2.2. Подтекст как часть прагматической структуры текста
Прежде чем рассмотреть следующую точку зрения на подтекст, представляется целесообразным остановиться на самом понятии прагматической структуры текста, поскольку оно не является общепринятым. Однако если принять, что каждое высказывание характеризуется не только по формальным и семантическим параметрам, но и по параметрам прагматическим, кажется логичным разграничивать не только синтактическую и семантическую структуры, но и структуру прагматическую как отдельный аспект общей структуры текста. Многие прагматические характеристики высказывания, в особенности связанные с другими аспектами структуры текста, уже становились порознь предметом лингвистического описания. Однако до сих пор остается актуальной задача включения всех этих данных в единую систему представлений о прагматической структуре текста как единой подсистеме "значений коммуниканта". Безусловно, центральной категорией описания прагматической структуры текста должна стать категория интенциональности, коммуникативной задачи текста. Рассмотрение подтекста как прагматического эффекта, части прагматической структуры текста можно обнаружить в работах В.А. Кухаренко (Кухаренко 1974; Кухаренко 1988). Правда, следует сразу оговорить, что, как и в случае с концепцией Т.И. Сильман, оригинальное понимание подтекста смешано в работах В.А. Кухаренко со вполне традиционным, семантическим пониманием подтекста. Однако представляется полезным рассмотреть именно индивидуальные, необщепринятые аспекты исследовательской интерпретации подтекста, может быть, даже несколько преувеличив ее оригинальность, поскольку это позволит лишний раз проверить справедливость традиционной интерпретации. Итак, в своей работе "Типы и средства выражения импликации в английской художественной речи (на материале прозы Э. Хэмингуэя)" исследователь дает следующее определение подтекста: "Подтекст - это сознательно избираемая автором манера художественного представления явлений, которая имеет объективное выражение в языке произведений" (Кухаренко 1974, 72). Хотя данное определение принадлежит скорее литературоведу, чем лингвисту, оно заслуживает вдумчивого разбора. Прежде всего, не следует абсолютно игнорировать "литературоведческий" компонент определения, хотя он появляется в значительной степени из-за того, что исследователь оперирует фактами, извлеченными из художественных текстов, и не предполагает рассматривать какие-либо иные. Однако введение В.А. Кухаренко в определение подтекста привязки к определенному функциональному стилю, к определенной сфере функционирования языка, позволяет поставить вопрос о том, насколько "прагматична" функционально-стилистическая характеристика текста. В самом деле, сфера функционирования языка определяется не столько формальными и семантическими средствами, характерными для нее, сколько коммуникативными задачами, интенциями участников коммуникации, осуществляемой в границах соответствующей сферы. Например, публицистика, как "среда обитания" публицистического функционального стиля, определяется прежде всего задачей тиражирования разного рода информации - как фактической, так и концептуальной. Соответственно тексты, уровень сложности которых заведомо неадекватен коммуникативным способностям аудитории, для которой они предназначены, выпадают из публицистики, даже если они будут снабжены всеми формальными приметами публицистического текста. Таким образом, ограничив сферу употребления термина "подтекст" исключительно художественными текстами, В.А. Кухаренко уже "прагматизировал" свое понимание этого явления. Однако это можно считать непроизвольным результатом исследовательской ориентации ученого не на текст вообще, а именно на литературный текст. Гораздо более значимым "прагматизирующим" шагом представляется введение в определение подтекста термина "манера", тем более с уточнением "сознательно избираемая". Обычно мы используем слово "манера" применительно к тексту, подразумевая тот факт, что говорящий, создавая текст, отбирает различные средства выражения, так что текст представляется не просто последовательностью знаков, но последовательностью избранных говорящим знаков, в некотором смысле текст предстает как цепь (или, точнее, иерархия) выборов, сделанных говорящим. Эти выборы могут совершаться сознательно или неосознанно, но в любом случае они отражают некоторые предпочтения, склонности, установки говорящего. Поэтому определение подтекста как манеры представления материала фактически отождествляет это явление с одним из моментов речевой деятельности говорящего - совершаемым им выбором в пользу определенных формальных и семантических языковых средств . Деятельностная сторона подтекста подчеркивается и в более поздней работе В.