Д.С. Козлов
В историографии хрущевской «оттепели» значительное место занимают исследования, посвященные советской молодежи того времени. С одной стороны, интерес к данной теме обусловлен активизацией молодежной политики в СССР (реформа системы образования, освоение целины), появлением субкультуры стиляг, возникновением оппозиционных групп и сообществ, состоявших преимущественно из молодых людей. С другой стороны, для авторов, чья молодость пришлась на рубеж 1950-1960-х годов, обращение к «молодежным проблемам» дает возможность проанализировать собственный жизненный путь.
Большинство исследователей относятся к молодежи как к реально существующей социально-демографической группе, что открывает возможность для неоправданных обобщений. Такой подход был подвергнут обоснованной критике со стороны отечественного социолога Е.Л. Омельченко. Опираясь на работы Ф. Коэна, она оперирует понятием «юсизм» (youthism), понимая его как «представление молодежи в качестве единой и гомогенной группы, легко определяемой по внешним признакам и «особенностям» поведения, что служит основанием для ее скрытой или явной дискриминации» [17: с. 9]. Однако в некоторых случаях стоит говорить не столько о дискриминации, сколько о манипуляциях.
Образ молодежи строится на ожиданиях или страхах, связанных с будущим. В новом поколении видят «другого», который может преумножить либо растратить культурный багаж, накопленный его предшественниками. Если для послевоенного Запада молодежь зачастую становилась источником «моральных паник», то советские молодые люди воспринимались у себя на родине «новым поколением строителей коммунизма».
Конструирование и трансляция того или иного образа «молодежи» могут менять молодежные идентичности (представления самих молодых людей о себе как о некоей группе) и формирующиеся на их основе жизненные стратегии. И наоборот: действительный образ жизни молодых людей корректирует представления о них. Изучение процесса взаимовлияния молодежных идентичностей и ожиданий от молодежи позволяет анализировать не только особенности молодежной культуры, но и те инструменты, с помощью которых производятся попытки изменить ее. В публицистике русской эмиграции 1950-1960-х годов образ молодежи формировался при взгляде на советское общество извне, как образ «другого». В то же время представители русского зарубежья обращались к советской молодежи с призывами к борьбе с коммунистическим режимом так, как если бы они действительно оставались соотечественниками.
В данной статье в основном рассматриваются публицистические работы, опубликованные в ФРГ организациями, чья деятельность была направлена на изучение СССР и/или на пропаганду антибольшевистских идей. Эмигранты, жившие в немецких городах, вплоть до закрытия Западного Берлина (1962 г.) чаще могли контактировать с советскими гражданами. Близость социалистического лагеря давала широкие возможности для антисоветской пропаганды. В Мюнхене с 1953 года действовала радиостанция «Освобождение» (с 1959 г. — Радио «Свобода»), из Германии в СССР отправлялась агитационная литература, в чистом виде являющаяся примером использования сконструированного образа молодежи.
Первая половина 1950-х: формирование основных ожиданий от советской молодежи
Наиболее активную пропагандистскую политику вели члены «Народно-трудового союза российских солидаристов» (НТС). Основанный в 1930 году, за неполных три десятилетия своего существования он накопил значительный опыт практической борьбы против советского режима и завоевал славу наиболее активной политической организации русского зарубежья. Целью НТС на протяжении всего ее существования были попытки вызвать антикоммунистическую революцию в СССР, но в 1940-1950-е годы произошли изменения в ее стратегии и тактике. Аресты и гибель забрасываемых в СССР агентов демонстрировали бесперспективность акций прямого действия и лишали организацию моральной поддержки других эмигрантов. Невозможность создать в Советском Союзе ячейки классического типа привела к формулировке «молекулярной доктрины»: на территории СССР должны автономно действовать «революционные молекулы» — не связанные с друг другом, подчиняющиеся зарубежному штабу НТС подпольные ячейки и отдельные активисты (см. подробнее: [19]). Деятельность зарубежных ячеек практически полностью переключалась на издание и распространение агитационной литературы и другие формы пропаганды.
Вплоть до середины 1950-х годов советская молодежь не представляла существенного интереса для организации. В 1953 году, оценивая перспективы революции в России после смерти Сталина, Е.Р. Романов (Островский) видел в качестве основной революционной силы армию и разочаровавшихся в коммунизме представителей «правящего слоя». Пассивными сторонниками восстания был назван «народ»: в первую очередь крестьянство и заключенные ГУЛАГа. О молодежи в выступлении Романова на расширенном редакционном заседании «Посева», изданного отдельной брошюрой, не было сказано ни слова [23].
