Следует подчеркнуть, что литература каждой страны дает ряд произведений на темы и сюжеты, взятые из жизни других народов и тем не менее отмеченные печатью собственной народности. Это явление давно привлекало внимание писателей и критиков. Пушкин, говоря о «народности в литературе», включал в это понятие признак национальной окраски. Он говорит: «... мудрено отъять у Шекспира в его Отелло, Гамлете, Мера за меру и проч. достоинства большой народности. Vega и Кальдерон поминутно переносят во все части света, заемлют предметы своих трагедий из итальянских новелл, из французских ле. Ариосто воспевает Карломана, французских рыцарей и китайскую царевну. Трагедии Расина взяты им из древней истории. Мудрено однако же у всех сих писателей оспоривать достоинства великой народности,... Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками... Ученый немец негодует на учтивость героев Расина, француз смеется, видя п Кальдероне Кориолана, вызывающего на дуэль своего противника, Все это носит однако ж печать народности.... Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу».
Внимание критики привлекал в прошлом и тот факт, что среди писателей одного народа есть такие, у которых черты национального своеобразия выражены особенно ярко на основе тематики, взятой из жизни их народа, их страны. В этом смысле Белинский, например, из числа русских писателей особенно выделял Гоголя. Показательно, что яркую национальную окрашенность творчества Гоголи он подчеркивает в связи с появлением французского перевода его сочинений, сделанного Луи Виардо (1845 г.).
«Перевод, — говорит Белинский, — удивительно близок и, в то же время, свободен, легок, изящен; колорит но возможности сохранен, и оригинальная манера Гоголя, столь знакомая всякому Русскому, по крайней мере не изглажена...
...Как живописец преимущественно житейского быта, прозаической действительности, он не может не иметь для иностранцев полного интереса национальной оригинальности уже по самому содержанию своих произведений. В нем все особенное, чисто русское; ни одною чертою не напомнит он иностранцу ни об одном европейском поэте» [4, с. 292].
Черты национального своеобразия и для Пушкина и для Белинского представляют собой нечто вполне конкретное и уловимое. Пушкин рассматривает это проявление «народности» главным образом со стороны сюжетов, общей обрисовки характеров, ситуаций. Белинский тоже ставит «колорит» произведений Гоголя, их «национальную оригинальность» в связь с их содержанием, с ролью писателя, как «живописца преимущественно житейского быта». Именно поэтому в данном случае, по мнению Белинского, своеобразие Гоголя оказывается передаваемым на другом языке. В той же статье он касается и басен Крылова, их неповторимое народное своеобразие он видит и языке, который и считает причиной их непереводимости (кажется, единственный раз, когда Белинский прибегает к понятию непереводимости): «...чтоб иностранец мог вполне оценить талант нашего великого баснописца, ему надо выучиться русскому языку и пожить в России, чтоб освоиться с ее житейским бытом».
Это замечание Белинского характерно в том смысле, что методологическая сложность вопроса о национальной окраске творчества писателя и возможностях ее передачи обусловлена языком.
Поэтому и разрешение проблемы национальной окраски (как в теоретическом разрезе, так и на практике — применительно к переводу) возможно только па остове диалектико-материалистического понятия единства, образуемого содержанием и формой литературного произведения в его национальной обусловленности, в его связи с жизнью народа, которую оно отражает и образах, и с языком парода, воплощающим эти образы, придающим им специфические оттенки. При этом нельзя утверждать, чтобы вещественная сторона образов относилась только к содержанию произведения, а не к его форме, и чтобы область формы ограничивалась только средствами организации, построения образов, использованном грамматических и лексико-фразеологических связей между словами.
В смысле национальной окраски художественный образ в литературе обусловлен двусторонне: он обусловлен, с одной стороны, содержанием, выражаемым им, и, с другой стороны, и качестве образа языкового, он обусловлен теми языковыми категориями, которые являются его основой.
Национальная окраска — вполне конкретная особенность литературного произведения, которая может быть выражена и более и менее ярко. Выражается она чаще всего или в образах, наиболее непосредственно отражающих материальную обстановку и социальные условия жизни народа (в частности, в характере и поступках действующих лиц) или в насыщенности идиоматикой (в широком смысле слова).
В первом случае, т. е. когда дело касается вещественного содержания образов, и, в частности, сюжетно-тематической стороны литературного произведения, особой переводческой проблемы не возникает. Таков случай яркого проявления специфической национальной окраски, отмеченный Белинским в романе Гёте «Избирательное сродство» и обозначенный им как «чисто немецкая черта».
