Многозначность слов естественного языка, результат "асимметричного дуализма языкового знака", "неустойчивого равновесия" между обозначающим и обозначаемым, очевидно усложняет задачи лингвиста, но именно этот сложный объект исследуется наукой о языке.
В процессе коммуникации, т.е. при функционировании языковой системы, многозначность слова потенциально создает определенные затруднения. Адресат высказывания, т.е. слушающий (читающий), при восприятии многозначного слова всегда имеет дело с выбором, поскольку слово как отдельная единица содержит неоднозначное указание на тот сегмент смысла высказывания, который представлен в тексте этим словом, закодирован с его помощью адресантом (отправителем). При опоре только на языковой код адресат получает указание на ряд смыслов, из которых он должен выбрать для понимания (декодирования) текста (о важности разграничения в этом плане говорящего и слушающего.
Хорошо известно, однако, что наличие в языке многозначных слов, более того - многозначность наиболее частотных и "фундаментальных" слов каждого конкретного языка не представляет опасности для эффективного использования языка как средства общения: нежелательная в конкретном акте общения многозначность слова разрешается в речи, адресат получает указания для осуществления выбора, необходимого для понимания смысла высказывания. Выбор осуществляется на основе указаний, содержащихся либо в самом тексте, в речевом произведении (лингвистический контекст), либо вне текста, в реальной ситуации (внелингвистический контекст). Потенциальная (виртуальная) многозначность слова в языке регулярно ("как правило") получает разрешение при актуальном функционировании слова в тексте. Если представить себе, что снятие многозначности слова в речи есть снятие качеств языкового знака, противоречащих коммуникативной направленности речевого высказывания, в составе которого функционирует слово, то можно сказать, что в речи восстанавливается "закон знака", необходимый для надежности осуществления коммуникации при функционировании языковой знаковой системы. При таком подходе снятие многозначности слова в языке можно представить как вытекающее из знакового характера слова.
В то же время наблюдения над текстами (устными и письменными) обнаруживают наличие случаев сохранения многозначности слова в речи. Речевая многозначность бывает случайной, непреднамеренной или может быть обусловлена нарочитым, сознательным, преднамеренным использованием многозначности слова. В последнем случае многозначность слова сознательно сохраняется и используется в речи, и ее сохранение (так же, как в "обычных" случаях ее снятие) обеспечивается соответствующим контекстом. Если исходить из изложенных выше соображений, то речевая многозначность слова предстает как явление, противоречащее знаковому характеру слова. Такое видимое противоречие, несомненно, требует более детального рассмотрения вопроса.
Многозначность слова в языке давно исследуется лингвистами. Литература о полисемии и связанных с нею языковых явлениях весьма обширна. В ней представлены самые разнообразные концепции, вплоть до отрицания полисемии, в русском языкознании восходящего к А.А. Потебне. Существенно отметить, что при любой теоретической установке и любой терминологии исследователь не может пройти мимо многочисленных фактов наличия в языке разных слов с одинаковым звучанием, даже если он отказывает им в лингвистическом тождестве.
Многозначность слова в речи реже попадает в поле зрения лингвистов. Она нередко рассматривается как своего рода аномалия, нарушение закономерностей, не заслуживающее теоретического рассмотрения. При этом исходят из того, что "нормальным" случаем является снятие языковой многозначности слова контекстом, а отклонения от этой нормы либо слишком редки, чтобы заслуживать специального рассмотрения, либо объясняются особыми, необщими, специальными причинами и потому не могут рассматриваться как закономерность. Подобный подход вполне согласуется с представлением о "нормальности" снятия многозначности слова в речи, в. частности, в силу знакового характера слова.
Одним из важнейших итогов развития семантической теории последних трех десятилетий является то, что многозначность "стала восприниматься не как отклонение от нормы, а как одно из наиболее существенных свойств всех значимых единиц языка, как неизбежное следствие основных особенностей устройства и функционирования естественного языка" [Плунгян, Рахилина 1996: 4]. Показательно, что именно феномен многозначности с самого начала был центральной проблемой когнитивной лингвистики.
То, что единицам языка свойственна многозначность, было известно лингвистам всегда. Однако отношение к этому факту в разные эпохи было различным. В частности, в отечественном языкознании важная роль многозначности в функционировании языка всегда признавалась в рамках "традиционного" направления; наоборот, в структуралистских концепциях многозначность слова рассматривалось как некое досадное обстоятельство, с которым нельзя не считаться - раз уж оно имеет место, - но от которой в семантическом описании следует как можно раньше и радикальнее избавиться, с которым необходимо, так или иначе "справиться". Отчасти данью этой идеологии является принятый в Московской семантической школе термин лексема в понимании "слово в определенном значении", который создает иллюзию решения именно этой задачи - избавления от многозначности: в исходной точке анализа множество употреблений описываемого слова разбивается на непересекающиеся подмножества (соответствующие разным "лексемам"), после чего исследователь имеет дело уже только с этими лексемами, т.е. с единицами, "свободными" от многозначности.
