Оговоримся сразу, что мы рассматриваем лишь один из аспектов такого сложного явления, как миф, и не ставим своей целью подробно исследовать различные его функции. Мы также не претендуем на сколько-нибудь полное выявление общего и различного между современным человеком и представителем традиционного общества. Подчеркнем лишь, что миф, задавая определенную парадигму поведения, апеллирует к дологическому, недискурсивному мышлению.
Миф не есть нечто давно отжившее, некая выдумка, но представляет собой «логически, т.е. прежде всего диалектически необходимую категорию сознания и бытия вообще» [Лосев, 25], миф «может адаптироваться к новым социальным условиям, к новым культурным поветриям, но он не может исчезнуть окончательно» [Элиаде, 176]. Миф обладает собственной логикой, но логика эта совершенно отлична от научной, т.е. такой, которую принято называть логикой в собственном смысле слова.
Различные исследователи обращали внимание и подробно анализировали процессы мифотворчества в прошедшем столетии, литература по данному вопросу достаточно велика; помимо процитированных А.Ф. Лосева и М. Элиаде, сошлемся на ставшие классическими работы Э. Кассирера, Э. Фромма, Б.П. Вышеславцева, исследовавших, в частности, мифологическую структуру таких идеологических систем, как марксизм и нацизм, Р. Барта, С. Московичи. Этот список легко можно продолжить, но и приведенный перечень, на наш взгляд, наглядно свидетельствует о том, что миф вопреки утверждениям рационалистов и провозглашенной еще Ф. Ницше «смерти богов» вовсе не ушел из нашей жизни и продолжает играть важнейшую роль в регуляции поведения современного человека. И это вполне закономерно, ибо «миф выступает как высшая форма системности, доступной обыденному сознанию <...>; обыденное сознание заимствует из мифа некоторые, пусть упрощенные и достаточно поверхностные, формы объяснения действительности и одновременно те или иные программы деятельности, предписания к поведению» [Автономова, 177–178][2][14].
По словам Э. Кассирера, «один из величайших парадоксов XX века состоит в том, что миф, иррациональный по своей сути, рационализировался» [Cassirer, 236]. Совместить миф и ratio (по крайней мере, на поверхностном уровне) позволяет история. Главное отличие современного человека от представителя традиционного сообщества состоит, вероятно, в том, что первый, являясь homo historicus, воспринимает себя и общество, в котором он живет, как продукт истории, результат исторического развития. Именно к истории обращается он в поисках ответов на волнующие его вопросы, относясь к ней как к мифу. Сегодня в истории ищут или объяснения того, что происходит в настоящее время, или ответа на вопрос, что нужно делать в будущем, находят в ней образцы поступков, которые следует/не следует совершать. Вот лишь один пример мифологического восприятия истории. Концепция евразийства в упрощенном виде сводится к необходимости культурного и, как следствие, политического сближения России с Азией, прежде всего с тюркскими народами. Основным аргументом при этом является то, что никакого татаро-монгольского ига не было, а было взаимополезное и взаимообогащающее сосуществование, симбиоз Руси и Орды[3][15]. Таким образом, решение вопроса о культурной и политической ориентации страны в XX веке и даже в следующих столетиях зависит от того, какую именно империю создал Чингисхан и было ли Батыево нашествие ужасом или благом для Древней Руси. В данном случае даже у столь крупного ученого, каким является Н.С. Трубецкой, мы наблюдаем ту рационализацию мифа, о которой говорилось выше, сочетание научной и мифологической логики. Последняя диктует подход, при котором деяния «героя-предка» живут и сегодня и задают модели поведения, актуального для современности. Замена одной мифологической системы другой требует в данном случае коренного пересмотра содержания, стоящего, в частности, за прецедентным именем Чингисхан.
Когнитивная база и прецедентные феномены
Для современного человека роль, подобную роли мифологической системы в жизни традиционного общества, играет когнитивная база лингво-культурного сообщества. Мы называем когнитивной базой (КБ)[4][16] определенным образом структурированную совокупность знаний и представлений, которыми обладают все представители того или иного лингво-культурного сообщества. КБ формируют не столько представления как таковые, сколько инварианты представлений (существующих и возможных) о тех или иных феноменах, которые хранятся там в минимизированном, редуцированном виде. Например, говоря о Куликовской битве, мы активизируем определенный набор дифференциальных признаков указанного события и присущих ему атрибутов. В зависимости от различных факторов этот набор у двух произвольно взятых индивидов может существенно различаться, но существует национальный инвариант представления о Куликовской битве. Важной особенностью «культурных предметов», хранящихся в КБ, является именно их общенациональный характер. Эти представления могут существенно отличаться от тех, которые присутствуют в индивидуальном когнитивном пространстве, но в своей коммуникативной практике мы обращаемся, прежде всего, к первым, а не ко вторым. Поясним сказанное только одним примером. Тот или иной человек может не считать Моцарта выдающимся музыкантом и быть уверенным в том, что автором произведений, приписываемых Шекспиру, является кто-то другой, однако этот же человек прекрасно поймет, что, называя какого-либо нашего современника «новым Моцартом», мы имели в виду его музыкальную одаренность, и не будет, обвиняя кого-либо в самозванстве и склонности к плагиату, сравнивать его с Шекспиром.