А. Кухаренко, "Интерпретация текста" (Кухаренко 1988). Давая более "лингвистическое" определение подтекста как способа организации текста, ведущего "к резкому росту и углублению, а также изменению семантического и\или эмоционально-психологического содержания сообщения без увеличения длины последнего" (Кухаренко 1988, 181), исследователь пишет дальше об особой "имплицитной манере письма", создающей значительную зависимость успеха коммуникативной задачи автора от осведомленности и сконцентрированности читателя (Кухаренко 1988, 182). Формулировку "имплицитная манера письма" стоит рассмотреть более подробно, поскольку это прекрасный пример того, как сам язык, на котором говорит исследователь, начинает противодействовать его теоретическим взглядам. Сама по себе эта формула не вызывает вопросов; сомнительной кажется возможность использовать ее в качестве синонима термина "подтекст". В самом деле, если подтекст - это "манера" или "способ", то у носителя языка не должно возникать проблем с образованием от этого слова наречия, характеризующего действия, совершаемые этим способом, подобно тому, как свободно образуется наречие "имплицитно" (или определение "имплицитный" свободно сопрягается с номинализацией). Однако мы не находим в словарях наречия "подтекстуально" или подобного ему, как не можем использовать слово "подтекст" в позиции обстоятельства способа действия (например, сомнительно звучит сочетание "выразить с помощью подтекста", "сообщить подтекстом"). По-видимому, В.А. Кухаренко неправомерно отождествил результат определенного действия говорящего с самим этим действием; причем предложенный им сдвиг в значении слова "подтекст" не соответствует действующей в русском языке модели номинации: для носителей русского языка естественно обозначать результат действия по названию действия ("решить - решение"; "сообщить - сообщение"; "работать - работа"), но не наоборот. Интересно, что в своем втором определении подтекста исследователь, как и в первом определении, ничего не говорит о специфике этого "способа" как такового, но подробно останавливается на результате его применения (в дальнейшем же В.А. Кухаренко фактически принимает точку зрения И.Р. Гальперина и использует его терминологию).
Подведем итоги.
1. Отнесение подтекста к прагматической структуре текста, как и включение его в формальную структуру, основано на неправомерном отождествлении этого явления с моментом его порождения; только в концепции Т.И. Сильман этот момент рассматривался как часть поверхностной структуры текста, а в концепции В.А. Кухаренко - как совершаемый говорящим выбор в пользу определенного способа передачи информации.
2. Оба этих отклонения от более традиционного понимания подтекста как части семантической структуры текста не только не нашли сторонников, но даже просто вошли в противоречие с естественной практикой употребления слова "подтекст", что является косвенным доказательством неадекватности данных концепций подтекста той "естественной феноменологии" текста, которая возникает в коллективном опыте и отражается в повседневном языке.
3. Подтекст и категории текста
В ряде работ по лингвистике текста подтекст относится к категориям текста. Так, М.Н. Кожина пишет: "Подтекст, или глубина текста - это категория, связанная с проблемой взаимопонимания при общении" (Кожина 1975, 62); к семантическим категориям текста относит глубину текста (также считая этот термин синонимом термина "подтекст") И.Р. Гальперин (Гальперин 1977, 525). Насколько справедлива эта точка зрения? Прежде всего необходимо определиться, что понимается под термином "категория текста". И.Р. Гальперин, обсуждая этот вопрос, приходит к выводу, что "грамматическая категория - одно из наиболее общих свойств лингвистических единиц вообще или некоторого их класса, получившее в языке грамматическое выражение" (Гальперин 1977, 523). Оставляя в стороне вопрос о том, применимо ли понятие грамматической категории к фонетическим единицам, данное определение можно считать достаточно адекватным отражением сложившейся в лингвистике практики употребления термина "категория". Действительно, говоря о категории, обычно имеют в виду определенное свойство, определенную характеристику той или иной единицы, состоящую в наличии или отсутствии у нее того или иного значения и средств его выражения. Но можно ли говорить о подтексте как категории, характеризующей такую единицу, как текст? Прежде всего стоит отметить, что сам И.