В некотором смысле противоположным является "инвариантный" взгляд на многозначность, который в своей крайней форме состоит в том, что всякая языковая единица имеет одно значение, а наблюдаемая полисемия сводится к "sui generis оптической иллюзии, возникающей при взаимодействии "настоящего" значения и определенного контекста" [Плунгян 2000: 96]. Впрочем, как справедливо отмечается в цитированной работе В.А. Плунгяна, при внешней противоположности указанных подходов их объединяет то, что полисемия является источником "теоретического дискомфорта", что "хорошее" описание должно быть свободно от полисемии.
Однако сейчас можно с уверенностью сказать, что одной из составляющих произошедшей в последние 20 лет смены парадигмы является перенос центра тяжести семантической теории с синонимии, бывшей в 60-е - 70-е гг. базовой категорией семантики, на полисемию. Заметим при этом, что здесь важно изменение именно методологической установки, общего взгляда на феномен языкового значения. Дело в том, что граница между синонимией и полисемией - это, в значительной степени, вопрос концептуализации; так, к числу "синонимических средств языка" относятся, например, различные преобразования, связанные с меной диатезы, - а именно такого рода преобразования как варианты реализации потенций одного слова являются важнейшим полем разработки современной теории полисемии. Да и сама "Лексическая семантика" до сих пор является одним из основополагающих исследований в области многозначности, в том числе, регулярной многозначности, которая, очевидно, находится в центре интересов сегодняшней семантики.
В лингвистике имеется несколько базовых оппозиций, касающихся принципиального устройства языка в целом, на фоне которых формируется отношение к многозначности. Это, прежде всего:
1. Дискретность - градуальность. Это противопоставление является наиболее глобальным; оно существенно для всех уровней и аспектов функционирования языка. В области структуры многозначности это касается статуса отдельного значения слова: образуют ли разные значения слова множество дискретных единиц или непрерывный континуум, в котором одно значение "плавно переходит" в другое.
2. Гумбольдтовское противопоставление ergon - energeia: строит ли человек в процессе говорения грамматические формы, словосочетания и предложения по неким формулам или образцам - или запоминает их в готовом виде? До относительно недавних пор сторона "energeia" была общепринятой, однако в последнее время теории в духе Б.М. Гаспарова [Гаспаров: 1996] пошатнули этот постулат, причем как среди сторонников, так и среди противников этих теорий.
3. Является ли язык системой "чистых значимостей", где значение каждого знака определяется его местом в системе оппозиций, или любое слово в каждом своем употреблении выражает тот единственный смысл, который вкладывает в него говорящий и который составляет результирующую бесконечного числа факторов (в частности, опирается на неповторимый индивидуальный опыт говорящего). В связи с этим: способен ли слушающий воспринять тот смысл, который хочет ему передать говорящий? Возможна ли вообще идентификация смыслов?
Теперь перейдём к основным понятиям и вопросам лексической многозначности. Лексическая многозначность будет определена через понятие сходства значений. Значения аi и aj слова А называются сходными, если имеются такие уровни семантического анализа, на которых их толкования (семантические деревья) или ассоциативные признаки имеют нетривиальную общую часть. В свете фактов опосредствованной многозначности становится ясным, почему в определении сходства фигурирует понятие уровня семантического анализа: несущественно, обнаруживается ли нетривиальное сходство семантических деревьев (толкований) на первом же уровне анализа или нет; важно только, чтобы оно обнаруживалось хоть на каком-нибудь уровне. Определим теперь многозначность. Слово А называется многозначным, если для любых двух его значений аi и aj найдутся такие значения a1, a2,..., ak, ai, что ai сходно с a1, a1 - с a2 и т.д., ak - с ai и ai - с aj. Как видим, определение не требует, чтобы общая часть была у всех значений многозначного слова; достаточно, чтобы каждое из значений было связано хотя бы с одним другим значением. Следует обратить внимание на то, что существуют языковые факты, которые могут быть полно и непротиворечиво описаны двояким образом: как факты лексической полисемии и как факты моносемии. К их числу относятся, например, некоторые параметрические прилагательные типа высокий, низкий, дорогой, дешевый, старший, младший. С одной стороны, можно считать, что в словосочетаниях типа высокий [низкий] мужчина и высокий [низкий] рост реализуются два разных значения прилагательного: значение "большого (соответственно "маленького") роста" в первом случае и усилительное значение "большой степени" - во втором. С другой стороны, можно считать, что в обоих случаях реализуется одно и то же значение прилагательного, а именно - значение "большого роста"; только в первом случае оно реализуется в полной форме (высокий [низкий] мужчина - "мужчина большого [маленького] роста"), а во втором случае - с зачеркиванием повторяющейся составляющей "рост" (высокого роста - "большого роста роста" = "большого роста"). Аналогичные возможности возникают для прилагательных дорогие [дешевые] костюмы - дорогие [дешевые] цены, старший [младший] ребенок - старший [младший] возраст; для существительных со значением шкалы определенного свойства (ср. воспитание воли и сильная воля, обеспечить качество и высокое качество); некоторых двухобъектных глаголов (ср. бурить землю и бурить скважину, латать рубаху и латать дыры, пробить стену и пробить отверстие). В настоящей работе из двух принципиально возможных описаний предпочитаются описания первого типа; однако подробная аргументация этого выбора дается в другом месте.