Подчеркнем, что при вхождении того или иного «культурного предмета» в КБ происходит его жесткая минимизация. Иными словами, из всего многообразия диалектичных и часто весьма противоречивых характеристик данного феномена выделяется некий весьма ограниченный набор признаков, остальные же отбрасываются как несущественные. Тексты СМИ дают большое количество примеров обращения именно к подобному максимально редуцированному и минимизированному представлению. Вот лишь несколько фрагментов из газетных текстов, в которых фигурируют имена героев классической литературы: «Нашему обществу нужны не Обломовы, а деятельные и энергичные люди», «Поезд реформ набрал ход, и остановить его не сможет никакая Анна Каренина», «Девушка решила пойти по стопам Раскольникова и ограбила старушку». Обратим внимание, что Обломов при этом оказывается только лишь лентяем, Анна Каренина – женщиной, бросившейся под поезд, а Раскольников – молодым человеком, жестоко поступившим со старушкой. Нет смысла, вероятно, говорить, что образ каждого из этих героев значительно сложнее представленного выше, но в текстах СМИ и ПД обращение идет прежде всего к подобному минимизированному представлению, хранящемуся в КБ.
Именно владение знаниями и представлениями, входящими в КБ и имеющими надличностный инвариантный характер, позволяет индивиду ориентироваться в пространстве соответствующей культуры и действовать по ее законам.
Состав КБ формируют прецеденты в широком смысле, под которыми мы понимаем образцовые факты, служащие моделью для воспроизводства сходных фактов, представленные в речи определенными вербальными сигналами, актуализирующими стандартное содержание, которое не создается заново, но воспроизводится. В этом широком понимании прецедентов в них включаются языковые клише и штампы разного уровня, стереотипы, фрейм-структуры и т.п. единицы. Прецедент в данном значении представляет собой определенный «стереотипный образно-ассоциативный комплекс» [Телия 88, 30], значимый для определенного социума и регулярно актуализирующийся в речи представителей этого социума.
Внутри прецедентов в широком понимании мы выделяем особую группу прецедентов, которые называем прецедентными феноменами. Подчеркнем, что содержание последнего термина не исчерпывается его внутренней формой, не равно сумме значений составляющих его слов, т.е. далеко не каждый феномен, обладающий прецедентностью, может быть назван прецедентным феноменом в нашем понимании термина. Основным отличием прецедентных феноменов от прецедентов иных типов является то, что первые оказываются связанными с коллективными инвариантными представлениями конкретных «культурных предметов», национально детерминированными минимизированными представлениями последних (подробнее об этом мы скажем ниже). Итак, говоря о прецедентных феноменах (ПФ), мы имеем в виду особую группу вербальных или вербализуемых феноменов, относящихся к национальному уровню прецедентности.
Среди ПФ мы выделяем прецедентный текст, прецедентное высказывание, прецедентное имя, прецедентную ситуацию. Дадим краткое определение указанным феноменам.
Прецедентный текст (ПТ) – законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности, (поли)предикативная единица; сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу; ПТ хорошо знаком любому среднему члену лингво-культурного сообщества, в КБ входит инвариант его восприятия, обращение к нему многократно возобновляется в процессе коммуникации через связанные с этим текстом высказывания и символы[5][17]. К числу ПТ относятся произведения художественной литературы («Евгений Онегин», «Бородино»), тексты песен («Подмосковные вечера», «Ой, мороз, мороз...»), рекламы, политические и публицистические тексты и др. Состав ПТ (как и ПФ вообще) может со временем меняться, одни выпадают из КБ, теряют статус прецедентных, другие, наоборот, такой статус приобретают, особенно ярко это видно на примерах текстов рекламы (прежде всего телевизионной).
Прецедентное высказывание (ПВ) – репродуцируемый продукт речемыслительной деятельности, законченная и самодостаточная единица, которая может быть или не быть предикативной[6][18], сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу; в КБ входит само ПВ как таковое, ПВ неоднократно воспроизводятся в речи носителей русского языка. К числу ПВ принадлежат и цитаты. Под цитатой в данном случае мы понимаем следующее: 1) собственно цитата в традиционном понимании (как фрагмент текста); 2) название произведения; 3) полное воспроизведение текста, представленного одним или несколькими высказываниями.