В.Н. Грищенко
г. Канев, Каневский заповедник.
Если к вам однажды вечером постучали, вы вправе подумать, что пришла в гости английская королева, но гораздо логичнее предположить, что у соседа кончились спички.
Английская пословица.
Происхождению русского слова “аист” — ‘Ciconia’ — посвящено множество работ. Ему уделялось, пожалуй, больше внимания, чем какому-либо из других названий наших птиц. Тем не менее, проблема остается до конца не решенной. У нас нет иллюзий, что все вопросы исчезнут после публикации этой статьи. Она посвящена в основном критическому разбору появившихся в последние десятилетия гипотез.
“Классическая” версия происхождения названия “аист” звучит так. Из средневерхненемецкого диалекта было заимствовано слово “Heister”. Это одно из старых местных названий сороки (Pica pica). Современное ее наименование в немецком языке — “Elster”. “Heister” в польском языке трансформировалось в “hajster”, "hajstra", затем перешло в украинский и белорусский языки и некоторые диалекты русского в форме “гайстер”. Название было перенесено на черного аиста (Ciconia nigra). Эту точку зрения разделяли многие авторы (Miklosich, 1886; Berneker, 1908–1913, цит. по: Grempe, 1975; Булаховский, 1948а; Преображенский, 1959; Антропов, 1982; Етимологічний словник..., 1982–1989 и др.). М. Фасмер (1986) считал такое сближение сомнительным. По мнению Б.В. Кобылянского (1976), слово “гайстер” было напрямую заимствовано из немецкого языка в украинский без посредничества польского.
Первоначально название “аист” относилось только к черному аисту. Белый (Ciconia ciconia) на территории России стал гнездиться лишь в XIX в. (Мензбир, 1895; см. также: Грищенко, 1996), поэтому вначале собственного названия в русском языке не имел. Вслед за ним из Белоруссии перекочевало название “бусел” и из Украины “черногуз”, стали возникать местные диалектные наименования. Позже слово “аист” стало официальным научным названием рода Ciconia. Таким образом, название “белый аист” не народного, а книжного происхождения (Лебедева, 1992). Аналогично, кстати, в украинском языке возникло название “чорний лелека”. Слово “лелека” (читается “лэлэка”) — звукоподражательное, связано с клекотом (подробнее об этом см. ниже) и первоначально относиться к черному аисту никак не могло.
Помимо этого появилось еще множество гипотез. Сначала другие варианты объяснения происхождения слова “аист” стали искать филологи. Я. Грот (1899, цит. по: Клепикова, 1961) сближал его с нижненемецкими формами типа “adebar”, “aevar” и др., но эта гипотеза не получила поддержки. М. Фасмер (Vasmer, 1913) пытался связать его происхождение с балтийским этнонимом “Aestii”. Это предположение также встретило возражения, поскольку из него следует отрицание родства слова “аист” с формами на -r — hajster и т. п. (Клепикова, 1961). Позже в своем этимологическом словаре сомнения в обоснованности этой гипотезы высказал уже и сам М. Фасмер (1986–1987).
Позднее к поискам “корней” названия “аист” подключились и орнитологи. М.И. Лебедева (1981) пыталась вывести его от греческого слова “Аид” — ‘подземное царство умерших и его бог’. Встретив возражения лингвистов, она легко отказалась от этой своей гипотезы, но так же легко выдвинула другую, не более обоснованную, — название “аист” восходит или к древнеиндийскому “агни” или славянскому “огнь” (Лебедева, 1992). Агни — ‘бог огня, домашнего очага, жертвенного костра’. Поиски на “санскритской почве” продолжили также Л.И. Тараненко и В.П. Белик.
Некоторые гипотезы получаются просто курьезными, потому что автор, “поймав” идею, даже не пытается ее до конца продумать. Так, Л.И. Тараненко (1992) в слове “гайстер” (он приводит его в форме “гайстр”) нашел “корневую первооснову” “гаст”, что, по его мнению, “означает “гостящий” (прилетающий на лето)”. Для того чтобы понять всю нелепость этого предположения, достаточно привести оба рассматриваемых слова в их оригинальном написании — Heister и Gast (нем. — гость). Сходно они звучат лишь в русском языке, где есть только звук [g]. Такой же “прокол” получился и с гипотезой о происхождении слова “аист” от санскритского “бsti” — ‘есть’. По Л.И. Тараненко (1992), “а-асти” означало нечто запрещенное к употреблению, то что нельзя есть” (а — отрицание). Оказалось, однако, что “бsti” попросту означает “есть” в смысле “быть”, а вовсе не “принимать пищу” (Силаева, 1993). О.Л. Силаева (1993) подвергла справедливой критике и другие некорректные с лингвистической точки зрения версии, высказанные в упомянутой статье. Как и М.И. Лебедева, Л.И. Тараненко (1995) легко расстается с этой неудачной гипотезой и сразу же предлагает новую, подобную. В санскрите нашлось слово “isti” — ‘жертва’ и ‘жертвенная пища’. “Отсюда, — заключает автор, — в целом конструкция aisti могла бы означать название птицы, которую нельзя ни есть, ни убивать даже для принесения жертвы”. По другой версии В.П. Белика и Л.И. Тараненко (1995), слово “аист” может происходить от санскритского “agasti” — ‘мудрец’.
