10. Возвратимся к Уорфу, здесь он обобщает, давая ответы на вопросы, поставленные в его работе. Отвечая на первый из них ("Сформированы ли наши собственные концепции "времени", "пространства" и "материи" в значительной степени посредством опыта всего человечества или они, отчасти, обусловлены структурой отдельных языков?" [1941c,p.78], он заключает, что концепции "времени", "пространства" и "материи", имеющиеся в НСЕ и,по крайней мере, у хопи, по-видимому, зависят, по большей части, от свойственных каждому языку лингвистических структур.
Наше собственное "время" значительно отличается от "продолжительности" у хопи. Оно представлялось как строго ограниченное рамками пространство или чем-то наподобие движения по такому пространству и использовалось, соответственно, в качестве интеллектуального орудия. Представляя собой образ,в котором жизнь отличается от формы, а все сознание in toto от пространственных элементов сознания, "продолжительность" хопи кажется невообразимой в терминах пространства или движения. Определенные понятия, порожденные нашей собственной концепцией времени, такие, как абсолютная одновременность,в рамках концепции хопи также было бы очень трудно выразить, или они оказываются лишенными смысла и должны быть заменены общими представлениями. Наша "материя" относится к группе таких же физических понятий, как "субстанция" и "вещество", которые представляются как бесформенные протяженные явления, которые до своего реального существования, должны принять какую-либо форму. Похоже, что хопи не обладают чем-либо соответствующим этому; у них нет бесформенных протяженных явлений; все существующее может иметь или не иметь форму, но при наличии или отсутствии формы, ему непременно присущи интенсивность и продолжительность, представляющие явления непротяженные и по сути одинаковые [1941c,p.92].
Концепция пространства не отличалась столь разительно, и Уорф предполагает, что, вероятно, представление о пространстве сфорировалось, в значительной степени, независимо от языка ... Но концепция пространства (concept of space) будет несколько меняться вместе с языком, поскольку он как интеллектуальное орудие (как, например, в ньютонианском и эвклидовом пространстве) также тесно связан с сопутствующим применением других интеллектуальных средств, к примеру, "времени" и "материи", которые лингвистически обусловлены. Мы видим предметы своими глазами в тех же пространственных формах, что и хопи, но наше представление о пространстве обладает также свойством выступать в качестве заменителя непространственных зависимостей, подобных времени, интенсивности, тенденции, а также в качестве вакуума, чтобы заполнить его воображаемыми бесформенными явлениями, одно из которых может быть названо "пространством". Пространство в понимании хопи даже мысленно не связано с такими суррогатами, а является сравнительно "чистым", не смешанным с инородными понятиями [1941c,pp.92-93].
Отвечая на второй вопрос, поставленный в своей работе ("Существует ли различимое сходство между а) культурными и поведенческими нормами и б) крупными лингвистическими моделями? [1941c,p.78], Уорф говорит следующее:
Между культурными нормами и лингвистическими моделями существуют ассоциативные связи, но нет взаимозависимостей или поддающихся точному определелению аналогий. Хотя из факта отсутствия времен в языке хопи было бы невозможно сделать вывод о существовании вождей-провозвестников, и наоборот, язык и остальное в культуре общества, которое им пользуется, связаны между собой.
Бывают случаи, когда "формы разговорной речи" составляет единое целое со всей культурой, является ли это универсально правильным или нет, и существуют связи внутри этой интеграции, между разновидностью используемого лингвистического анализа и разнообразными поведенческими реакциями, а также моделями, воспринятыми посредством различных культурных обстоятельств. Таким образом, значение вождей-провозвестников действительно связано, но не с отсутствием времен в языке, а с системой мышления, в которой, естественно, существуют категории, отличающиеся от наших времён. Сосредоточив внимание на типичных рубриках лингвистических, этнографических или социологических описаний, можно обнаружить эти связи, но не так много, как при изучении культуры и языка (всегда и только тогда, когда оба исторически существуют вместе в течение значительного периода времени) как единого целого, где, как можно предполагать, существуют взаимные сцепления, пронизывающие эти родственные сферы, и, в случае их реального существования, они должны быть со временем обнаружены посредством исследований [1941c,p.93].
11. Другая попытка показать, как язык может влиять на "логические концепции людей, которые на нем говорят", обнаружена в работах Ли (Lee) о языке калифорнийских индейцев винту (смотри 1938,1944a,b). Мы рассмотрим две из них подробно: "Концептуальный подтекст языка индейцев" ("Conceptual Implications of an Indian Language") и "Лингвистическое отражение мышления винту" ("Linguistic Reflection of Wintu Thought").
