Сказанным не исчерпывается специфика употребления ПИ в текстах ПД, многие из этих имен могут включаться в такой механизм прагматической семантики, как признаковый дейксис, т.е. при необходимости экспликации оценки указывают на образец – конкретный или условный [Арутюнова, 63]. «Культурный предмет», на который указывает ПИ, выступает в качестве «порождающей модели» для целого класса объектов, в качестве эталона, с которым сопоставляется тот или иной феномен. Например: Узнав о симпатиях Затулина к движению «Отечество», Геннадий Андреевич предложил «Державе» покинуть ряды своей «непримиримой оппозиции». «Не потерплю двоеженства», – сдвинув брови, пригрозил на президиуме НПСР Зюганов, словно классический Угрюм-Бурчеев (МК. 1999. 26 янв.); От народа же вы требуете на протяжении всего «Русского стандарта» «терпения, терпения... и труда». Прямо Салтычиха какая-то, а не певец чекистов и цекистов (Завтра. 1999. № 2).
При признаковом дейксисе ПИ употребляются, как правило, для указания на те представления, которые не могут быть адекватно вербализованы, либо их вербализация оказывается чрезвычайно громоздкой (ср.: улыбка Джоконды, история в духе Гоголя и т.п.). Однако в некоторых случаях ПИ имеют «синонимы» среди имен нарицательных, например: Айболит = доктор, Джеймс Бонд – шпион, Архимед = ученый, изобретатель. Рассмотрим следующие примеры: Кого лечат думские Айболиты? (МК. 1999. 30 янв.); И какая бы она (Чечня. – Д.Г.) ни была дикая, чудовищная, средневековая, сколько бы ни было здесь обезглавлено Джеймсов Бондов, – все равно останется надеждой и опорой английских планов на Кавказе (Завтра. 1999. № 1); Выставка «Невостребованные возможности российской науки» собрала самых разношерстных изобретателей. Российские Архимеды показали народным избранникам машину «Сапер» с дистанционным управлением (МК. 1999. 16 февр.). Во всех приведенных высказываниях ПИ выступают в качестве почти полных синонимов слов, которые употребляются для прямой номинации. Для чего же тогда авторы высказываний используют именно ПИ? Первая из причин лежит на поверхности. Речь идет об эффекте экспрессивности, практически всегда возникающем при употреблении ПИ, а, как уже говорилось выше, экспрессивность является обязательной характеристикой суггестивных текстов.
Экспрессия неизбежно оказывается связана с оценкой[12][24]. Можно заметить, что ПИ участвуют в выражении не рациональной, но эмоциональной оценки. Высказывания, содержащие ее, претендуют не столько на выражение объективных свойств того или иного феномена, сколько на выражение субъективного отношения автора к указанному свойству (комплексу свойств). Оценка, выраженная с помощью ПИ, не претендует на объективность, она подчеркнуто эмотивна и субъективна. Например: Комментаторы, обсуждая недавнее интервью Березовского, поражаются: как может человек, признанный гением (хоть и злым), выражаться так нагло и бессвязно, подобно Хлестакову (МК. 1999. 11 сент.).
ПИ активно используются для выражения непрямой эмотивной оценки, особенно в случаях, когда эти имена замещают пейоративные лексические единицы. Например: Коммунистический союз нужен, чтобы не пришел в Москву из Барвихи Кинг-Конг и не случилось в год выборов кровавого безобразия (Завтра. 1999. № 3); Генпрокурор готов побить все рекорды Казановы (МК. 1999. 5 апр.).
Для текстов ПД, использующих ПИ в интенсиональном (служащем для характеризации) употреблении, не характерна нейтральность. Эти имена, как правило, участвуют в создании либо комического эффекта (от легкой иронии до откровенного ерничества, примеры чему см. выше), либо «высокой», пафосной серьезности, например: Что вымолвят теперь преемники Пересвета и Осляби, православные священники, схимники и монахи? (Завтра. 1999. № 2); Как только девушка в приемном окошке возьмет у меня конверт, то корабли будут сожжены. Непрядва перейдена, и для меня начнется неведомая жизнь с неведомыми последствиями (Завтра. 1999. № 9).
Заметим, что активное обращение СМИ к средствам создания комического эффекта во многом объясняется стремлением к установлению кооперативного контакта с собеседником. Кооперативность подчеркивается и апелляцией к единому фонду знаний, важную роль при этом играет «парольность» ПИ, служащих знаками для идентификации «своих» (см. последние два примера). Подобная «парольность» многих ПФ является еще одной из причин активного употребления этих единиц в текстах политического дискурса. ПФ играют важную роль в консолидации того или иного социума – именно общность стоящих за ними представлений и связанных с ними оценок служит осознанию членами некоторой социальной группы своего единства. Идеологи группы (формальные и неформальные) стараются (осознанно или нет) сформировать подобные единые представления, активно используют их в своих попытках воздействовать на сознание членов группы.
