Еще на выставке предъявлен целый оружейный арсенал, хватило бы оснастить роту. Фузеи, ручные мортиры, алебарды, мушкетоны, сабли, кирасы - и шведские (трофейные), и отечественные. Есть подлинные войсковые знамена, портреты военачальников, победные реляции, наградные ордена и медали, батальные полотна и схемы рекогносцировки. Из Петербурга даже доставлен четырехметровый "Триумфальный столп" (строго говоря, макет неосуществленного монумента), на котором запечатлены значимые эпизоды Северной войны... С позиции предметного наполнения эта выставка точно самая богатая и обширная из тех, что появлялись к 300-летию Полтавской виктории.
Малахов вспомнил Бежара
Светлана Наборщикова
На сцене "Московской оперетты" почтили память легендарного хореографа Мориса Бежара. Гала-концерт "Посвящение Бежару" соответствовал названию лишь в первом отделении.
Арт-директор Берлинского государственного балета и международная звезда Владимир Малахов привез бежаровский балет Serait-ce La Mort ("Это была смерть") на музыку четырех последних песен Рихарда Штрауса. В Москве уже видели эту композицию - за год до смерти Бежар прислал в Россию свою труппу. Программа называлась "Бежар. Лучшее" и включала фрагмент из Serait-ce La Mort. Но там не было Малахова, танцующего не только элегантно, к чему мы давно привыкли, но и с пронзительной одухотворенностью, что случалось не всегда. Похоже, артист вошел в благодатную пору - выдающиеся физические кондиции наконец-то совпали с артистической зрелостью.
В центре бежаровской истории - мужчина и четыре женщины. Одна - в снежно-белом купальнике - особенно загадочна и особенно настойчива. В финале выясняется, что это и есть Смерть - с ней герой сливается в долгом поцелуе. Как говорил хореограф, "в жизни существуют лишь два важных события: открытие секса - его всякий раз открываешь для себя заново - и приближение смерти. Все остальное - суета". Лучше о сюжете в общем-то традиционного - серия дуэтов - па-де-сенка не скажешь.
Второе отделение организаторы отдали банальному дивертисменту, чем сильно подпортили мемориальный статус мероприятия. Какое отношение к великому французу имели жизнерадостный ретродуэт из "Привала кавалерии" и помпезное "Гран па классик" Виктора Гзовского (оба - в грязноватом исполнении не лучшей пары Михайловского театра - Анастасии Ломаченковой и Антона Плоома) оставалось лишь гадать. Единственное, чем можно было объяснить программный нонсенс, так это необходимостью заменить заболевшего премьера Большого театра Дмитрия Гуданова, а также любовью к нетленной классике, озвученной Бежаром в многочисленных высказываниях.
В большем согласовании с "темой" смотрелись лирико-ностальгические выходы солиста Большого театра Андрея Меркурьева, станцевавшего фрагмент из "Золотого века" с Ниной Капцовой, и сольный номер "Адажио" на музыку Баха в постановке Алексея Мирошниченко.
В баланчиновских "Бриллиантах", завершавших гала, отметился и сам маэстро Малахов, безупречно вошедший в амплуа задумчивого героя. Если бы не стилистические проколы его партнерши - Полины Семионовой (молитвенное воздымание руки девушка без стеснения подменяла неодухотворенной физкультурой), можно было бы говорить о романтическом подношении Бежару от солистов берлинского "Штаатсбалета".
«Н.Г.»
Грузинский темперамент на фоне Парижа
Тамаз и Ивета Манашеровы показывают в Третьяковке парижские годы Ладо Гудиашвили
2009-11-19 / Дарья Курдюкова
Пожалуй, новую выставку можно считать одним из самых отрадных выставочных событий осени. Вернисаж под голос Нино Катамадзе. Небольшой выставочный зал превратился в уголок старого Тифлиса. Он чуть расплывается в дымке сепии с огромным фотоувеличением: громоздятся дома, крыши… На их фоне - около десятка картин и почти полсотни волшебных графических листов. Из них 6 из собрания Третьяковки (все, чем обладает галерея), остальное входит в коллекцию Иветы и Тамаза Манашеровых. Она началась 12 лет назад с холста 1917 года - девушка и две лани. А идея открывшегося сейчас проекта возникла 2,5 года назад при создании фильма о художнике (который здесь тоже можно посмотреть). Известность не обошла стороной Ладо Гудиашвили (1896-1980) еще при жизни - поэтому его работы разлетелись по свету. Манашеровы, которых художник, по их словам, будто возвращает в родную Грузию, любят рассказывать, как к ним попал диптих с юношами-лучниками и ланями. Все началось с проснувшегося в 3 часа ночи телефона - звонили из Техаса. Дальше - сложности и согласования, и только через девять месяцев картины прибыли к новым владельцам. Теперь эти работы встречают посетителей.
Первая персональная выставка Гудиашвили прошла, когда ему было всего 19. Потом он взял и отправился в экспедицию с археологами - делал копии с фресок в старых церквях. Водил дружбу с поэтами-символистами из группы «Голубые роги», был членом «Синдиката футуристов». Познакомился с Нико Пиросмани - кстати, знавшие Гудиашвили вспоминают, что он не любил сравнений с этим самым известным грузинским примитивистом. И правда, выразительность Пиросмани в обескураживающей искренности его простоты. Выразительность Гудиашвили - прежде всего в сложном плетении линий его графики. Годы с 1920-го по 25-й Гудиашвили провел в стажировке в Париже. Его мастерская, как и полагается, была на Монпарнасе, он бывал в богемной «Ротонде», дружил с авангардистами Дереном, Леже, Марке и Мазерелем, знал Модильяни и Пикассо. Парижский период многие считают лучшим у Гудиашвили.
