[42] Теперь я предпочитаю термин „первичное слово“ (primary) термину „основное слово“ (principal), которое я употреблял в „Modern English Grammar“, т. II. Для первичного слова в юнкции можно было бы ввести термин „суперъюнкт“, а для первичного слова в нексусе — термин „супернекс“ и „субнекс“ — для третичного слова в нексусе, но эти громоздкие термины излишни.
[43] У Есперсена — coordinate „сочинительные“; однако нам представляется более удачным утвердившийся в русистике термин „однородные (члены)“, который, думается, в точности передает содержание, вкладываемое здесь Есперсеном в слово coordinate. — Прим. перев.
[44] Встречаются и сочетания местоименных и числительных наречий с адъюнктами, которые не так легко поддаются анализу: this once, we should have gone to Venice, or somewhere not half so nice (Masefield); Are we going anywhere particular? Психологически их можно объяснить исходя из того, что once = „в определенное время“, somewhere и anуwhere = „(в)oпpeдeлeннoe, любoe место“; таким образом, адъюнкт относится к подразумеваемому существительному.
[45] Один друг рассказал мне однажды следующий случай, происшедший с семилетним мальчиком. Мальчик спросил отца, могут ли дети говорить, когда они рождаются. „Нет!“ — сказал отец. „Тогда — заметил мальчик, — очень странно, почему в рассказе об Иове в библии говорится, что „Job cursed the day that he was born“. Ребенок принял здесь группу („[проклял] день, когда он родился“) первичную за группу („[ругался] в день, когда он родился“) третичную.
[46] Суит („New English Grammar“, §§ 112 и 120) замечает, что в предложении What you say is true „To, что вы говорите, справедливо“ происходит сгущение, причем слово what выполняет одновременно функции двух слов: оно является дополнением к say в подчиненном предложении и вместе с тем подлежащим к глаголу is в главном предложении; в предложении What I say I mean „To, что я говорю, я и имею в виду“ what является дополнением как в главном, так и в подчиненном предложении, а в предложении What is done cannot be undone „Что сделано, того нельзя исправить“ what — подлежащее и в главном и в подчиненном предложении. Далее он говорит, что подчиненное предложение, вводимое таким сгущенным (condensed) относительным словом, стоит обычно перед главным, а не после него и что если изменить порядок следования предложений, то отсутствующее соотносительное слово будет восстанавливаться: It is quite true what you say; If I say a thing, I mean it. Однако последнее предложение не является грамматическим эквивалентом предложения What I say I mean; в нем нет ни антецедента, ни относительного слова; в предложении же It is quite true what you say слово it нельзя назвать антецедентом what, поскольку невозможно сказать it what you say; о том, что оно представляет собой в действительности, см. выше, стр. 25. What не может иметь антецедента. Положение до или после главного предложения поэтому не имеет ни малейшего значения для „сгущенных“ местоимений: в некоторых из предложений Суита налицо обычный порядок с подлежащим на первом месте, а в предложении What I say I mean — эмфатическая постановка дополнения на первом месте; это видно из совершенно естественного предложения I mean what I say, в котором what является относительным местоимением, хотя Суит не признает его „сгущенным“ местоимением. (В последующих разделах он создает излишние трудности, не видя различия между относительным и зависимым вопросительным предложением.)
Главное возражение против точки зрения Суита заключается, однако, в другом: неестественно утверждать, что what выполняет функцию двух слов одновременно. What само по себе не является подлежащим к is true: если задать вопрос What is true? „Что справедливо?“, ответ никак не будет только what „что“, a what you say „что вы говорите“; подобным же образом будет обстоять дело и в других предложениях. What — дополнение к say и ничего больше, совершенно так же, как which в предложении The words which you say are true „Слова, которые вы говорите, справедливы“; но и в последнем предложении, по моему мнению, подлежащим к are является the words which you say, а не просто the words. Только таким образом грамматический анализ можно привести в соответствие со здравым смыслом. Онионс (Onions, An Advanced English Syntax, London, 1904, § 64) говорит об опущении антецедента в предложении Попа: То help who want, to forward who excel „Помочь тем, кто нуждается, продвигать тех, кто выделяется“ (имеется в виду those who); но он не видит, что это не может помочь ему в предложении I heard what you said „Я слышал, что вы сказали“, поскольку перед what вставить ничего нельзя. Онионс не рассматривает what как относительное слово; такое what трудно было бы втиснуть в созданную им систему. Ни он, ни Суит в этой связи не упоминают „неопределенные относительные слова“ whoever „кто бы ни“, whatever „что бы ни“ хотя они отличаются от „сгущенных относительных слов“ только добавлением ever. Предложения типа Whoever steals my purse steals trash „Кто бы ни украл мой кошелек, украдет хлам“ или Whatever you say is true „Что бы вы ни сказали, справедливо“ следует анализировать во всех отношениях, подобно соответствующим предложениям с who или what. Когда Диккенс пишет: Peggotty always volunteered this information to whomsoever would receive it „Пегготти всегда охотно давала эту информацию всякому, кто хотел ее получить“, он употребляет whom неправильно, поскольку подлежащим к would receive является whosoever, хотя все подчиненное предложение служит дополнением к to; но whomsoever было бы употреблено правильно, если бы предложение имело следующий вид: (to) whomsoever it concerned. Ср. также Не was angry with whoever crossed his pathи у Кингсли: Be good, sweet maid, and let who can be clever. Раскин (Ruskin) пишет: I had been writing of what I knew nothing about: здесь what управляется предлогом about, в то время как of управляет всем подчиненным предложением, состоящим из слов what I knew nothing about.
