Еще более значительную роль в поэзии Э. По играла символика образов. Кто такой ворон в одноименной поэме — реальная птица, неведомо как залетевшая в мрачную комнату поэта, или символ демона Смерти, образ потустороннего мира, или символ печали и отчаяния лирического героя, переживающего гибель возлюбленной?
По часто повторял, что удел поэзии — воплощать прекрасное. Под прекрасным он подразумевал порядок, соразмерность и гармонию. Всякая диспропорция, отсутствие чувства меры, в том числе и пафос, им отвергались. Любовь к гармонии и отвращение к хаосу, полагал Э. По, были дарованы человеку самой природой. В его стихах царит пропорция, тождество, повтор, причем ритм, рифма, размер и строка — лишь форма выражения идеи равенства. Отсюда его приемы звуковой организации стиха: акцентировка ритма, аллитерация, ассонанс, внутренняя рифма, синтаксические повторы. Все эти приемы, связанные в одно целое, образуют законченную систему, определяющую особенности творческой манеры поэта.
Давно уже замечено, что монотонный скандирующий ритм многих поздних стихотворений, и, в частности, “Ворона”, оказывает завораживающее, близкое к гипнотическому воздействие на читателя. Такое воздействие позднее стали называть суггестивным, то есть основанным на внушении. Именно этот прием принес необыкновенную славу “Ворону”.
Поэзия Э. По необыкновенно музыкальна. Поэт понимал под музыкальностью всю звуковую организацию стиха (ритм, метрику, рифму, размер, рефрен, аллитерацию и т. д.) в органическом единстве с образно-смысловым содержанием. Эти особенности творчества Э. По неоднократно привлекали внимание композиторов разных стран. Морис Равель и Клод Дебюсси отмечали влияние, которое оказал на них американский поэт, и писали музыку на его сюжеты, пленяясь звукописью его лирики. С. Рахманинов создал ораторию на текст “Колоколов” в переводе К. Бальмонта.
Оставаясь верным своему принципу “необычности прекрасного”, Э. По смело экспериментировал в процессе “ритмического создания красоты”. Он обильно пользовался приемом смешивания размеров (хориямб), делал попытки введения тонического стиха вместо принятого в английской поэзии силлаботонического, нарушал плавную поэтическую речь строчными переносами. Изобретенный По слоговой перенос (так называемая “разорванная рифма”) получил в дальнейшем развитие в творчестве известных поэтов.
Известность и популярность произведений Э. По в России ХIХ – ХХ вв. дает основания для исследования переводов его стихотворений, а также возможность проследить влияние поэтической системы поэта на русскую поэзию.
Глава 2. Поэма Э. По “Ворон” в переводческой интерпретации К. Бальмонта
1. Поэтическая программа Э. По и поэма “Ворон”
Поэтические переводы К. Бальмонта представляют интерес в не меньшей степени, чем и его собственное творчество; в равной же степени его переводы вызывали неоднозначные, противоречивые оценки. Так, М. Волошин уличает Бальмонта в неточной передаче подлинника, к чему поэт и не стремился. П. Куприяновский, К. Чуковский отмечали, что К. Бальмонтом в области перевода владел субъективизм.
Его переводы становились действительно литературным явлением, если поэт не стремился навязать автору оригинала свое миропонимание и мировоззрение, “поправить” его; с другой стороны, примеров так называемого “бальмонтизирования” также немало.
Обращение К. Бальмонта к поэзии Э. По представляется мне закономерным и в значительной степени определяющим для его творчества.
Зрелая лирика Э. По почти целиком лежит в идеальной сфере. Главный ее опорный образ-понятие — dream — то есть сновидение, греза, мечта. Его стихи носят надчувственный характер, все в них окутано дымкой, воздушно, невесомо, бесплотно и почти не поддается истолкованию — настолько в них доминирует настроение. Для его стихов характерна острота переживания мгновения. Отворачиваясь от обыденного мира, поэт предпочитал создавать иную, поэтическую, то есть прекрасную реальность. Понимание недостаточности “чистого воображения”, перевес грубо-материального в обществе, разочарования личного порядка и природная склонность к меланхолии — все это рождало трагически-скорбную примиренность с судьбой, едва ли не упоение мертвенным покоем и выливалось в сосредоточенность на звуковой организации стиха. Совершенное слияние мелодии и смысла создают напряженную внутреннюю динамику в таких стихотворениях, как “Спящая” (“The Sleeper”), “Ворон” (“The Raven”), “Улялюм” (“Ulalum”), “Колокола” (“The Bells”).
Для К. Бальмонта Э. По — “величайший из символистов”. Он воспринял многие из поэтических принципов американского поэта. Подобно Э. По, К. Бальмонт не ставил своей задачей осуществить идеал. Он просто передает свое душевное состояние, настроение. Жить для Бальмонта, как и для По, — значит существовать в мгновениях, отдаваться им. Для них обоих истинно то, что сказано сейчас. Что было перед этим, уже не существует. Будущего, быть может, не будет вовсе. Вместить в каждый миг всю полноту бытия — вот единственная цель. “Я каждой минутой сожжен, я в каждой измене живу”, — признавался К. Бальмонт.
