Комова Т.А.
В задачу данного раздела входит рассмотрение концепта «самосознание, национальное самосознание» в сопоставительном плане, через сравнение русского и англоязычного стереотипов, существующих к настоящему времени достаточно давно и получивших яркое языковое воплощение.
Самооценка и оценка представителей другой культуры происходят как сознательно, так и на уровне «наивной картины мира» в результате получаемой информации из самых разных источников. Для нас источником информации служат разнообразные формы вербального (а очень часто и невербального) самовыражения: поэзия, проза, драма, научный или публицистически заостренный текст, письма, дневники и т.п. Подобная информация проходит тщательный отбор и попадает к нам также в качестве энциклопедий, справочников, словарей и другой филологической продукции для изучения, пересмотра, расширения, верификации и т.д. Понятно, что для целей данного раздела в контексте филологического осмысления СМИ нам необходимо опереться как на существующие суждения известных деятелей науки и культуры, так и на материалы, которые подводят нас к собственным выводам и служат стимулом к дальнейшим размышлениям о столь сложном предмете, как identity, personal and national.
В дальнейшем мы будем исходить из того, что identity может пониматься как сложно структурированный концепт, включающий в себя такие составные части нашего опыта, как земля, которой мы присваиваем особое имя – Родина. При этом особым образом осознаваемая причастность к стране, в которой мы живем, сообщество людей, частью которого мы являемся, понимается нами как народ (народность, нация), а также принимаемый нами порядок, устройство нашей общественно значимой жизни, которые выступают в качестве государства, требующего от нас соблюдения определенных правил поведения.
Одним из таких правил и является речевой этикет; он будет рассматриваться в этом разделе в своем расширительном значении, а не в том узком понимании, когда имеются в виду формулы вежливого обращения при встречах и расставаниях, способы поддержании беседы за столом или ведения делового разговора по телефону. Речевой этикет неоднократно привлекал к себе внимание и как проблема личного, индивидуально осознаваемого поведения, и как общественно значимое, национально специфическое вербальное поведение. Отдавая должное важности всего арсенала невербальных средств коммуникации, остановимся на некоторых особенностях речевого поведения, отраженного в письменном тексте, как художественном, так и публицистическом.
В работе Р.О. Якобсона «Речевая коммуникация», опубликованной на английском языке в 1972 г., рассматриваются итоги развития лингвистики на протяжении XIX века и подчеркивается все возрастающее значение исследований вариативности и инвариантности, сблизивших лингвистику с математикой в поисках инвариантных сущностей на рубеже веков. Р.О. Якобсон обращает наше внимание на два типа изменений, влияющих на появление вариантов: изменения стилистические и контекстуальные. Причем контекстуальные варианты указывают на совместную встречаемость признака, а стилистические обеспечивают эмоциональное или поэтическое добавление к нейтральной, чисто когнитивной информации. Названные типы принадлежат к единому языковому коду, что и обеспечивает понимание собеседниками друг друга.
В том случае, когда речь идет о рассмотрении особенностей такого речевого поведения в семье, на работе, среди сверстников или людей, находящихся на одном уровне с точки зрения образованности, уровня жизни или социального положения в целом, ситуация общения по этому типу должна выявлять общий, повторяющийся признак как признаваемую норму или канон. Межкультурная коммуникация будет привносить разнообразные культурно («стилистически») значимые вариации такой гипотетически существующей нормы. Покажем это на некоторых примерах.
Коммуникация немыслима без знания собеседника, прямого или опосредованного знания его имени и тех правил, которые регулируют употребление имен собственных, полных и кратких. Налицо тенденция, наметившаяся в средствах массовой коммуникации, среди политиков, деловых людей, телеведущих и дикторов новостных передач, максимально интимизировать общение, отдавая предпочтение кратким и полным именам без отчества собеседников, корреспондентов на местах, приглашенных в студию и т.п. Все это оказывает серьезное воздействие на общее восприятие личных имен как знаковых единиц по отношению к такому параметру общения как социальный статус или социальная дистанция. Имена Владимира Познера, Савика Шустера – яркие тому примеры, хотя по русской традиции и возраст, и занимаемое ими положение требуют уважительного обращения по имени и отчеству. Не случайно нарушение канона или отклонение от него приводит к тому, что участники передач, приглашенные в студию, свободно прерывают ведущего, оспаривают сказанное, не дожидаясь полной аргументации говорящего. Личное имя в русском и английском языках выступает как динамичная категория. Оно может указывать на сближение коммуникативных ролей в процессе общения или на сохранение вертикали ролей и их дистанцирование по признакам возраста, образования и т.п.
