Психологическая установка хорошо сочеталась у Л. В. с задачей синхронического изучения живой устной речи, которая стояла перед ним в период его занятий восточно-лужицким наречием. Только изучая языковые процессы, протекающие в сознании человека, можно, как думал Л.В. Щерба, дать адекватное описание синхронного состояния языка и избежать привнесения в такое описание «каких-либо чуждых ему категорий, не имеющих основания в психике говорящего». В описательной части мне нет дела до истории; меня интересует лишь то, как чувствуют и думают говорящие», — писал он там же. Однако синхронное состояние языка представлялось Л.В. Щербе не статическим, а динамическим, поэтому он утверждал, что «хорошее психологическое описание данного языка в данный момент времени само по себе дает понятие о ближайшем его прошлом и возможном будущем».
Если попытаться резюмировать все сказанное выше и сформулировать в одной фразе теоретическую позицию раннего Л.В. Щербы, то такой фразой будет: вне человека и без человека понять язык невозможно.
Научное творчество Л.В. Щербы было очень разнообразным. Он писал и на общелингвистические темы, в частности общефонетические, и о различных аспектах отдельных языков (главным образом русского), и о звуковом строе языков (русского, французского), и о лексикографии, и о методике преподавания иностранных языков, и о графике и орфографии. [16,73]
Широта лингвистических интересов, глубина и оригинальность развивавшихся Л.В. Щербой идей выдвинули его в первые ряды советских языковедов. Его общелингвистические взгляды были полное всего изложены им в статье «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании», опубликованной к 1931 г., и в работе «Очередные проблемы языкознания», которую он не успел закончить и которая была напечатана уже после его смерти. Первая была результатом глубокого пересмотра Щербой унаследованной им от Бодуэна психологической трактовки языка и соответствующих методов его изучения. Пересмотр этот заключался не в прямой критике старых взглядов, а в поисках внутренних особенностей, присущих объекту языковедения, которые могли послужить основанием для этих взглядов.
Важнейшим положением, выдвигаемым здесь Щербой, было различение речевой деятельности, языковой системы и языкового материала. При этом на первом месте стоит речевая деятельность, т. е. процессы говорения и понимания; она возможна благодаря наличию второго аспекта — языковой системы, т. е. словаря и грамматики, которые не даны в непосредственном опыте, «ни в психологическом, ни в физиологическом», а могут выводиться только из языкового материала, т. е. «совокупности всего говоримого и понимаемого в определенной конкретной обстановке в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы». [18,71]Таким образом, в языковой системе мы имеем «некую социальную ценность, нечто единое и общеобязательное для всех членов данной общественной группы, объективно данное в условиях жизни этой группы».[43,56] Психофизиологическая речевая организация индивида является лишь проявлением языковой системы. «Но само собой разумеется, — пишет Щерба, — что сама эта психофизиологическая речевая организация индивида вместе с обусловленной ею речевой деятельностью является социальным продуктом». [43,61]
Весьма существенным для концепции Щербы является то, что в отличие от Соссюра, рассматривавшего язык и речь как хотя и связанные между собой, но независимые сферы, Щерба говорил об аспектах лишь искусственно разграничиваемого единого целого, [21,90] «так как очевидно, — писал он, — что языковая система и языковой материал — это лишь разные аспекты единственно данной в опыте речевой деятельности, и так как не менее очевидно, что языковой материал вне процесса понимания будет мертвым, само же понимание вне как-то организованного языкового материала (т. е. языковой системы) невозможно». [21,106]
Владение языковой системой позволяет говорящему создавать и понимать тексты хотя и по определенным правилам, «но зачастую самым неожиданным образом». Щерба подчеркивает при этом важность содержательной стороны. При создании текстов действуют, читаем мы, «не только правила синтаксиса, но, что гораздо важнее, — правила сложения смыслов, дающие не сумму смыслов, а новые смыслы...». [27,83]
«Если бы наш лингвистический опыт, — писал Щерба в другой работе, — не был упорядочен у нас в виде какой-то системы, которую мы и называем грамматикой, то мы были бы просто понимающими попугаями, которые могут повторять, и понимать только слышанное». [27,85]
В статье «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» Щерба подвергает критике свои старые работы, касающиеся субъективного метода (в частности, метода самонаблюдения). Он настаивает на необходимости эксперимента в лингвистических исследованиях, ванжность которого подчеркивается уже самим названием статьи. Только эксперимент может дать в руки лингвиста «отрицательный языковой материал», который характеризуется Щербой следующим образом: «... в "текстах" лингвистов обыкновенно отсутствуют неудачные высказывания, между тем как весьма важную составную часть "языкового материала" образуют именно неудачные высказывания с отметкой "так не говорят", которые я буду называть "отрицательным языковым материалом". Роль этого отрицательного материала громадна и совершенно еще не оценена в языкознании, насколько мне известно». [13,56]
Эксперимент, по Щербе, — это самый надежный путь для проникновения в сущность языка, в идиоматичность отдельных языков. Именно признанием преимущества экспериментальных методов, неприменимых при анализе старых текстов, объясняется тот интерес Щербы к исследованию живых языков, который столь для него характерен.