Как и Э. По, К Бальмонта привлекала мистическая сторона жизни. За внешностью вещей и обличий надо угадать их высшую прекрасную сущность. Кто умеет смотреть вглубь, знает священный ужас перед безднами, окружающими жизнь.
Нигде мистическая сторона мира не открывается К. Бальмонтом, также, как и Э. По, так явно, как в любви. В миг откровенного признания одна душа прямо смотрит в другую душу. Любовь — уже крайний предел нашего бытия и начало нового. Любовь дает, хоть на мгновение, возможность вырваться из условий своего бытия, когда весь мир сосредоточивается в одном порыве. Это состояние знакомо обоим поэтам.
От Э. По у К. Бальмонта музыкальность его поэзии. За музыкой Бальмонт видел царство чистых звуков, “слов-символов”, исполненных первобытной силы. Американский поэт “умеет расслышать волшебные звуки в голосах людей, животных, растений” [11, 39]. Вслед за ним и Бальмонт создал свою поэтическую музыку.
От Э. По Бальмонт воспринял новые поэтические размеры, он утончил русские размеры стиха до такой нежной мелодии, когда уже исчезает слово и чудится звук неземного напева” [11, 281]. Он заимствовал у По прием повторов, внутреннюю рифму, созвучия, прием аллитерации. То, что в свое время восхитило В. Брюсова и других современников Бальмонта, не было, таким образом, первооткрытием Бальмонта.
К. Бальмонт старался во всем подражать своему кумиру, однако поэтическая высота американского поэта осталась для Бальмонта недосягаемой, возвыситься до уровня его художественности он так и не смог, и его собственная поэтическая система так и осталась явлением вторичным [19, 45].
К. Бальмонта притягивала загадочность “безумного Эдгара”, неистовство и страстность его стихов, их неземная музыка и ритм, но “Бальмонт тогда Бальмонт, — отмечал В. Брюсов, — когда пишет в строгих размерах, правильно чередуя строфы и рифмы, следуя всем условностям, выработанным за два века нашего стихотворчества” [11, 256].
Желание говорить голосом своего американского кумира нередко выдавалось К. Бальмонтом за действительное, даже если оно не укладывалось “на прокрустово ложе этих правильных размеров”. В таких случаях, пишет Брюсов, “безумие, втиснутое в слишком разумные строфы, теряет свою стихийность. Ясные формы что-то отнимают от того исступления, от того ликующего безумия, которое пытается влить в них Бальмонт”. Это было уже чистой воды подражательство, игра в Э. По, когда К. Бальмонту хотелось быть оригинальным, этакая “эдгаровщина”, лишенная истинной глубины и истинного трагизма. Оценки В. Брюсова могут показаться суровыми, но они не лишены справедливости.
В. Орлов в своей книге “Перепутья” справедливо полагает, что лирика К. Бальмонта “представляет собой первоначальную, элементарную форму музыкальной поэзии. Она вся держится на простейших звуковых эффектах, и в этом смысле ей бесконечно далеко до сложнейших словесно-музыкальных композиций и тончайших мелодических находок Э. По” [25, 244]. В этом смысле неудачи постигали К. Бальмонта и в его переводах того же Э. По. Поэтому вопрос о творчестве Бальмонта — поэта и переводчика — довольно сложный. Даже будучи зрелым, состоявшимся поэтом, Бальмонт так до конца и не избавился от воздействия обаяния поэзии Э. По. Переводческое наследие его также неоднородно, он был настолько ярок и самобытен в собственном творчестве, что его личность неминуемо накладывала отпечаток на все его переводы. Как заметила М. Цветаева, “изучив 16 (пожалуй) языков, говорил и писал он на особом 17 языке, на бальмонтовском” [23, 26].
Перевод поэмы “Ворон” принадлежит к числу лучших.
Бальмонт начал переводить Э. По в 1893 – 1894 гг. Работа эта, с перерывами, длилась до 1911 г. Подлинное “открытие” поэзии По для русских читателей произошло в 1895 г. — в этот год выходят в свет “Баллады и фантазии” Э. По в переводе К. Бальмонта. В русских журналах, столичных и провинциальных, появляется большое количество статей, знакомящих публику с жизнью и творчеством американского поэта. Примечательны их названия: “Поэт безумия и ужаса”, “Мрачный гений”, “Американский Гофман” и т. д.
Успех переводов Бальмонта был настолько велик, что в глазах русских читателей По воспринимался, в первую очередь, как поэт и лишь потом как прозаик. Нередко этот интерес перерастал в моду. О популярности По в России можно судить и по количеству переводов. В 1901 – 1912 гг. выходит пятитомное собрание сочинений По в переводе Бальмонта, неоднократно переиздававшееся. Бальмонт открыл американского поэта для В. Брюсова и побудил того также заняться переводами стихотворений Э. По.