Диспозитивные (восполнительные, не строго обязательные) нормы допускают стилистически различающиеся или нейтральные варианты: иначе ¾иначе, скирд ¾скирда, гренки ¾гренки (разг.), мышление ¾мышление (устаревающее), вихриться ¾вихриться (допустимо), коричневый ¾коришневый, кусок сыра ¾кусок сыру, зачетная книжка ¾ зачетка, поехало трое студентов ¾поехали трое студентов. Оценки вариантов в этом случае не имеют категорического (запретительного) характера, они являются более «мягкими»: «так сказать лучше или хуже, уместнее, стилистически более оправданно» и под. Например, в устной речи актеров фраза Я работаю на театре получила широкое распространение (как и наречие волнительно: Все это очень волнительно). В письменной речи уместнее употребить фразyЯ работаю в театре. Моряки говорят компас, рапорт, в то время как общелитературная норма компас, рапорт.
Следует помнить, что наряду с вариантами, допускаемыми диспозитивными нормами литературного языка, существует и множество отклонений от норм, т.е. речевых ошибок. Такие отступления от языковых норм могут объясняться несколькими причинами: плохим знанием самих норм (Мы хочем читать; С двадцать двумя ребятами мы ходили в кино; Оденьте на себя пальто); непоследовательностями и противоречиями во внутренней системе языка (так, причиной распространенности неправильных ударений типа звала, рвала, очевидно, является литературное ударение на корне в формах звал, звало, звали; рвал, рвало, рвали. Ненормативная форма лектора существует, наверное, потому, что в системе языка есть нормативные формы доктора, лагеря и т.д.); воздействием внешних факторов ¾ территориальных или социальных диалектов, иной языковой системы в условиях билингвизма (Мы живем под мирным небом, не слышно в ы б у х о в орудий, залпов снарядов).
Еще несколько лет назад все отступления от нормы литературного языка (кроме орфографических и пунктуационных) считались «стилистическими ошибками», без всякой дальнейшей их дифференциации. Такая практика признана порочной. Ошибки необходимо дифференцировать в зависимости от того, на каком речевом уровне они допущены. Хотя единой оптимальной классификации речевых ошибок нет, но большинство исследователей выделяют речевые ошибки на фонетическом, лексическом и грамматическом уровнях (с дальнейшей их дифференциацией, например, «ошибка в произношении согласных звуков», «смешение паронимов», «контаминация», «ошибки в склонении числительных» и т.д.)[46]. Собственно «стилистическими» считаются такие ошибки, которые связаны с нарушением требования единства стиля (одностильности), т.е. стилистические ошибки рассматриваются как разновидность речевых: Туристы жили в палатках, к у ш а т ь варили на костре; Настя с б е с и л а с ь, а Актер повесился; В начале романа мы видим Павла обыкновенным рабочим парнем, который увлекается г у л я н к а м и; О т в е т с т в е н н о с т ь за младшего братишку была в о з л о ж е н а на меня.
§4. Нормализация и кодификация
С вопросами норм, их вариантности тесно связаны понятия нормализации и кодификации. Часто термины «нормализация» и «кодификация» употребляются как синонимы[47]. Однако в исследованиях последних лет эти термины и понятия разграничиваются.
В.А. Ицкович предлагает считать нормализацией не простое описание нормы, или ее кодификацию в строгом смысле слова, а лишь «активное вмешательство в языковой процесс, например, введение определенных терминов и отказ от других, как нежелательных по каким-нибудь причинам»[48]. Однако при таком подходе к нормализации и кодификации несколько теряется разграничение этих двух явлений. Более четкое решение этого вопроса находим у Л.И. Скворцова: «Противополагаясь по степени активности (или «осознанности») друг другу, понятия «кодификация» и «нормализация» оказываются в отношении соподчиненности: последняя является частью первой. На практике «нормализация»… называется обычно «стандартизацией» (в широком смысле слова: установление ГОСТа, упорядочение терминосистемы, официальное переименование и т.п.)»[49].
По мнению Л.К. Граудиной, термином «нормализация» обозначается комплекс проблем, предполагающих освещение следующих аспектов: «1) изучение проблемы определения и установления нормы литературного языка; 2) исследование в нормативных целях языковой практики в ее отношении к теории; 3) приведение в систему, дальнейшее совершенствование и упорядочение правил употребления в случаях расхождения теории и практики, когда появляется необходимость укрепления норм литературного языка»[50]. Термин «кодификация» Л.К. Граудина считает более узким и специализированным по сравнению с термином «нормализация» и использует его в тех случаях, когда речь идет о регистрации правил в нормативных трудах.
