К этому же направлению по характеру языка примыкает и рационалистическое течение, представленное главным образом литературой «ереси жидовствующих». В языке этой литературы появляется новая «научная» терминология (например «осудъ» – суждение; «держатель» – субъект; и под.), бытовые слова боярско-феодального обихода и отчасти элементы еврейской лексики (например, из «Тайная тайных» «…на немъ образъ бьтоулинъ иже хоробруеть и ездить на кьфире…» – «betula» – евр. «девушка», «k’fir» – евр. «лев»).
Требуют отдельной характеристики еще два направления церковно-моралистической письменности XV–XVI вв. Эти направления представлены официально-церковной партией «иосифлян» и враждебной им группой так названных «заволжских старцев». «Заволжские старцы» были по своему времени образованные люди, начитанные в византийско-болгарской «высокой» церковной литературе. Отсюда и в языке их произведений витиеватость, «плетение словес», равнение на нормы староболгарской книжности. Таким образом по языку и стилю «заволжцы» являются преемниками школы Киприана.
Противоположный лагерь «иосифлян» (по имени возглавлявшего их епископа Иосифа Волоцкого) вел борьбу и против «заволжцев» и против жидовствующих. В связи с этим в языке произведений «иосифлян» замечаем отталкивание от элементов разговорной речи как от новшеств и равнение на нормы староболгарской письменности, но стиль, сниженный по сравнению с произведениями заволжцев; появляется у них и административно-приказная лексика и некоторые бытовые обороты.
К этому же времени относится «исправление» церковных книг Максимом Греком. «Исправление» церковных книг, предпринимавшееся по инициативе официальной церкви и московских великих князей, в основе имело заботу о «чистоте православия» как идеологического знамени московского цезаризма («Москва – третий Рим»). Роль Максима Грека в деле «исправления» была двусмысленна. Иностранец – грек, по своим литературным вкусам примыкавший к «заволжцам», он должен был действовать, как агент правительственной партии. Поэтому в исправленных им и его сотрудниками из русских книжников книгах наблюдается отложение русских норм. В основном однако литературным язык в XVI в. остается церковно-славянский языком.
Особое направление принимает развитие русского письменного языка с середины XVII в., когда с присоединением Украины и привлечением в Москву славившихся своей образованностью киевских ученых русский письменный язык насыщается украинизмами. Значительный вклад украинизмов, а вместе с тем полотинизмом и латинизмом характеризует русский язык светской, отчасти и церковной литературы вплоть до начала XVIII в. Параллельное усиление борьбы за «чистоту» письменного языка и высоких жанров литературы не в силах уже приостановить процесса распада церковно-славянского языка и насыщения его элементами устной речи
На эпоху XV–XVII вв. приходится также оформление административно-приказного, делового языка – грамоты, государственные акты, судебники и т.п. По своему лингвистическому составу этот язык представляет смешение русских и усвоенных русским языком иноязыках – греческих, татарских и т.д. – корней (бытовой и официальной лексики) и церковно-славянского фонетического и морфологического их оформления, т.е. при конструировании официально государственного русского языка проводилась сознательная ориентация на церковно-славянские нормы.
2. Образование русского национального языка
В XVII в. русский литературный язык вступает в новую фазу своего развития. В нем усиливается процесс концентрации общенациональных элементов. Хотя в русском письменном языке в XVII в. еще очень явственны следы былого феодального разобщения, но особенно резкая местная, диалектальная примесь к литературной речи становится социальным признаком «словесности» низших, подчиненных общественных групп. Московский государственный язык все более упорядочивает в своей структуре смешение и столкновение севернорусских и южнорусских диалектальных особенностей.
В XVII веке со всей решительностью встает вопрос о перераспределении функций обоих письменных языков: книжного русско-славянского и более близкого к живой, разговорной речи русского – делового, административного. В государственном письменно-деловом языке к этому времени были устранены резкие диалектальные отличия между Новгородом и Москвой.
В XVII веке устанавливаются фонологические нормы общерусского государственного языка (аканье на среднерусской основе, различение звуков iь и е под ударением, севернорусская система консонантизма, освобожденная, однако, от резких областных уклонений вроде новгородского смешения ч и ц, и т.д.).
Окончательно укореняется целый ряд грамматических явлений, широко распространенных в живой народной речи как севера, так и юга, например окончания – ам (-ям), – ами (-ями), – ах (-ях) в формах склонения имен существительных мужского и среднего рода, а также женского рода типа кость, формы на – ья типа друзья, князья, сыновья и т.п., деревья, каменья и т.п.