Статья «Очередные проблемы языковедения», частично перекликающаяся с рассмотренной выше статьей «О трояком аспекте языковых явлений», посвящена главным образом выяснению принципов адекватного описания языков, построения грамматик и словарей, которые бы, по словам Щербы, «отвечали языковой действительности и которые были бы свободны от всяких традиционных и формалистических предрассудков». [8,69] Созданию «действительно хороших описаний» мешает то, что лингвисты находятся под влиянием латинской грамматики, «от которой они лишь с великим трудом и только очень постепенно освобождаются», «и изучаемый язык в той или иной мере воспринимается ими в рамках и категориях родного».[8,75]
Познание структуры человеческого языка, вообще являющейся, как об этом часто говорил Л.В. Щерба, единственным предметом языковедения как науки, требует изучения не только языков культурных народов. «Три типа языков, — читаем мы в той же статье, — нуждаются в первую голову в "беспредрассудочном" изучении. Это, во-первых, языки племен, стоящих на низком уровне развития... Во-вторых, требуют пристального изучения языки жестов... Третий тип языков, который, по-моему, нуждался бы в пристальном изучении, — это язык всевозможных афатиков». [36,117]. Как и всегда, Щерба отмечал и практическое значение исследования подобных языков.
Большое место занимает в рассматриваемой статье проблема содержания описательной грамматики, в связи с чем стоит разграничение грамматики и лексики, которое, по Щербе, характеризуется следующим образом: «... все индивидуальное, существующее в памяти как таковое и по форме никогда не творимое в момент речи, — лексика..., все правила образования слов, форм слов, групп слов и других языковых единств высшего порядка — грамматика». Вместе с тем лексика не представляет собой нечто беспорядочное: напротив, Щерба пишет о «системе лексики» и о «правилах словаря».
Важным моментом в концепции Щербы является, далее, различение активной и пассивной грамматики, которое развивается им особенно подробно в работах по методике преподавания иностранных языков. [35,116]
Широкий отклик получило в нашем языковедении учение Щербы о частях речи. Он считал, что оно должно составлять особый отдел грамматики, который он предлагал назвать «лексические категории». По мысли Щербы, в нем должны найти себе место «не только такие общие категории, как существительные, прилагательные, глаголы», но и «такие категории, как безличность... и категория грамматического рода».16 Такой своеобразный подход к учению о частях речи связан с тем, что Щерба видел в нем не классификацию слов, а объединение их в очень общие категории, определяемое различными, но в первую очередь семантическими факторами.
Л.В. Щерба почти не оставил исследований диахронического характера, но его высказывания по соответствующим проблемам представляют несомненный интерес. Он говорил о том, что язык находится «все время в состоянии лишь более или менее устойчивого, а сплошь и рядом и вовсе неустойчивого равновесия», что «всегда и везде есть факты, которые грызут норму». [41, 83]
Вслед за своим учителем Бодуэном де Куртенэ Л.В. Щерба придавал большое значение фактору смешения языков. В своих работах он много раз обращался к проблеме двуязычия. Смешение, по его мнению имеющее социальную природу, лежит и в основе эволюции языков. Он писал: «... капитальнейшим фактором языковых изменений являются столкновения двух общественных групп, а следовательно, и двух языковых систем, иначе — смешение языков»; и далее: «Так как процессы смешения происходят не только между разными языками, по и между разными групповыми языками внутри одного языка, то можно сказать, что процессы эти являются кардинальными и постоянными в жизни языков». [9,80]
Нетрудно увидеть, что ряд изложенных выше идей Л.В. Щербы, как это недавно отмечали О.С. Ахманова и С.Д. Кацнельсон, во многом предвосхитили и основные положения и методы (в их принципиальном аспекте) новейших лингвистических направлений, в частности порождающей грамматики и трансформационного метода Н. Хомского. [9,101]