Уже в шестидесятые годы (1964–1968) наблюдается дифференциация печати на идейной, мировоззренческой основе. Нет, различия не выходят, по крайней мере, явно, за рамки официальной доктрины, марксизма-ленинизма, но то же совершенствование социализма по-разному понимается даже в цековских газетах – «Правде» и «Сельской жизни», тем более в «Новом мире» и «Октябре». Между этими изданиями идёт дискуссия, в которую постоянно вмешивается партийное руководство. Разумеется, на стороне ретроградов. Возникают редакционные коллективы единомышленников, такие, как редакция «Нового мира», которая проводит свою определённую линию не только в понимании проблем литературы, а в отношении к жизни вообще, к нормам общественного поведения, в трактовке общественных идеалов. Это ещё не самостоятельность, не независимость, тем более не оппозиционность, однако право на то, другое и третье – шаг за шагом – уже отвоёвывается в борьбе с цензурой и прямым вмешательством ЦК КПСС. А некоторые издания, оставаясь в целом в поле традиционных идей и партийных установок, обнаруживают особость своих позиций в отдельных сферах теории и практики (в философии, в экономике).
Стремление к независимости суждений и публичное обозначение газетами и журналами собственной позиции, формирование редакционных коллективов единомышленников были важной стадией созревания и самоутверждения прессы как самостоятельного социального института, по всей очевидности – необходимой в наших условиях стадией.
Скажем больше: в журналистике не только действовали факторы, связанные с внешней средой, но и развивался некий собственный внутренний процесс, определяемый самой природой прессы, двойственной природой. Пресловутая продажность, о которой так много говорят и пишут и которая стимулируется либо давлением государства, либо вынужденным подчинением законам рынка, – отнюдь не единственная тенденция или особенность становления и развития этого социального института. Другая тенденция – как раз оппозиционность, которая определяется потребностью прессы в авторитете у читателя. Читатель ждёт от избранного им издания не конформизма по отношению к властям, если сам в этом смысле не ангажирован, а критичности и вместе с тем нравственности. Эта тенденция также связана с политической борьбой за прессу различных общественных сил и стремлением прессы в этих обстоятельствах играть самостоятельную политическую роль.
То и другое – борьба каждого издания за авторитет в глазах читателя и борьба политических сил за прессу – характерно для общества с либеральной, рыночной экономикой и развитой демократией. Однако то и другое присутствует в определённой мере в любом обществе, даже сильно централизованном, режимном, если монополизация не доведена властью до существования лишь одного-двух печатных органов.
Поражение Пражской весны углубило дифференциацию прессы на идеологической основе. 1968 год, конечно, веха в истории страны. Скажем, итальянский исследователь Витторио Страда утверждает: рассматривая период от смерти Сталина до назначения Горбачёва, можно видеть, как он явственно распадается на две части – до 68-го и после него. От этого года некоторые исследователи отсчитывают время «семидесятников», противопоставляя их «шестидесятникам». На мой взгляд, всё не так просто. Да, ввод войск в Чехословакию нанёс удар по иллюзиям о возможности совершенствования социализма. Казалось даже – положил им конец. Но он же породил в общественном сознании и чёткое представление, что при таком, как есть, социализме жить нельзя. Различные формы инакомыслия резко усиливаются – от молчаливого несогласия с решением высших властей до активного протеста, от осознания насущной необходимости пересмотреть некоторые основы этого социализма до его полного отрицания.
Казалось, что реформы совсем задушены бюрократией, но в то же время усиливается ощущение, что экономика и по-старому развиваться не может. Экономисты ищут новых решений и предлагают их прессе. Казалось, что журналистика просто разгромлена. «Правда», «Советская Россия» особенно резко меняются. Оттуда ушли многие журналисты, которые определяли их лучшие черты. Но «Известия» держатся куда приличнее, хотя они тоже кое-кого потеряли (газету основательно «подорвал» только Алексеев, возглавив её после «Сельской жизни», однако это было уже позже, в 1978 году). Журналисты-обществоведы, как я условно их называл, те самые шестидесятники, прорываются на страницы разных изданий со своими прежними идеями.
Нет, в 68-м не всё кончилось. Переход к застою, особенно в прессе, не был одномоментным. Власти не сразу выработали новые правила игры, а журналисты не сразу с ними смирились. Потребовались ещё долгие годы, те самые годы застоя, чтобы вытравливать и вытравить из сознания людей, и то не до конца, идеи преобразования общества. Лучшим подтверждением, что это не удалось, служит возрождение в восьмидесятые годы, в пору перестройки, тех же идей и тех же иллюзий, связанных с совершенствованием социализма, что были у шестидесятников. Это время нового, я бы сказал, торжества шестидесятников. Другое дело, что прежний потенциал идей к тому времени уже оказался явно недостаточным.