«В самом деле, — писал он, — тут многому можно удивиться! Девушка переписывает отчеты по управлению имением; герой романа замечает, что » ее копни, чем дальше, тем больше почерк се становится похож на его почерк. "Ты любишь меня!" восклицает он, бросаясь ей на шею. Повторяем: такая черта не одной пашей, но и всякой другой публике не может не показаться странною. Но для немцев она нисколько не странна, потому что это черта немецкой жизни, верно схваченная. Таких черт в этом романс найдется довольно...».
Во втором случае, т. е. когда национальная окраска выражается и в идиоматичности текста, сочетающейся с национальной спецификой образов и ситуаций, переводческая трудность может быть очень значительна. Чем ближе произведение по своей тематике к народной жизни, к «житейскому быту» (пользуясь выражением Белинского), а по стилистике своей — к фольклору, тем ярче проявляется, обычно, национальная окраска. При этом переводческая задача усложняется еще и потому, что национальная окраска оригинала воспринимается как нечто привычное, родное, естественное всеми теми, для которых его язык является родным. Отсюда, казалось бы, неразрешимая дилемма — или показать специфику и впасть в экзотику или сохранить привычность и утратить специфику, заменить ее спецификой одного из стилей того языка, на который делается перевод.
Попытаемся, однако, показать, что задача разрешима.
Принципиально это тем более важно, что вопрос о передаче национального своеобразия подлинника, его особой окраски, связанной с национальной средой, где он создан, относится к числу тех основных проблем теории перевода, от которых зависит и ответ на вопрос о переводимости. Но при этом необходимо помнить, что национальная окраска менее всего может быть сведена к какой-либо отдельной формальной особенности произведения и не может рассматриваться в одном ряду с вопросом, например, о том или ином элементе словарного состава языка (как диалектизмы, варваризмы и проч.) или отдельной грамматической форме. Национальная окраска всегда затрагивает целую совокупность черт в литературном произведении, целое сочетание особенностей, хотя некоторые из них и могут быть более ярко отмечены се печатью, чем другие. И, конечно, не может быть назван какой-либо общий переводческий «прием», который специально служит для ее воспроизведения: здесь это еще менее возможно, чем по отношению к другим особенностям подлинника.
«Передача национальной окраски находится в самой тесной зависимости от полноценности перевода в целом: а) с одной стороны от степени точности в передаче художественных образов, связанной и с вещественным смыслом слов и с их грамматическим оформленном, и б) с другой стороны, от характера средств общенародного языка, применяемых в переводе (вплоть до идиоматики) и не имеющих специфически местной окраски (в частности, не содержащих упоминания о национальных реалиях). В подтверждение разрешимости такой задачи можно назвать принадлежащий М. Л. Лозинскому перевод «Кола Брюньон» Р. Роллана, — произведения глубоко народного по своей основе и прогрессивного по всей своей направленности» [4, с. 295].
Переводческий метод, примененный М. Лозинским в работе над «Кола Брюньоном», позволяет избежать экзотики при передаче национальной специфики образов оригинала, приближая их к читателю книги благодаря подлинности и привычности выбираемых и создаваемых им словосочетаний русского текста. Характерно, что переводчик исключительно скупо прибегает к лексическим заимствованиям: он делает это лишь тогда, когда дело касается общеизвестных реалий материального быта («аркебуза», «лафет»), культур но-исторических реалий, называемых самим повествователем (вроде римских «авгуров»), и в тех редких случаях, когда автор, употребив диалектальное слово, сам комментирует его, как не общефранцузкое обозначение известной реалии. Редкость заимствованных слов при передаче национально-специфических черт подлинника — момент хотя и негативный, но показательный для самого метода. И наоборот: прием лексического заимствования, в частности, транслитерация при обозначении тех или иных вещей, даже при передаче междометных восклицаний и т. п., выделяясь в тексте перевода на фоне слов родного языка или вступая в случайные, даже ложные ассоциации, отделяет от читателя обстановку действия, придает ему оттенок экзотичности.
Пример передачи национальной окраски, национального своеобразия подлинника, показанный М. Л. Лозинским в переводе «Кола Брюньон», тем более убедителен и принципиально важен, что произведение Ромен Роллана именно с этой стороны представляет огромную трудность — в силу насыщенности специфическими образами и идиоматическими элементами. По тому же пути, которым здесь шел Лозинский, шли в дальнейшем и другие советские переводчики, работавшие над произведениями с ярко выраженной национальной окраской—С. Я- Маршак в переводах из Бернса, И. А. Кашкин и В. О. Румер в переводе «Кентерберийских рассказов» Чосера, С. В. Шервинский в переводе «Ран Армении» Абовяна, Н. М. Любимов в переводе «Дон Кихота».