Рассмотрим контекст из повести В. Пановой «Сережа». Отчим Коростелев (именно так, по фамилии, обращаются к нему близкие, и так он воспринимается автором) обсуждает со своим приемным сыном перспективы отъезда к новому месту жительства:
«Коростелев, румяный от снега, вошел, сверху посмотрел на него и спросил виновато:
– Ну как, Сергей? – Сережа не расплакался и был награжден – Коростелев сказал:
– Ты у меня молодец, Сережка». Или позже:
– Сергей, отойди в сторонку. Как бы мы на тебя не наехали. И, наконец, объявленное и столь долгожданное решение:
– А ну, живо! Сергей! Собирайся! Поедешь!
Мать ребенка выбирает свои варианты в разговоре о сыне и с ним самим:
– Сереженька, скажи мне «до свиданья!»
– Сережу берегите.
В рассказе А.П. Чехова «Ванька» автор вводит своего героя именно под этим именем, т.е. так, как обращаются к мальчику и хозяин, и его семья, и другие персонажи. Нет ничего необычного для него самого в подобном обращении: о своем деревенском сверстнике он отзывается так же – «али заместо Федьки в подпаски пойду». Воспоминание о жизни в деревне с дедушкой воскрешает в его памяти и другое обращение: «дед нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой». Мальчик прекрасно осведомлен обо всех тонкостях употребления имени и подписывает письмо дедушке с полным осознанием важности своего официального послания: «на деревню дедушке, Константину Макарычу», добавляя в конце: «остаюсь твой внук, Иван Жуков, милый дедушка, приезжай».
У Н.С. Лескова в «Очарованном страннике» мы узнаем историю «молитвенного сына» (как он нам сам о себе сообщает) Ивана Флягина, впрочем, известного среди близких как Голован, в миру как Иван Северьянович, а в неволе, среди татар, как Иван. Агашимола, Емгурчей, другие хозяева или знакомые воспринимают его имя как знаковое для всех русских людей. Они предлагают ему в жены своих девушек или жен под именем Наташа, а всех детей Ивана Северьяновича «кличут» Кольками и Наташками. Находясь в условиях иного культурного окружения, Иван Северьянович воспринимает все эти подмены как проявление общей установки в условиях плена на деперсонализацию, на утрату пленником своего «я» в той же мере, в какой ему приходилось смиряться с утратой своей национальной общности с родиной: «дела никакого, а тосковал очень, домой, в Россию хотелось».
– Так вы и в десять лет не привыкли к степям?
– Нет-с, домой хочется... тоска делалась.
Житейские метаморфозы с именами героев на примере Робинзона Крузо, родители которого дали ему два фамильных имени (английское по линии матери и немецкое по линии отца), делают проблему восприятия имени в иноязычном и инокультурном контексте предметом, представляющим интерес не только для антропонимики, но и коммуникации в целом. Сошлемся на французское звучание имени героя M.E. Салтыкова-Щедрина Сержа Быстрицына или на имя Евгения Онегина, получающего в переводе этого одноименного произведения А.С. Пушкина на английский язык, сделанном Ч. Джонстоном в 1977 г., две репрезентации в форме кальки Евгений и в форме иноязычного соответствия Юджин.
Еще одним важным аспектом изучения речевого поведения является изучение его собственно лексико-грамматических особенностей: сочетаемость слов, выбор грамматических конструкций и т.п. В романе О. Уайльда «Портрет Дориана Грея» молоденькая актриса и ее мать обсуждают свое затруднительное финансовое положение:
– You must not think of anything but your acting. Mr. Isaacs has been very good to us, and we owe to him money. Fifty pounds is a very large sum.
– He is not a gentleman, mother, and I hate the way he talks to me, said the girl.
– I don't know how we could manage without him.
– We don't want him any more, mother. Prince Charming rules life for us now.
(Приведем краткое содержание диалога между матерью и дочерью:
Мать: Ты должна думать только о своей игре. Директор театра одолжил нам огромную сумму в 50 фунтов.
Дочь: Он не джентльмен, и я не выношу того, как он со мной разговаривает.)
Как видно из этого контекста, речевое поведение может ассоциироваться с определенным устойчивым представлением об идеале, хороших манерах говорящего в целом. Иногда такое представление получает дополнительную конкретизацию. Сошлемся на пример, приведенный ранее в работе «History, Phililology and Culture» (P. 69–70). Молоденькая женщина пишет в газету о том, что вскоре после замужества обнаружилось ужасающее незнание молодым супругом норм английской грамматики и литературного языка в целом, что в традициях семьи этой женщины совершенно неприемлемо: «I've been married for a year and a half to a man who is good-looking, hard working and has a nice personality. The problem is his use of the English language. He says, “I ain't got none” and “They don't got no time”».
И далее корреспондентка пишет о том, что в ее семье знание языка всегда поощрялось, и что она слишком поздно обнаружила недостатки образование в юноше, который за ней ухаживал: «I never noticed how poor my husband's grammar was before we were married, but now it's driving me crazy! I am embarrassed before my friends and family.