За 1955 год НТС-овский еженедельник «Посев» опубликовал не более двадцати статей о советской молодежи, включая короткие информационные сообщения, перепечатываемые из советских газет. Но уже в этих материалах господствовало представление о советской молодежи как о потенциальном носителе революционных идей. На содержательность статей «Посева» влияло отсутствие репрезентативных источников информации о положении в Советском Союзе. В качестве доказательств наличия революционной ситуации авторы еженедельника приводили, в числе прочего, «упорные слухи о том, что на территории СССР “существует какая-то революционная организация”» [6: с. 1] Казалось бы, самыми надежными поставщиками сведений о действительном положении в России могли бы стать только что перешедшие границу бывшие советские граждане. Но «Посев» публиковал настолько бессодержательные, написанные общими фразами интервью и пересказы впечатлений перебежчиков, что у читателя могли возникнуть сомнения если не в существовании «новейшего эмигранта», то в том, не подверглись ли его слова серьезной редактуре. Можно сравнить фрагмент рассказа «студента, вырвавшегося из СССР», и часть уже процитированной работы Е.Р. Романова «Силы революции.»:
Моя мысль заключается в том, что должно быть большое количество людей, которые бы одинаково думали и находились бы в разных слоях общества. чтобы эти люди не знали друг о друге. Тогда в какой-то момент, когда таких людей наберется много, можно будет совершить переворот. [13: с. 4]
.По всей стране возникают отдельные люди и маленькие группы людей, которые. заочно входят в революционную организацию. Все эти группы не связаны между собой, и их действия направляются общими указаниями Революционного Штаба <.> В определенный момент, когда количество «молекул» достигает миллионов. Революционный Штаб дает сигнал к восстанию [23: с. 48-49].
Оба текста представляют собой краткий пересказ «молекулярной доктрины», но прямых доказательств того, что с ней действительно были знакомы в Советском Союзе, нет[1]. Даже сами представители НТС не отрицали малую эффективность вещания радиостанции «Свободная Россия» [16: с. 21], у организации не было действенных методов контроля за распространением на советской территории листовок, доставляемых туда почтой, с экипажами морских судов и с помощью воздушных шаров. Исследователь русской эмиграции А.В. Антошин приводит в своей монографии важные фрагменты из неопубликованных документов организации, свидетельствующие о сомнениях самих НТСовцев в возможности «молекулярной революции». На Втором поместном съезде Североамериканского отдела НТС Б.В. Прянишников заявлял, что «действительность говорит об обратном. <.. .> Есть, массовое неорганизованное недовольство, что никак не эквивалентно революционной ситуации» [1: с. 207].
Тем не менее желание обнаружить приметы надвигающейся русской революции заставляло авторов «Посева» проявлять чудеса интерпретации источников из-за «железного занавеса». «Перевод» сообщений советских газет «с условного советского жаргона на нормальный человеческий язык» [15: с. 17] делал самые незначительные события в жизни молодежи предвестием грядущего антикоммунистического восстания. Хулиганское нападение на комсомольского активиста расценивалось как «пример низового террора» [14: с. 6], а отказ от распределения по окончанию учебы — как нежелание «работать на “коллективного помещика”» [10: с. 3].
Усиление внимания к проблемам молодежи на страницах советской прессы с середины 1950-х годов несколько скорректировало взгляды НТС на советскую молодежь. Молодые люди и девушки стали считаться главным объектом пропаганды организации. В 1956 году на Съезде совета НТС было сформулировано отношение организации к советской молодежи: «Новое поколение, формирование которого началось в годы Отечественной войны, властно занимает свое место в жизни народа. Его выход на решающие государственные и общественные позиции неизбежен. Новое поколение ищет идеал. Партия не способна увлечь молодежь коммунистической идеей» [22].
В духе этого пункта резолюции публиковались и аналитические работы, посвященные проблемам советской молодежи. В выпущенной в 1959 году брошюре «Молодежь. Ее искания и борьба» А. Немиров обращался к молодым людям СССР как к «авангарду народа» и «врагам власти» [15: с. 28]. В приложении к брошюре были даны конкретные рекомендации по организации подпольной группы, конспирации, выпуску листовок и литературы. Помимо пропагандистского содержания работы Немирова важны и его попытки, классифицировав молодежь по ее отношению к режиму, представить ее в виде единого поколения «пятидесятников» [15: с. 7].
Таким образом, к середине 1950-х годов были сформулированы основные ожидания от советской молодежи. Ей предстояло, по мнению зарубежных авторов, стать главной силой антикоммунистической борьбы. Соответственно с этим представлением интерпретировалась любая информация о молодежи, поступавшая из СССР. По мере того как сведений о новом поколении становилось больше, а их характер — разнообразнее, убежденность в единстве настроений молодежи сменилась попытками классифицировать ее относительно того, насколько та или иная подгруппа восприимчива идеям борьбы. Этому способствовала и появившаяся возможность вживую пообщаться с молодыми советскими гражданами.