Ли начинает первую из статей так:
Говорилось, что язык очерчивает и ограничивает логические концепции индивидуума, который говорит на нем. Наоборот, язык - это орган для выражения мысли, концепций и принципов классификации. Мысль индивидуума должна двигаться по своим каналам, но эти каналы сами являются наследием индивидуумов, которые прокладывают их в бессознательной попытке выразить свое отношение к миру. Грамматика содержит в себе в кристализованной форме накопленный и накапливаемый опыт, мировоззрение (Weltanschauung) народа.
Исследование, которое я намерена представить ниже, представляет собой попытку через изучение грамматики понять несформулированную философию племени калифорнийских индейцев винту [1938,p.89].
12. П мнению Ли, в языке винту глагол образуется от одной из двух основ (здесь они названы I и II ), видоизменяющихся как аблаутные формы (например, wir-,I и wer-,II ). Основы типа I обозначают состояния или события, в которых грамматический субъект глагола участвует как свободный агент, и в котором говорящий (так или иначе тождественный грамматическому субъекту) также принимает участие, "поскольку он знает о характеризуемой деятельности и состоянии" (1938,p.94).
Говорящий может использовать одну основу типа I без суффикса, тем самым устанавливая общеизвестный факт. Но если он пытается высказаться более подробно и определить временные границы или отношение к субъекту, говорящий вынужден мгновенно подключить именно такой собственный индивидуальный опыт, который является значимым для данного утверждения" (1938,p.90). Для этой цели существует пять суффиксов, обозначающих: 1) что говорящий знает о состоянии или событии по слухам; 2) что говорящий знает о состоянии или событии, так как сам видел это или имеется неопровержимое свидетельство; 3) что говорящий знает о состоянии или событии скорее на уровне ощущений, а не из визуальных впечатлений (например, с помощью обоняния, слуха, интуиции и т.д.); 4) что говорящий делает вывод о состоянии или событии по косвенным признакам (например, Койот, который видит, что следы Колибри неожиданно обрываются и что долина к югу покрыта яркими цветами, приходит к заключению, что Колибри, должно быть, отправилась на юг); 5) что говорящий судит о состоянии или событии на основании прежних сведений, полученных не из слухов, не по визуальным или другим чувственным данным (например, человек, который знает, что прикованный к постели отец его жены долгое время оставался в одиночестве, умозаключает: "мой тесть - голоден").
"Смысловые оттенки, придаваемые суффиксами, корреспондируются с субъективными внутренними отличительными признаками говорящего, а не с грамматическим субъектом. Другие аффиксы, добавляемые к основе, и стоящие перед любыми личными или временными суффиксами, по всей вероятности, обозначают различия в отношении к части грамматического субъекта" (1938,p.92). Вот три из них: 1) означающий намерение или цель, 2) указывающий на желание или усилие, и 3) обозначающий приближение некого опыта, не совсем связанного с прошлым ли, настоящим или будущим" (1938,p.93).
Основы типа II обозначают состояния или события, которые существуют или имеют место "независимо от действия субъекта", и когда говорящий, "высказываясь об этом ..., отстаивает несомненную истинность, которая выше опыта" (1938,p.89). В утверждениях, относящихся к этой категории, "внимание концентрируется на событии и сопутствующих явлениях, а не на исполнителе. Глагол, с точки зрения участия, не специализированный. Там редко употребляются какие-либо личные суффиксы, и говорящий никогда не ссылается на себя. Сам он тут не властен. Он говорит о неизвестном и высказывая суждение, утверждает истину, которая не основана ни на опыте, ни на сомнении или доказательстве" (1938,p.95).
Основы типа II используются для образования таких форм глагола, как пассив, медио-пассив, для формирования повелительного наклонения, а также для того, чтобы "сформулировать вопросы, ответы на которые, не зависящие от познаний говорящего или слушателя, будут становиться несбыточными пожеланиями. Чтобы выразить отрицание, вопрос или удивление, к этой основе прибавляется суффикс неосведомленности" (1938,p.94). Кроме того, основы типа II дополняются многозначным суффиксом, который " один используется для выражения будущности, причинности, потенциальной возможности, вероятности, необходимости; а также, чтобы сказать о неизбежном будущем, которое, вероятно, может и должно наступить, и перед лицом которого индивидуум беззащитен" (1938,p.95).