В XVII же веке в русском литературном языке сформировалась категория одушевленности, включив в себя как имена лиц мужского и женского пола, так и названия животных (до этого выделялись в особый грамматический разряд имен существительных лишь слова, обозначавшие лиц мужского пола). Семантический рост национализирующегося языка протекает стремительно.
Не лишено значения, что в XVII веке исчезает система присоединительного счета в обозначениях составных чисел, характерная для русского языка до XVII века.
Московский деловой язык, подвергшись фонетической, а еще больше грамматической регламентации, решительно выступает в качестве русской общенациональной формы общественно-бытового выражения. Например, в деловом языке XVII в. устраняется чередование г||з, х||с (а также уже раньше вымиравшие к||ц) в формах склонения; выходят из живого письменно-бытового употребления энклитические формы личных местоимений: ми, ти, мя, тя и т.п.
Таким образом, к концу XVII в. устанавливаются многие из тех явлений, которые характеризуют грамматическую систему русского литературного языка XVIII–XIX вв.
Процесс образования русского национального языка был связан с «обмирщением» просвещения. Славяно-русский язык семантически обновляется, подвергаясь влиянию западноевропейских языков и еще теснее сближаясь с народной речью, а те его стили и разновидности, которые были проникнуты клерикальным духом, постепенно вытесняются с командных высот культурной жизни.
Расширению живой народной струи в системе литературного языка содействовали новые демократические стили литературы, возникавшие в среде грамотной посадской массы.
В XVII века на основе диалектов купечества, мелкого служилого дворянства, посадских людей и крестьянства создаются новые типы литературного языка, новые роды письменности. Ремесленники, торговцы, низший слой служилых людей – посадские люди до XVII века, в сущности, не имели своей литературы.
В половине XVII в. средние и низшие слои общества пытаются установить свои формы литературного языка, далекие от книжной религиозно-учительской и научной литературы, свою стилистику, на основе которой реалистически перерабатывают сюжеты старой литературы[2]. Эти новые стили литературного языка широко пользуются изобразительными средствами и лексикой устной русской словесности, в частности сказки. Например, в повести «Слово о благочестивом царе Михаиле» можно подметить местами ритмичность речи и стремление к созвучиям – рифмам. В «Сказании о древе златом…», кроме созвучий, постоянны повторения слов и формул. Славянизмов книжной речи в этих стилях относительно немного, да и те почти исключительно ходячие, шаблонные.
Характерен синтаксис, почти вовсе свободный от подчинения предложений.
Синтаксическая перспектива подчинения и включения предложений отсутствует. Из среды низших и средних классов русского грамотного общества XVII в. идут первые записи произведений устной народной словесности и близкие им подражания, пересказы (например, «Повесть о бражнике», «Повесть о царе Аггее…», «Сказка о некоем молодце, коне и сабле», «Сказание о молодце и девице», «Горе-злосчастие» и нек, др., которых роднят свободное отношение к книжной традиции, стиль, близкий к народной словесности и живой речи, реализм).
Борьба с традициями старого книжного языка ярче всего обнаруживается в пародии, которая была широко распространена в русской рукописной литературе конца XVII в. Пародировались литературные жанры, различные типы церковнославянского и делового языка. Таким путем происходило семантическое обновление старых языковых форм и намечались пути демократической реформы литературной речи. В этом отношении характерен, например, язык пародий-лечебников конца XVII – начала XVIII в., отражающих манеру народных сказок-небылиц.
Появляются пародии и на разные жанры и стили высокой церковно-книжной письменности. Таков, например, «Праздник кабацких ярыжек». В языке этой пародии-сатиры второй половины XVII в., с одной стороны, находит отражение книжная славянская терминология и фразеология церковных служб и песнопений (стихир, прокимнов, паремий, тропарей, псалмов и канонов и т.п.), подвергающаяся пародическому «выворачиванию наизнанку». В связи с этим широко представлены и морфологические славянизмы (формы аориста – погибе, лишихся и т.п.; церковнославянские формы звательного падежа: кабаче непотребне, истощителю и т.д.; падежные формы со смягчением заднеязычных: в человеце, в велицеи и др. под.).
Но гораздо ярче и шире в языке этой «службы кабаку» обнаруживается живая народная речь, не чуждая севернорусских диалектизмов (например: на корчме испити лохом; уляпался; с радением бажите, т.е. желаете, требуете; стряпаете около его, что черт у слуды; в мошне ни пула и т.п.).