Потом, после возвращения в Грузию, было разное: с одной стороны, участие в XVI Биеннале современного искусства в Венеции, с другой - необходимость жить по новым советским порядкам. Был созданный им антифашистский графический цикл. Были незавершенные росписи в тбилисской церкви Кашуэти - вскоре Гудиашвили исключили из компартии. Сегодня возле этого собора стоит высокий элегантный господин в шляпе - этот памятник и эта церковь стали одним из фотофонов выставки. Гудиашвили работал для театра и кино, иллюстрировал Шота Руставели, писал портреты (среди них и портрет Галины Улановой). Получил звание народного - все как надо.
Ладо Гудиашвили живописного парижского времени делает «Курильщиков». Типичные герои искусства начала XX-го, но с глазами, смотрящими то ли с древних фресок, то ли с миниатюр. Воины (изысканные, как силуэты с эскизов Бакста к дягилевским балетам), лани, прекрасные грузинки то нежнее, то чуть грубее, чуть сочнее - поют, не растворяясь во французском хоре, о своем. Но все же главное, и выставка дает тому наглядное подтверждение, это Гудиашвили-график. Акварельные зарисовки городка Брюникель всей грудью вдохнули прозрачности французского пленэризма. А линии его карандашных рисунков, - будь то охота, влюбленная пара, кутеж кинто, каменотесы или просто московские кучеры (более поздние, 28-го года) - то чувственные и неспешные, как шепот, льющийся в ухо красавицы, то резкие и отточенные, как чеканный узор на тулове сосуда. Поскольку выставка делает чуть более широкий временной срез, чем парижские 1920-25-й, она показывает еще и то, как меняется работа руки при переходе от одного жанра к другому. Так, черно-синяя гуашевая напористость гротеска в эскизах к мультфильму «Аргонавты» (1936) сменяется меланхолией легких перовых зарисовок к «Новым стихам» Иосифа Гришашвили (1939)…
Пока Манашеровы собирали свою коллекцию, им удалось отыскать работы, осевшие и во Франции, и в Штатах. В ГТГ кроме каталогов прижизненных выставок экспонируют два относительно недавних издания - выпущенное к парижской выставке 99-го из собрания Манашеровых и к римской 2002-го. В Москве же последний показ Гудиашвили прошел в 1958-м в зале Союза художников на Кузнецком… В марте новая выставка переедет в Русский музей, потом, возможно, ее покажут в Париже.
Есть интерес искренний и неискренний - их легко различить. То, как встретили прошлогоднюю выставку Пиросмани в галерее «Проун» и то, как теперь встречают Гудиашвили, заставляет думать об искусственности насаждаемых границ и отношений. На открытии поэт и переводчик Михаил Синельников сказал, что «политики завели наши отношения в ужаснейший тупик, и только политики могут нас из этого тупика и вывести. Но … жизнь без Грузии, без Тбилиси совершенно немыслима для нас, и совершенно невозможно представить себе, что эти связи могут оборваться». Об этом говорил не он один…
От нашего Достоевского – вашему
В Москве и Старой Руссе отметили день рождения великого русского писателя
2009-11-16 / Григорий Анатольевич Заславский - заведующий отделом культуры "НГ".
С субботы и до понедельника в Малом театре можно было увидеть Эймунтаса Някрошюса «Идиот». Кроме прочего, этот спектакль – одна из главных достопримечательностей и наверняка одна из дорогостоящих строчек нынешней программы «Вильнюс – культурная столица Европы-2009». От многого, кстати, по пути пришлось отказаться, но Някрошюса, слава богу, любят и ценят в Вильнюсе так же, как и в Москве.
«Идиота» Някрошюса сперва показали в Санкт-Петербурге – фестиваль «Балтийский дом» гордится тем, что все премьеры литовского режиссера сначала играли у них. В Москве «Идиот» тоже приехал на фестиваль – «Сезоны Станиславского». Почти пять часов, четыре антракта плюс футбольный матч – в результате зал на первом спектакле не был заполнен до отказа, хотя, конечно, спектакль Някрошюса достоин полного зала. Его, конечно, нельзя назвать захватывающим зрелищем. И, например, соседка слева, спустившаяся в амфитеатр с одного из ярусов, в итоге в один из антрактов решила уйти, сказала, что ей страшно – да, да, так она и сказала – страшно смотреть на сцену. «Идиот» Някрошюса не захватывающий, но – затягивающий, всасывающий в себя. Как всегда, у Някрошюса, какие-то его сценические метафоры обескураживают, какие-то – просто сносят «крышу». То есть Някрошюс, кажется, смотрит на свой спектакль откуда-то сверху, он не из подручных каких-то слов конструирует свои образы. То есть предметы, которыми он оперирует на сцене, – самые обыкновенные, традиционные, привычные для него: вода, которую разбрызгивают и проливают, дерево, железо… В этот раз обошелся без льда. Но то и дело вызывает восхищение то, как он непросто смотрит – на Достоевского, на его героев, вообще на жизнь, где все равно – только жизнь и смерть, еще – любовь.