Заметим, что прецедентные феномены задают еще и определенные «сюжеты», типизированные ситуации, в которых эти модели находят свою реализацию. «Мир типизируется не в форме предикатов и даже не в форме событий «в чистом виде», а в форме индивидов; событие, если оно типизируется и приобретает обобщенную форму, приурочивается к какому-либо лицу» [Степанов, 18].
Прецедентное имя задает область определения своих предикатов. Ему приписываются некоторые функции. Лицо, которое означивается этим именем, включено уже в известный сюжет и само стремится реализовать себя в рамках данного сюжета. Проиллюстрируем сказанное лишь тремя примерами из современной отечественной прессы.
Судебный процесс над коррумпированными чиновниками необходим Примакову для дальнейшего закрепления образа чудо-богатыря Ильи Муромца (МК. 1997).
Березовский в роли Кота Базилио. Российские олигархи используют различные аргументы, пытаясь убедить Кириенко в необходимости девальвации рубля (МК. 1998).
Телевидение тоже отважно вторглось в естественный эволюционный процесс и обратило несколько месяцев назад Гадкого Утенка в Лебедя – не сказать, чтобы прекрасного, но гордого и неуправляемого (Известия. 1996).
Во всех этих случаях употребление прецедентного имени объясняется не столько механизмом признакового дейксиса и не созданием метафоры в собственном смысле слова. Тому или иному реальному лицу не только приписывается определенный комплекс характеристик, эталонным носителем которого выступает образ, означенный прецедентным именем, но с помощью этого имени данное лицо включается в определенный сюжет, находящий свое воплощение в прецедентном тексте и/или в прецедентной ситуации. Указанному лицу приписываются действия, заданные той позицией, которая представлена в сюжете, той моделью поведения, которая характерна для соответствующего персонажа.
Так, Илья Муромец должен громить врагов Руси и очищать землю от всякой нечисти, как «внутренней» (Соловей-разбойник), так и «внешней» (собака Калин-царь); коту Базилио следует мошеннически отнимать деньги у наивных простачков, заманивая их в Страну Дураков; Гадкий Утенок должен подвергаться несправедливым гонениям и унижениям, чтобы в конце концов расправить могучие крылья и воспарить над жалким и суетным птичьим двором, и т.д. и т.п.
В приведенных выше примерах из прессы рассмотренные сюжеты не развертываются, представлены имплицитно, но без труда могут быть эксплицированы практически любым входящим в русское лингво-культурное сообщество.
Завершая разговор о причинах активного употребления ПФ и указаний на них в текстах ПД, повторим: в основе их лежит стремление к созданию суггестивного эффекта, что обуславливает обращение не к понятию, а к образу, не к дискурсивному, а к мифологическому сознанию; это типично для речи «вождя», обращающегося к толпе.
Список литературы
Автономова – Автономова Н.С. Рассудок. Разум. Рациональность. М., 1988.
Арутюнова – Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт М., 1988.
Базылев 94 – Базылев В.Н. Язык – ритуал – миф. М., 1994.
Базылев 97 – Базылев В.Н. Российский политический дискурс (от официального до обыденного) // Политический дискурс в России. М., 1997.
Библер – Библер В.С. От наукоучения – к логике культуры: два философских введения в XXI век. М., 1991.
Вежбицкая – Вежбиикая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.
Дейк – Дейк T.A., ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Караулов – Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
Караулов, Петров – Караулов Ю.Н., Петров В.В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса // Дейк Т.А., ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Красных 98 – Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация.) M., I998.
Красных и др. — Красных В.В., Гудков Д.Б.. Захаренко И.В., Багаева Д.В. Когнитивная база и прецедентные феномены в системе других единиц и в коммуникации // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1997. № 3.
Лосев – Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.
Менджерицкая – Менджерщкая Е.О. Термин «дискурс» в современной зарубежной лингвистике // Лингвокогнитивные проблемы межкультурной коммуникации. М., 1997.
Мелетинский – Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1995.
Московичи – Московичи С. Машина, творящая богов. M., I998.
Почепцов – Почепцов Г.Г. Теория коммуникации. М.; Киев, 2001.
Сорокин – Сорокин Ю.А. Политический дискурс: попытка истолкования понятия // Политический дискурс в России. M., I997.
Степанов – Степанов Ю.С. В мире семиотики // Семиотика: Антология. М., 2001.
Телия 86 – Гелия В.Н. Коннотативный аспект семантики языковых единиц. М., 1986.
Телия 88 – Телия В.Н. Метафоризация и ее роль в языковой картине мира // Человеческий фактор в языке: Языковые механизмы экспрессивности. М., 1988.
Телия 96 – Телия В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996.
Трубецкой – Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995.
Цивьян – Цивьян Т.В. Лингвистические основы балканской модели мира. М., 1990.
Элиаде – Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1995.
Cassirer – Cassirer E. Symbol, myth and culture. New Haven; London, 1979.