Здесь нужно небольшое “лирическое отступление”. А. Эйнштейн считал, что научная теория должна обладать и “внутренней красивостью”, и “внешними доказательствами”. Другими словами, надо заботиться не только о стройности логической конструкции, но и о возможности найти реальные подтверждения вне ее. К сожалению, многие из упомянутых выше гипотез оказываются лишь “замками на песке”, которые смываются первой же волной. Нередко зоологи не составляют себе труда задуматься над тем, насколько предложенная ими гипотеза “вписывается” в закономерности языкознания. Интересно, что сказал бы орнитолог лингвисту, предложившему объединить журавлей, цапель и страусов в один отряд на том основании, что у всех их длинные ноги? Впрочем, справедливости ради надо отметить, что ничуть не лучше получается и если филологи или историки берутся выдвигать “зоологические” гипотезы только с учетом данных своих наук. Хороший пример этому — некоторые несуразные попытки толкования “темных мест”, связанных с природой, в “Слове о полку Игореве” (Шарлемань, в печати). Для того чтобы объяснить происхождение названия той или иной птицы, мало найти созвучное ему слово и предложить более или менее логичное объяснение их связи. Все это должно еще и стыковаться с данными различных наук — лингвистики, истории, этнографии, орнитологии и др. Нужно объяснить и то, как данное название могло попасть к нам, почему укоренилось. Без этого созвучные слова можно искать с тем же успехом и в языке индейцев Огненной Земли или маори Новой Зеландии. Между прочим, у одного из племен австралийских аборигенов сапсан (Falco peregrinus) называется “wolga” (Marchant, Higgins, 1993), но из этого еще не следует вывод, что слово это было заимствовано от названия великой русской реки. Никому не возбраняется, пытаясь познать тайны бытия, выдвигать самые фантастические гипотезы, но... см. эпиграф.
Однако, вернемся к нашим аистам. Санскрит может и не так велик и могуч, как русский язык, но созвучных “аисту” слов в нем можно найти еще, наверное, немало. Чтобы не дискутировать по поводу каждой из вновь появляющихся гипотез, попытаемся заглянуть в корень проблемы. Тому, кто захочет доказать происхождение названия “аист” из санскрита, придется ответить на целый ряд нелегких вопросов.
1. Каким образом это слово попало в русский язык? И М.И. Лебедева, и Л.И. Тараненко даже не пытаются к этому подойти. Они приводят лишь общие рассуждения о том, почему данное слово подходит для названия аиста. Однако подобные объяснения можно подобрать практически для любой широко распространенной и популярной птицы. Многие виды связывались у разных народов со всевозможными божествами, служили тотемами, считались священными и т. п. А ведь лингвистами установлено, что в названиях птиц большее число параллелей есть у индоевропейских народов, живущих в Европе, чем у индоевропейцев Европы и Азии. Это относится и к славянским языкам (Булаховский, 1948б). По мнению О. Шрадера (цит. по: Булаховский, 1948б), почти все сближения славянских названий птиц с индийскими, кроме гуся и утки, принадлежат к числу особенно сомнительных. Н.П. Антропов (1982) к праславянским с “индоевропейской” этимологией относит всего несколько наименований птиц.
2. Если слово “аист” имеет такое древнее происхождение, то, образно говоря, где оно так долго пряталось? Слова “агист” и “оист” зафиксированы в русском языке только в XV–XVI вв., а “аист” — лишь в XVII в. (Лебедева, 1992). Впрочем, как указывает Г. Гремпе (Grempe, 1975), наличие в XVII в. фамилий Аистов и Аист говорит о большей древности этого слова. Все же никаких следов его даже в древнерусском языке нет, не говоря уже о праславянском. Нельзя согласиться с Л.И. Тараненко (1992), предполагавшим, что “как запретный секрет тотема слово “аист”, “аисты”, живя в языке, могло продолжительно сохраняться без письменной фиксации, окончательно проявившись уже после того, как название потеряло связь с табу и перешло в разряд нарицательных”. После введения христианства на Руси церковь активно боролась с проявлениями язычества, и в своих “Поучениях” ее иерархи открытым текстом называли “идолов”, “бесов” и т. п., которым нельзя поклоняться. Им-то чего бояться языческих табу? Но аисты нигде не упоминаются. Причем нет этого слова ни в письменных источниках, ни в старых топонимах. А ведь географические названия очень консервативны, они переживают и народы, и языки. Тура в Украине нет уже несколько столетий, но остались десятки названий населенных пунктов, рек, урочищ. Давно исчезли и черные клобуки, жившие на южном порубежье Киевской Руси, а некоторые данные ими названия сохраняются до сих пор. Что же это за слово-невидимка?
3. Почему даже в языках, близких к русскому, нет названий, производных от слова “аист” (диалектные его варианты не в счет)? Так, украинское слово “лелека” имеет очень древние корни. “Laqalaqa”, “laqlaqqu”, “raqraqqu” и подобные им звукоподражательные названия употреблялись еще в шумерском и аккадском языках Древней Месопотамии (Schьz, 1986). Очевидно, эта территория и была “эпицентром” происхождения целого семейства названий, многие из которых широко распространены и сейчас в Средней и Южной Азии, Турции, на Балканах, в арабских странах. Немецкое название “Storch” также породило целую волну заимствований: болгарское щъркел, македонское штрк, словенское љtorklja, латышское starkis, молдавское cocostirc и др. Правда, не все лингвисты согласны, что такие славянские названия заимствованы из германских языков, поскольку существовали старославянское слово “стръкъ” и древнерусское “стьркъ”. Можно предположить и древнее родство между славянскими и германскими формами (Клепикова, 1961). Но происхождение их для нас в данном случае не так важно, главное, что древнее слово породило целый “веер” родственных наименований. Старое латинское название ciconia продолжает свою жизнь в итальянском cicogna, французском cigogne, испанском cigьeсa и др.