Р. Гальперин предпочитает использовать в данной работе термин "глубина", гораздо более "признаковый", чем термин "подтекст". Действительно, говорить о глубине текста как его свойстве гораздо более естественно, чем называть свойством подтекст. Но, поскольку понятие подтекста кажется более определенным и проработанным, представляется правильным решить, является ли подтекст категорией, а не избегать трудностей при помощи синонимии. Безусловно, наличие или отсутствие подтекста характеризует текст, является его свойством, так же как наличие или отсутствие определенного грамматического значения характеризует слово. Однако вряд ли правильным будет называть наличествующее у слова конкретное грамматическое значение грамматической категорией, поскольку категория включает в себя все однородные значения и способы их выражения. Грамматическое значение есть реализация некоторого общего признака, реализация некоторой категории, но не сама эта категория. Точно так же и подтекст - не категория, а лишь реализация одной или нескольких категорий текста. Подтекст есть часть семантической структуры текста так же, как грамматическое значение есть часть семантической структуры слова, и потому не сам подтекст характеризует речевую единицу - текст, но его характеристики - это характеристики текста. Но если подтекст - реализация одной или нескольких категорий текста, логично задаться вопросом о том, какие же категории представлены в этом явлении. Вопрос о номенклатуре категорий текста вряд ли можно считать закрытым: в различных работах называется различное число категорий текста, обсуждается вопрос об их соотношении и т.д. Поэтому более разумным представляется пойти не дедуктивным путем - от имеющегося списка категорий к реализуемым в подтексте значениям, а индуктивным - от имеющегося определения, отграничивающего подтекст от смежных явлений, к списку категорий, благодаря которым подтекст этим явлениям противопоставлен. В первой части данной работы подтекст был определен как сознательно или бессознательно создаваемая говорящим часть семантической структуры текста, доступная восприятию в результате особой аналитической процедуры, предполагающей переработку эксплицитной информации и вывод на ее основе дополнительной информации. В этом определении можно выделить следующие характеристики подтекста, реализующие категории текста: 1. Подтекст несет информацию, а значит, связан с такой категорией текста, как информативность. 2. Подтекст не может быть обнаружен в результате стандартных аналитических процедур, при помощи которых выявляется эксплицитная информация, заложенная в тексте, а значит, связан с категорией эксплицитности\имплицитности; 3. Подтекст может возникать как спонтанно, так и в результате сознательных действий говорящего (так же как может восприниматься осознанно или неосознанно), а значит, связан с категорией интенциональности. Названные категории - информативность, эксплицитность \ имплицитность, интенциональность - вероятно, не исчерпывают характеристики подтекста. Для более адекватного определения категориальных признаков подтекста, как уже говорилось, следует рассмотреть смежные с ним явления, чтобы выяснить, чему противопоставляется подтекст благодаря этим категориям. Такую исследовательскую процедуру предпринимали некоторые ученые: И.Р. Гальперин противопоставлял подтекст пресуппозиции, символу, приращению смысла, обнаруживая соответственно такие его характеристики, как лингвистичность (в отличие от пресуппозиции, которая, с точки зрения И.Р. Гальперина, экстралингвистична), имплицитность и неясность, размытость, а также интенциональность ("запланированность") (Гальперин 1981). И.В. Арнольд вводит термин "текстовая импликация" для обозначения того явления, которое отличается от подтекста, как оно понимается в настоящей работе, только количественно: "Как импликация, так и подтекст создают дополнительную глубину содержания, но в разных масштабах. …Подтекст и импликацию часто трудно разграничить, поскольку оба являются вариантом подразумевания и часто встречаются вместе, присутствуя в тексте одновременно, они взаимодействуют друг с другом" (Арнольд 1982, 85). Тем самым подтексту приписывается свойство макротекстуальности. Кроме того, сопоставляя текстовую импликацию (и, косвенно, подтекст) с эллипсисом и пресуппозицией, ученый выделяет еще две характеристики этих "разновидностей подразумевания" - неоднозначность и рематичность, то есть способность подтекста сообщать новое, ранее неизвестное. Кроме отграничения подтекста от смежных явлений, некоторые ученые вводят дополнительные различения в само описание подтекста. Так, выше уже упоминалось предложенное И.Р. Гальпериным разделение СПИ на ситуативную и ассоциативную; В.