А.И. Волков, доктор исторических наук
Изучение процессов, происходящих в прессе, во всех средствах массовой информации (СМИ), имеет большое значение для понимания «общества, в котором живем». Пресса непосредственно причастна к тому, что социологи называют социальным действием. Она конструирует образы социального мира и так или иначе внедряет эти образы в сознание своей аудитории. Но «если люди конструируют социальное пространство определённым образом, то эти конструкции реальны по своим последствиям», – так формулируется известная «теорема Томаса», одного из видных американских социологов 30-х годов.
Это касается и экономики. В последние десятилетия ушедшего века печать играла неоспоримо значимую роль в подготовке общества к переходу на рыночные отношения, вокруг идей преобразовании экономики в прессе и вокруг неё развертывалась нешуточная борьба. Свидетельства тому будут приведены ниже. Сама превращаясь в отрасль бизнеса, она оказывала и оказывает на другие отрасли влияние, на мой взгляд, превышающее влияние сырьевых отраслей, потому уже, что способствовала и способствует формированию «правил игры» на рынке и в отношениях «бизнес-государство». По мере формирования рыночных отношений внутри СМИ возникала и сложилась сфера непосредственного обслуживания акторов экономического процесса. Возникли такие издания, как «Коммерсантъ», «Деньги», «Финансовые известия» и многие другие. Однако главным было и остается активное воздействие прессы, а, может быть, точнее сказать – общественной мысли с помощью этого инструмента, очень разнообразных, до противоположности, социальных идей на развитие претерпевающей социальную трансформацию страны.
Западные исследователи много пишут о том, что СМИ «творят реальность», формируют государственную политику, влияют на неё даже чрезмерно. «Четвёртая власть» оказывается порой могущественнее других ветвей власти. Но так ли у нас? Представляется, что не совсем так, потому что не сами журналисты, а скорее президентская власть, используя телевидение и печать, командует всеми или почти всеми основными общественными процессами. Формирует государственную политику и «творит реальность», удобную, прежде всего, для неё самой.
Журналисты в этой ситуации – жертва? Да нет, не сказал бы. Скорее соучастники происходящего. А вот как они к этому пришли, как сложились все новые реалии нашей жизни, пожалуй, лучше поймём, если обратимся к истории. Ведь корни сегодняшнего лежат довольно глубоко.
Представляется интересным и важным проследить, когда и почему в прессе начались перемены, и как это связано с переменами в обществе. Как взаимодействовала пресса с общественным сознанием и влияла на окружающий нас социальный мир. Как развивались отношения с властью. Чем была и чем стала в результате наша печать, а также хорошо это или плохо – то, что с ней произошло.
За точку отсчёта возьмем конец 50-х. Основание для такого выбора – в том, что во времена оттепели, после критики культа личности Сталина, впервые в истории советского государства в необычайно широких слоях общества возникло сомнение относительно его устройства. Пробудилась и потребность поиска лучших путей в будущее. С этим связаны и перемены в печати.
Развитие прессы как социального института интересно прежде всего содержательной стороной. Это в какой-то части, причём очень важной, – история идей, история общественной мысли, которая не только находила отражение в печати, но и стимулировалась ею.
А вместе с тем важны и перемены в функциях прессы. Основные её функции хорошо известны. Прежде всего, это информация, коммуникации, необходимые для жизни современного социума как, скажем, кислородный обмен для любого организма. В периоды значительных социальных потрясений и преобразований обнаруживает себя ещё одна функция прессы. В обществе наблюдается растерянность и фрустрация, утрата чёткости ориентиров и разрывы в социальных контактах, всё то, что можно охарактеризовать ёмкой шекспировской фразой: «Распалась связь времён». Суть в том, что если рушатся представления о прошлом, как следствие рушатся и представления о будущем. Возникает потребность как бы в новой идентификации личности, самоопределении каждого в этом быстро меняющемся мире, поиск своей общественной группы. А вместе с тем – потребность в образовании новых солидарностей ради совместного активного действия, чтобы устроить мир вокруг себя, весь социальный мир, в максимально возможном соответствии со своими интересами и представлениями. В такие времена пресса играет особо значительную роль, выступая в качестве общественного организатора.
Итак, чем была и чем стала наша печать? Как изменилась её роль в обществе?
Сорок лет назад мы твёрдо знали, что «печать – самое острое оружие нашей партии». Против кого оружие – мало кто задумывался. Это было усвоено как рекламный слоган, который не подвергается анализу. В условиях тоталитарного режима роль и функции любого социального института строго определены и ограничены. Печать не может быть чем-то иным, кроме как инструментом господства той правящей силы, на которой держится государство.
