На словах политическая корректность тоже выступает против политизации литературы, настаивает на не идеологизированном взгляде на историю – в Америке, например, а в Германии историческая корректность выглядит иначе, – а также на прозу и поэзию. Ключевое понятие политически корректной риторики – непредвзятость. Но все же никак нельзя освободиться от понимания того, что огромный мир литературы включает в себя все, при этом часто – прямо противоположное.
Впрочем, это обстоятельство никак не смущает политически корректных; хуже, однако же, приходится студентам, которые понимают, что если они хотят получать хорошие отметки, то главное для них – иметь трафаретку политкорректности, которую следует сначала наложить на произведение литературы, а потом уже правильно судить о нем в соответствии с выявленными признаками. Р. Хьюз приводит высказывание студента в беседе с товарищем: "Совершенно потрясающе, как профессор Пич на прошлой неделе разоблачил иерархические стереотипы мышления у Данте, все эти круги и всякое такое. Это надо было слышать!" [211].
Казалось бы при этом, что политически корректные должны были бы взбунтоваться, когда иранские муллы приговорили к смерти писателя Салмана Рушди на основании его кощунственного по отношению к исламу произведения, однако же, никаких протестов в университетах не последовало. Причины этого ясны: во-первых, политическая корректность считает в принципе неправильным, т.е. некорректным, критиковать мусульманские страны, а во-вторых, конечно, террористических акций боялись. Так что и внутри общей политической корректности тоже есть частная политически корректная избирательность.
Противников политической корректности, в частности противников изменения "Канона", упрекают в "культурной ностальгии", а также в том, что они имеют ложное представление, в соответствии с которым можно создать иерархию "вечных ценностей" и цепляться за нее, невзирая на все превратности и напасти современного мира. Литературовед Фредерик Крьюз упрекает противников ревизии "Канона" в том, что они "имплицитно следуют модели "переливания" воспитания и образования, при которой соборная мудрость гуманитарных наук считается своего рода плазмой, вливаемой, как из капельницы, во благо нам в наши вены, пока мы лишь достаточно пассивно принимаем ее" [212]. И далее разъясняет свою позицию: "Я, однако же, понимаю под учением нечто совершенно иное. Мне хотелось бы захватывающих дискуссий и никакого почтения, и никакого благоговения перед великими произведениями. Я хочу исторической осознанности и саморефлексии вместо якобы вечных ценностей, и я желал бы постоянного расширения нашего национального "Канона", с тем, чтобы он отражал наше неизбежным образом меняющееся понимание нас самих, того, кто "мы" есть и что для нас важно в конечном счете… Нельзя позволять сбить себя с толку всей этой суете вокруг "Канона". С моей точки зрения, не может существовать никакого такого текста, который был бы святая святых, вроде врожденной идеи культуры или совсем непредвзятого литературоведа" [213].
С одной стороны, возникает впечатление, что это своего рода культурофобия. И здесь нужно сказать, что сама основа политически корректного мышления – недоверие к жившим и творившим прежде нас "мертвым европейцам мужского пола" – есть одновременно и самое слабое место политически корректной риторики. Ведь нет необходимости доказывать тот очевидный факт, что очень многие литературно-философские произведения прошлого имеют такую глубину, что изучение их неотъемлемо для понимания культуры и ее исторических путей. Это общее место. Однако можно предположить, что причина недоверия к прошлому, к великим умершим заключается именно в их величии. Авторитет прошлого, авторитет исторического развития и традиции, авторитет культуры сохраняется в умах. Чувство меры, стиля и качества невозможно навязать силой, используя для нажима такие факторы, как расовая, этническая, классовая или половая принадлежность. Так что каждый современный автор невольно чувствует на себе оценивающий взгляд, он как бы стоит перед судом великих мертвых. И каждому современному автору этот суд выносит приговор, не подлежащий обжалованию, потому что состав этого суда – олицетворение процесса духовного развития человечества, олицетворение культуры.
С другой стороны, из этого видно непонимание той роли, которую играет художественная литература, с точки зрения научного культуроведения, и которая состоит в формировании культуры художественной речи. В соответствии с Ю.В. Рождественским, "…роль художественной речи сводится к образованию, то есть созданию и введению в употребление основных языковых средств. Поскольку язык художественной литературы занимает центральное место в разработке языковых средств, он, при определенной ограниченности лексического состава, ориентированного на массовое применение, отбирает и совершенствует "ядро литературного языка" [214].