В эти трудные годы не угасает, если не усиливается, практика распространения прогрессивных научных идей экономического и общественного характера именно через периодическую печать, потому что она оперативно доносит эти идеи до широких слоёв населения. Многие учёные сотрудничают с газетами и журналами. Журналисты в свою очередь идут в науку, защищают диссертации, стремясь придать своим публицистическим выступлениям большую основательность.
Читательская аудитория тоже дифференцируется вместе с прессой. Этому способствует тот тип отношений между изданием и читателем, который складывается в нашей печати. Определение Аджубеем газеты как собеседника принципиально отличалось от традиционной формулы о пропагандисте, агитаторе и организаторе, хотя открыто не противопоставлялось ей. Собеседник должен быть интересным, он разговаривает с читателями совсем иначе, чем пропагандист, он не вдалбливает им в мозги утверждённые «наверху» истины, а побуждает к собственным размышлениям. А вместе с тем он заинтересован в отклике, в обратной связи, в формировании газетой своей аудитории. Это было важным и потому, что многое из того, что сказать хотелось, сказать прямо было невозможно. Часто главное говорилось «между строк». Но ведь это имеет смысл только тогда, когда и читать между строк умеют. Поэтому обретение газетой или журналом своего постоянного читателя, настроенного на определённую волну, имело, да и сейчас имеет, большой смысл.
Потребность в свободной прессе, таким образом, существовала и проявлялась, по крайней мере, с того момента, когда общество взглянуло на себя в зеркало ХХ съезда, ещё туманное, полукривое, но показавшее нечто очень важное для выбора будущего. Однако мало было просто что-то понять, требовалось одолеть инерцию и традиции тоталитаризма, пронизавшие всё общество. На это ушло много времени, на это было потрачено много сил, в том числе – активных деятелей печати.
Первые же сигналы о наступающих переменах, назревших во всех слоях общества, но инициированных «сверху», были восприняты прежде всего прессой. Она мгновенно сорвалась с партийной узды, ЦК КПСС, обкомы партии ещё пытались её осаживать, но это скоро стало невозможным (вспомним хотя бы неудачную попытку М.С.Горбачёва снять с работы главного редактора «Аргументов и фактов»). В эти перестроечные годы было сделано несколько шагов, очень важных для становления прессы в её новом качестве. Каких именно?
Стать независимой от властей, даже от тех структур, чьим органом она служила, пресса старается, но это не удаётся сразу, ни юридически, ни экономически. Однако более существенно, что печать (в чём соглашаются многие исследователи) начинает исполнять роль духовного лидера в обществе. Она разъясняет происходящее и зовёт в будущее. Она уже в это время стремится стать не только институтом гражданского общества, но и катализатором процесса его формирования.
Никогда в нашей стране так жадно не читали газет и журналов, никогда каждый номер ведущих изданий так широко не обсуждался. Но очень скоро довольно дружные ликования по поводу перестройки сменяются различной её оценкой, разными трактовками. Происходит как бы новый идейный разлом информационного пространства. Газеты и журналы по-прежнему «зовут», быть может, даже ещё более активно, но зовут уже не просто к переменам. Куда же?
«Кто мы, откуда и куда идём?» – вот главный вопрос, которым задаётся большинство изданий. То есть осмысливаются не только реальности дня, но и переосмысливается история. Строятся и прогнозы на будущее. Проявляется стремление восстановить ту самую распавшуюся связь времён. Приоритет анализа над информацией, который мы наблюдали в это время, – редкое явление, это редкий период в истории журналистики, но то, что мы его пережили, – несомненный и, несомненно, позитивный факт. В печати смыкается поиск ответов на эти вопросы журналистами, учёными, читателями, откликающимися на публикации множеством писем и вместе с тем инициирующими постановку актуальных проблем. Мне хочется уже в этом месте сказать: не слишком ли многое и ценное мы впоследствии потеряли?
Подчеркну следующее. Перестройка начинается на основе возрождения надежды на совершенствование социализма. Однако быстро формируется убеждение, причём распространённое, что если и может идти речь о социализме, то это должен быть «другой социализм», понимаемый так, как его понимают европейские социал-демократы, всего скорее – лишь как система ценностных ориентиров развития. Но главное – социализм уже не рассматривается в обществе и прессе как единственно возможный путь, единственный идеал. Сильное влияние обретают иные течения общественной мысли, в особенности либерализм и консерватизм. Печать в идейном смысле становится плюралистичной.