[47] Здесь не место для подробного изложения часто причудливых случаев употребления определенного артикля, которое бывает различным в различных языках и даже в одном и том же языке в различные столетия. Иногда употребление артикля обусловливается чистой случайностью; например, англ. at bottom „на дне“ представляет собой более раннее at the (atte) bottom — здесь артикль исчез в результате общеизвестного фонетического процесса. Любопытные, хоть и не вполне убедительные, теории по поводу возникновения и распространения артикля во многих языках находим у Шютте (G. Schьttе, Jysk og шstdansk artikelbrug, Videnskabernes selskab, Copenhagen, 1922). Было бы интересно исследовать, какими способами выражают определенность языки, не имеющие определенного артикля. В финском языке, например, различие между именительным и партитивным падежами часто соответствует различию между определенным артиклем и неопределенным (или отсутствием артикля): Linnut (им. п.) ovat (мн. ч.) puusa „Птицы (находятся) на дереве“; Lintuja (партитивный) on (ед. ч.; так бывает всегда, когда подлежащее стоит в партитиве) puusa „На дереве есть птицы“ Ammuin linnut „Я застрелил птиц“, Ammuin lintuja „Я застрелил некоторых птиц“ (Eliot, A Finnish Grammar, Oxford, 1890, стр. 131. 126). Партитивный падеж, однако, больше соответствует французскому „партитивному артиклю“, чем финский именительный падеж — английскому определенному артиклю.
[48] Ср., однако, партитивный артикль в предложении J’ai eu de ses nouvelles.
[49] Это единственное объяснение, признаваемое Зонненшейном (§ 184); он пишет: „В предложениях типа Не is a friend of John’s „Он друг Джона“ подразумевается существительное: of John’s означает of John’s friends, так что данное предложение оказывается эквивалентом предложения Не is one of John’s friends „Он один из друзей Джона“. Здесь of означает „из числа“. Но разве a friend of John’s friends = one of John’s friends?
[50] Подобным же образом сочетание вторичного слова с третичным иногда обозначает то, что можно передать одним вторичным словом: очень маленький = крошечный, чрезвычайно большой = огромный, плохо пахнем = воняет.
[51] Для форм 2-го лица единственного числа и для множественного числа португальский язык выработал другой способ обозначения смыслового подлежащего инфинитива, а именно — „флективный инфинитив“: ter-es (=англ. for thee to have), мн. ч. ter-mos, ter-des, ter-em (Diez, Gramm., 2.187, 3. 220; некоторые считают, что эти формы с исторической точки зрения следует объяснять не как результат того, что инфинитив по аналогии приобрел личные окончания, а непосредственно из личных форм; однако такое объяснение не меняет существа данных форм с точки зрения их современного употребления).
[52] Зонненшейн (§ 301) говорит, что в предложении Не is believed by me to be guilty инфинитив to be является „сохраненным дополнением“, как винительный падеж в предложении Не was awarded the prize (пассивная форма от They awarded him the prize). Но это сопоставление совсем не убедительно.
[53] Трудно сказать, применил ли бы Зонненшейн (указ. соч.) термин „сохраненное дополнение“ к инфинитиву в предложении Не seems to be guilty.
[54] Следует ли поместить сюда Witness the way in which he behaved, если считать wilness существительным? Witness, пожалуй, можно принять и за глагол в сослагательном наклонении.
[55] Hail в этой конструкции первоначально было прилагательным, но позже оно было понято как существительное, откуда и добавление to: Hail to thee, thane of Cawdor!
[56] Этот случай едва ли можно отграничить от случаев, когда глагол сочетается с предикативом, например She seems happy „Она кажется счастливой“.
[57] Бругман совершенно прав, когда высказывается против такого объяснения; происхождение этой конструкции — единственный вопрос, который интересует его и его школу. Но историческое (динамическое) рассмотрение лингвистических явлений — не единственный способ; важно установить не только из чего возникло данное явление, но и во что оно превратилось. Точно так же и этимология слова — только часть, и не всегда главная часть того, что мы ищем в словаре. Интересующая нас конструкция означает то же самое, что и придаточное предложение, и это оправдывает рассмотрение ее в данной главе.