Такое понимание роли художественной литературы объясняет и критерии для отбора литературных произведений в список обязательной литературы: "…для отбора классических произведений в хрестоматию конечным критерием для суждения педагога являются показания лингвиста, который усматривает динамику развития языка и отбирает из художественной литературы соответствующие примеры. Так формируется культура художественной речи" [215].
Смысловая связь целого общества под угрозой вандализма
В целом же из действий политической корректности в области науки и образования можно сделать следующие выводы:
1) общие места гносеологической области, формируемые политической корректностью, предлагают познание мира с точки зрения групповых интересов, под углом зрения враждебности культуры по отношению к отдельным группам;
2) непризнание универсальности науки ведет к научному сепаратизму и разрушению тем самым единства научного знания;
3) как дидактические, так и методические принципы политической корректности означают образовательный сепаратизм.
Следствием этого становится – в прогностической оценке – разрушение системности общих мест гносеологической и позитивно-познавательной области наряду с разрушением системы общих мест морали. Это представляется чрезвычайно важным, поскольку "все содержательные поновления в области гносеологии, морали и позитивных знаний в письменных традициях формируют духовную культуру" [216].
Кроме того, если рассматривать это применительно к описанной Ю.В. Рождественским [217] системе общих мест как смысловой связи целого общества, то становится видно, что действия политической корректности ведут, в прогностическом смысле, к разрушению всех трех смысловых областей системы общих мест, представленных системой имен, т. е. гносеологической, моральной и позитивно-познавательной, и изменению, тем самым, смысловых связей целого общества.
Такие действия квалифицируются согласно Ю.В. Рождественскому как вандализм. Во-первых, это вандализм информационный, "состоящий в невозможности пользоваться фактами культуры" [218] (например, когда из библиотек изымаются книги в угоду идеологии и т. п.). Во-вторых, это наиболее дурной, в понимании Ю.В. Рождественского, вид вандализма – вандализм образовательный. "При вандализме образовательном искажается – …в угоду идеологии – система учебного предмета. Вместо объективности системы учебного предмета, его равновесности устраивается определенная однобокость состава сведений" [219].
В то же время Ю.В. Рождественский показал, что основанием педагогики является не идеология, а философия языка. Его новая философия языка была положена в основание "гигантского по масштабам и значению проекта "Круг знаний", призванного согласно замыслам Ю.В. Рождественского качественно изменить ситуацию с содержанием общего образования. Обоснованная им структура общего образования должна была быть обеспечена, прежде всего, соответствующим составом словарей-тезаурусов, а затем – системой учебников и учебных пособий, написанных в их развитие. Тем самым предлагалась принципиально новая, современная технология реформирования общего образования на основе целостной концепции взаимодействия образования, культуры и языка" [220].
Структура учебного предмета зависит от характера философии языка, поскольку как дидактика, так и методика в их объеме и качестве определяются языковыми действиями. С точки зрения новой философии языка Ю.В. Рождественского, любое образование есть усвоение суммы имен, составляющих содержание учебных предметов, в более или менее подробной энциклопедической интерпретации. Одновременно тезаурус образования представляет собой самую краткую форму тезауруса культуры.
При этом необходимо, однако, учитывать, что особый характер функционирования текстов в условиях массовой информации предъявляет особо строгие требования к построению тезаурусов. "Когда складываются информационные системы и их культурное ядро – информационно-поисковые системы, вбирающие в себя все виды текстов, то возникает потенциальная возможность введения в заблуждение огромных масс людей, если основа информационного поиска – тезаурус – построен эристически, т.е. искажен относительно реальности частными интересами и идеологией (которая всегда выражает частный интерес). Для того чтобы этого не случилось, тезаурус (и тезаурусы) должен быть построен диалектически, т.е. максимально строго логически отражать реальное состояние фактов культуры" [221].
Образовательный и информационный вандализм бывает часто и следствием невежества. Здесь "…выправлению имен может помочь только научное культуроведение… Пока культурология во многом удел, где царствует философия и эстетика. Тогда как по смыслу это скорее область лексикологии" [222]. В целях предотвращения образовательного вандализма, возникающего, например, в случае политической корректности как искажение реального состояния фактов культуры частными групповыми интересами, "…культуроведение как наука о культуре должно…быть построено на строго объективных научных основаниях, а не быть служанкой групповых интересов. Научные основания культуроведения и самой культуры должны быть разработаны с научной объективностью" [223].