В новом учебнике для вузов «Культура русской речи» (под ред. Л.К. Граудиной и Е.Н. Ширяева) указывается следующее: «Кодифицированные нормы литературного языка ¾ это такие нормы, которым должны следовать все носители литературного языка. Любая грамматика современного русского литературного языка, любой его словарь есть не что иное, как его кодифицирование»[51].
Наиболее оптимальным является определение нормализации как процесса становления, утверждения нормы, ее описания, упорядочения языковедами. Нормализация представляет собой исторически длительный отбор из языковых вариантов единых, наиболее употребительных единиц. Нормализаторская деятельность находит свое выражение в кодификации литературной нормы ¾ ее официальном признании и описании в виде правил (предписаний) в авторитетных лингвистических изданиях (словарях, справочниках, грамматиках). Следовательно, кодификация ¾ это выработанный свод правил, который приводит в систему нормированные варианты, «узаконивает» их.
Таким образом, то или иное явление, прежде чем стать в КЛЯ нормой, переживает процесс нормализации, а в случае благоприятного исхода (широкого распространения, общественного одобрения и т.п.) закрепляется, кодифицируется в правилах, фиксируется в словарях с рекомендательными пометами.
Становление нормы КЛЯ ¾ это многомерное явление, часто противоречивое. К.С. Горбачевич по этому поводу замечает:»… объективный, динамический и противоречивый характер норм русского литературного языка диктует необходимость сознательного и осторожного подхода к оценке спорных фактов современной речи… К сожалению, не во всех научно-популярных книгах и массовых пособиях по культуре речи обнаруживается научно-обоснованное и в достаточной мере деликатное решение сложных проблем литературной нормы.
Наблюдаются факты и субъективно-любительской оценки, и случаи предвзятого отношения к новообразованиям, и даже проявления администрирования в вопросах языка. Действительно, язык принадлежит к числу тех феноменов общественной жизни, относительно которых многие считают возможным иметь свое особое мнение. Причем эти личные мнения о правильном и неправильном в языке высказываются нередко в самой безапелляционной и темпераментной форме. Однако самостоятельность и категоричность суждений не всегда означает их истинность»[52].
С явлением нормализации тесно связано так называемое антинормализаторство ¾ отрицание научной нормализации и кодификации языка. В основе взглядов убежденных антинормализаторов лежит поклонение стихийности в развитии языка. Писатель А. Югов, например, выдвинул теше о том, что «русский язык сам собой правит», ему не нужны нормы, нормативные словари. В книге «Думы о русском слове» он писал: «Нормативная лексикография ¾ пережиток». И далее: «Считаю неоспоримым следующее историческое обстоятельство: так называемые литературные нормы русского языка, и ныне действующие (вернее, злодействующие), ¾ они установлены «сверху», в императорской России. Это ¾ классовые нормы»[53].
Следует помнить, что антинормализаторство может расшатывать сложившуюся относительно устойчивую систему норм русского литературного языка, систему функциональных стилей.
С вопросами развития норм русского литературного языка, их становления тесно связано не только антинормализаторство, но и еще одно (более известное) явление ¾ пуризм (от лат. purus¾ чистый), т.е. неприятие всяких новшеств и изменений в языке или прямое их запрещение. В основе пуристического отношения к языку лежит взгляд на норму как на нечто неизменное. В широком смысле пуризм ¾ это излишне строгое, непримиримое отношение к любым заимствованиям, новшествам, вообще ко всем субъективно понимаемым случаям искажения, огрубления и порчи языка. Пуристы не хотят понимать исторического развития языка, нормализаторской политики: они идеализируют в языке прошлое, давно закрепленное и испытанное.
Г.О. Винокур подчеркивал, что пуризм хочет только того, чтобы правнуки непременно говорили так, как в старые и лучшие годы говаривали прадеды. В.П. Григорьев в статье «Культура языка и языковая политика» высказал мысль о том, что с новым в языке пуристы мирятся только в том случае, если это новое не имеет конкурента в старом, уже существующем и отвечающем их архаическим вкусам и привычкам, или если оно выравнивает, унифицирует языковую систему в соответствии с их утопическим представлением о языковом идеале. В книге «Живой как жизнь» К.И. Чуковский приводит много примеров тому, когда видные русские писатели, ученые, общественные деятели отрицательно реагировали на появление в речи тех или иных слов и выражений, которые затем стали общеупотребительными, нормативными. Например, князю Вяземскому слова бездарность и талантливый казались низкопробными, уличными. Многие неологизмы первой трети XIX в. объявлялись «нерусскими» и на этой почве отвергались: «В русском языке нет глагола «вдохновил», ¾ заявляла «Северная пчела», возражая против фразы «Русь не вдохновила его»… Ученому-филологу А.Г. Горнфельду слово открытка, возникшее на рубеже XIX-XX вв., казалось «типичным и препротивным созданием одесского наречия». Примеры подобного неприятия пуристами нового многочисленны.