Очевидно, что с тех пор произошли серьёзные перемены и в обществе, и в прессе. Однако свершилось ли превращение прессы из такого вот «оружия партии» в самостоятельный институт гражданского общества? Это обсуждается у нас уже долгое время и, чуть забегая вперед, замечу, что ответы на вопрос не остаются одинаковыми, оценки ситуации меняются. Точнее, думаю, сказать, что меняется ситуация, а уж от этого, главным образом, зависят и оценки.
Как бы параллельно шло обсуждение того же вопроса – о старой, дореформенной и новой журналистике – с точки зрения преемственности. Одни в ней уверены, несмотря на очевидные различия. Другие убеждены, что современная журналистика – это чуть ли не иная профессия в сравнении с прежней. Она явилась ответом на возникшие в обществе новые потребности и ничего или почти ничего не могла взять из прошлого опыта.
И всё же: действительно ли новая, современная пресса родилась только из новых потребностей, как бы на пустом месте, можно сказать – «без мамы»? Если говорить о потребности в свободной прессе, то она проявилась в обществе давно. Я имею в виду не субъективное представление о том, что было бы хорошо или необходимо, даже не логику исторического процесса, а те реальные сигналы из глубин общества, которые можно было наблюдать уже в начале рассматриваемого периода. Те реальные прорывы на страницах газет, которые редко, но происходили, несмотря на жёсткую цензуру, те подземные толчки, которые ощущала власть и потому ожесточалась по отношению к прессе и журналистам. А также то, что едва появилось издание, заговорившее неказённым языком и на непривычные темы – об отношениях в семье, о сострадании к людям, о том, что и у нас бывают стихийные бедствия (в Союзе ведь долго «не было» ни разрушительных ураганов, ни катастроф, даже самолёты не падали) – читатели бросились подписываться на эту газету. Я говорю, конечно, об аджубеевских «Известиях». Когда же в ней стали печатать экономические статьи с небывалыми откровениями и выступления в защиту людей, побывавших в плену или неправедно осуждённых, тираж вырос во много раз. Здесь не было, разумеется, и грана оппозиционности, даже сколько-нибудь очевидной независимости от официальных установок. Но такую газету, разговаривающую с людьми о том, о чем раньше молчали, и подходящую к любой теме хоть в чём-то по-своему, ждали.
Обновительные процессы, стимулированные «Известиями» и распространявшиеся от Пушкинской площади в Москве на всю страну, на всю печать, вызывали в партийных органах недоброжелательную реакцию. Знаю множество примеров, когда редакторы областных газет, защищаясь от нападок, ссылались на Аджубея. Ссылки на главного редактора газеты Верховного Совета мало что значили бы, если бы он не был членом семьи первого секретаря ЦК КПСС. Случайность, что именно этот человек, влиятельный, скажем так, уже по семейному положению, оказался талантливым газетчиком. Случайность, которая, как всегда и бывает в истории, проявилась в нужный момент, на фоне созревших предпосылок для перемен, той общественной потребности, о которой говорилось выше. Случайность и необходимость, как всегда, поработали вместе.
Обновление прессы было связано с феноменом шестидесятников. Они стали выразителями потребности в свободной печати, именно благодаря им Аджубей не оказался реформатором-одиночкой. Сейчас о шестидесятниках много спорят, часто говорят о них пренебрежительно: романтики, идеалисты, фантазёры, мечтавшие о «социализме с человеческим лицом», которого не может быть, потому что не может быть никогда. В книге Петра Вайля и Александра Гениса «60-е. Мир советского человека» содержится даже утверждение, будто эпоха шестидесятых началась в 1961 году XXII съездом КПСС, принявшим программу построения коммунизма, и будто шестидесятники – дети утопии, безграничной и неосмысленной, почти религиозной веры в Программу КПСС. Странное заявление для людей, вроде бы имевших возможность получать необходимую информацию. Ведь на самом деле люди шестидесятых отнюдь не обольщались ни программами, ни реальными достижениями того времени (в космосе, в ядерной энергетике). Их активность, напротив, проистекала из неудовлетворённости действительностью. Они понимали, что система не работает. Другое дело, что верили в возможности совершенствования социализма, как верили в это и их коллеги в других странах социалистического содружества. Замечу также, что даже Збигнев Бжезинский написал в своей книге «План игры»: «в те времена в США испытывали страх, чувствуя, как Советы дышат в затылок». То есть в какой-то момент поверили, что Советский Союз способен «догнать и перегнать» Америку! Может быть, в смысле такой веры в лучшее будущее элемент утопизма присутствовал в представлениях шестидесятников. Но ведь ничуть не больший, чем у тех, кто в то время надеялся на коренное преобразование общества, на пришествие демократии и капиталистического рынка. Надежды первых были даже более обоснованными, чем мечты вторых.