А. Кухаренко, используя термин "импликация" для обозначения всех видов подразумевания, различает импликацию предшествования, которая предназначена для создания "впечатления о наличии предшествующего тексту опыта, общего для писателя и читателя", и импликацию одновременности, цель которой - "создание эмоционально-психологической глубины текста, при этом полностью или частично изменяется линейно реализуемое смысловое содержание произведения" (Кухаренко 1988). Как представляется, все названные характеристики подтекста могут быть включены в единую систему категорий. Наиболее обшей категорией текста, используемой для описания подтекста, может считаться категория информативности. Прежде всего, она реализуется в характеристиках "наличие \ отсутствие информации", значимых для различения нулевого и ненулевого подтекста ("отсутствия" или "наличия" подтекста). Кроме того, она может реализоваться в признаках "фактуальная \ концептуальная информация" и "предметно-логическая \ эмоциональная информация), характеризующих содержание подтекста; в признаках "известная \ новая информация", различающих пресуппозиционный и рематический подтекст ; в признаках "текстовая \ ситуативная информация", характеризующих источники образующей подтекст информации; возможно, следует различать признаки "определенная \ неопределенная информация", которые должны отразить неоднозначность, размытость, неясность содержания подтекста (впрочем, этими признаками зачастую характеризуется и вполне эксплицитно выраженная информация - ср. примеры типа "…если кто-то кое-где у нас порой…"). Категория эксплицитности \ имплицитности (возможно, правильнее назвать ее категорией выраженности или категорией способа выражения) - наиболее однозначно характеризующая подтекст категория. Безусловно, подтекст всегда выражается имплицитно; однако можно выделять более частные способы имплицирования информации, в соответствии с которыми и характеризовать подтекст. Что же касается категории интенциональности, то она, прежде всего, реализуется во множестве возможных речевых задач, благодаря чему можно различать, например, подтекст информирующий, побуждающий и проч.; эта категория может реализоваться и в признаках "спонтанность \ подготовленность", различая подтекст неосознанный и осознанный. Особо следует рассмотреть вопрос о связи между категорией интенциональности и фигурами коммуникантов. Обычно под интенцией подразумевается намерение говорящего, и это совершенно естественно. Слушающий в таком случае выступает не как носитель интенции, а как ее объект (или условие и т.д.). Однако в ряде случаев слушающий, восприняв высказывание, интерпретирует его не так, как этого хотел бы говорящий; такие случаи рассматриваются как примеры коммуникативной неудачи, происходящей в силу коммуникативной некомпетентности одного из участников общения. Однако этот факт может восприниматься и иначе, как проявление конфликта между речевыми интенциями говорящего (например, намерением сообщить информацию) и слушающего (например, намерением не воспринять эту информацию). Иными словами, адресат тоже может рассматриваться как носитель определенных установок, намерений, интенций, иногда способствующих, а иногда и мешающих коммуникации. Возможно, к интенциям слушающего определение "речевая" неприменимо, и правильнее говорить о коммуникативной интенции. Введение понятия коммуникативной интенции позволяет снять противоречие между позициями, согласно которым подтекст создается только говорящим (точка зрения И.Р. Гальперина, М.Н. Кожиной, Т.И. Сильман и проч.) или только слушающим (точка зрения К.А. Долинина). Поскольку и говорящий, и слушающий реализуют в процессе общения свои коммуникативные интенции, они могут быть в равной степени ответственны за порождение и восприятие всех аспектов семантической и, особенно, прагматической структур текста. Поэтому подтекст может создаваться как говорящим, так и слушающим; более того, абсолютно неуникальна ситуация qui pro quo, когда говорящий и слушающий параллельно создают два различных подтекста; и хотя обычно в таких ситуациях ответственность за коммуникативную неудачу возлагается на слушающего (говорят, что он "не понял" говорящего), коммуникативной реальностью обладают оба эти подтекста, поскольку подтекст слушающего определяет последующую (неадекватную, с точки зрения говорящего) его реакцию. Поэтому с категорией интенциональности следует связать и признак принадлежности подтекста, реализуемый в характеристиках "подтекст адресанта \ адресата". Данная система категорий, описывающих подтекст, не может считаться завершенной, пока не будет проведено детальное исследование всех разновидностей подтекста. Однако задача определения тех категорий текста, которые имеют отношение к подтексту, безусловно, является одной из насущнейших.