Как видим, теоретически привлекательная либертарианская доктрина свободы прессы в практически функционирующей системе журналистики постоянно наталкивается на неразрешимые противоречия, главным из которых является разграничение степени свободы и злоупотреблений этой свободой.
Либертарианская теория прессы отражала мировоззрение эпохи Просвещения. Ее основой были философия естественных прав свободы и разумности человека, классическая экономика, в рамках которой работа в собственных интересах признавалась работой на общее благо, и процесс возвращения к истине путем свободного столкновения идей на открытом рынке.
В условиях промышленной и технико-технологической революции конца XIX – начала ХХ вв. изменялись понятия государственности, образа жизни людей, интеллектуальный климат в обществе с его критическим подходом к основным постулатам эпохи Просвещения. Изменялись и условия жизнедеятельности, место, роль и функции самой прессы. Либертарианская система журналистики, в рамках которой средства массовой коммуникации, сосредоточенные в руках небольшой кучки медиамагнатов, становились все более влиятельными и вездесущими, вызывала резкую критику со стороны общественности. Основными причинами недовольства и критических нападок были следующие:
1. Пресса пользуется своей огромной властью в собственных интересах. Люди, владеющие прессой, проводят свои собственные взгляды, особенно в вопросах политики и экономики, в ущерб мнению оппонентов.
2. Пресса пресмыкается перед большим бизнесом и позволяет рекламодателям контролировать редакционную политику и содержание редакционных комментариев.
3. Пресса сопротивляется социальным переменам.
4. В освещении текущих событий пресса часто обращает больше внимание не на существенное, а на поверхностное и сенсационное; развлекательным же материалам зачастую недостает содержательности.
5. Пресса является угрозой общественным нравам.
6. Пресса без достаточных на то оснований вторгается в частную жизнь людей.
7. Пресса контролируется одной социально-экономической группой, ограниченной «классом предпринимателей», и новым людям трудно пробиться в эту сферу, а, следовательно, ставится под угрозу свободный и открытый рынок идей1.
Критические выпады в адрес либертарианских СМК не ограничивались представленным набором проблем. Осуждалась сама коммерционализация прессы. В США число ежедневных газет постоянно уменьшалось, все меньше становилось городов, где были конкурирующие между собой газеты. На долю пяти громадных издательств приходилась большая часть всех газетных и журнальных тиражей, средств, поступающих за рекламу. Еще пять компаний производили почти все фильмы, которые смотрели американцы. Две или три сети обслуживали практически все радио- и телевизионные вещательные станции в стране. При этом программы составлялись не сетями, а рекламодателями и их агентами, которые сами подбирали состав исполнителей и покупали время, чтобы передавать свои программы вместе с рекламными вставками. Сами вещательные станции (особенно на местах) становились лишь каналами реализации для больших сетей. Низкое качество культурно-развлекательных программ лишало аудиторию возможности выбора. Самая острая критика была направлена в адрес маргинальных периодических изданий, которые имели дело с порнографией и комиксами, за то, что они способствовали разложению нравов и толкали молодежь к преступлениям.
Общество волновало негативное воздействие средств массовой информации на аудиторию. Масс-медиа обвиняли в потакании вкусам обывателей, в разжигании политических беспорядков, нарушении моральных и этических норм и т.п. Страхи по поводу всесилия СМК подогревались социологическими теориями Огюста Конта, Герберта Спенсера, Фердинанда Тенниса и Эмиля Дюркгейма, которые выдвинули идею массы как формы обезличенных человеческих отношений. В рамках этих теорий возникла научная концепция массового общества. В ней подчеркивалась взаимосвязь институтов власти и средств массовой коммуникации. А поскольку массовая информация (ее содержание) служат политико-экономическим интересам правящих кругов, нет смысла ждать, что медиа предложат критическую или альтернативную картину мира, наоборот, они будут способствовать тому, чтобы зависимая публика и дальше оставалась таковой.
«В теории массового общества, - пишет Г.П.Бакулев, - масс-медиа получают приоритет как причина и хранитель массового общества и подчеркивается идея о том, что, предлагая собственный медиа взгляд на мир, заменитель или псевдосреду, медиа являются мощным инструментом манипулирования людьми, одновременно способствуя их психологическому выживанию в тяжелой обстановке».1 В качестве теории массовой коммуникации концепция массового общества связана с идеями контроля и фильтрации массовой информации.
В рамках этих идей возникли различные теории пропаганды. Аторы этих теорий анализировали содержание массовой информации и ставили проблемы влияния СМК на простого человека. Теоретики пропаганды были уверены, что масс-медиа способны донести до каждого хитроумно составленные стимулы, и их одинаково воспримут все люди, и реакция на них будет в основном одинаковой.2 Считалось, что средства массовой коммуникации способны формировать общественное мнение и склонять массы к любой точке зрения. Иными словами, бихевиористские постулаты “стимул – реакция” стали основой пропагандистских учений. Одна из ранних концепций (20 – 30-е годы ХХ в.) о силе воздействия масс-медиа называлась “теорией магической пули” (по-другому: “теория инъекций”, “приводного ремня”).
Испуг американской элиты по поводу пропагандистско-манипулятивной силы средст массовой коммуникации имел под собой почву в виде пропагандистских кампаний во время первой мировой войны, оппозиционных выступлений прессы в годы экономического кризиса. К концу 30-х годов многие американские лидеры были убеждены, что демократия не выживет, если разрешить свободное распространение экстремистской пропаганды. Но запрет означал бы существенное ограничение самого важного либертарианского принципа – свободы печати.
Теоретики пропаганды пытались разрешить эту проблему разными средствами. Одни предлагали путем просвещения научить людей противостоять манипулятивной лжи, другие предпочитали направить мощь
пропаганды для распространения идеалов добра и справедливости; использовать положительные приемы “белой пропаганды” для борьбы с “черной”.
Теоретиками “положительной пропаганды” выступили Гарольд Лассуэл и Уолтер Липманн, а просвещения проти пропаганды Джон Дьюи.1
Лассуэлл считал, что пропаганда – это нечто большее, чем простое использование медиа, чтобы лгать людям во имя контроля над ними. Аудиторию СМК нужно пастепенно (курсив мой – Е.А.) готовить к принятию положительных идей и поступков. Для этого у коммуникаторов должна быть детально разработанная стратегия длительной кампании, в ходе которой можно было бы осторожно внедрять, а потом культивировать новые идеи и образы. По мнению Лассуэлла, нужно создавать символы и постепенно учить людей связывать с ними конкретные эмоции. При успешном внедрении “стратегий культивации”, символы становятся коллективными или эталонными. Эталонные символы ассоциируются с сильными эмоциями, и если ими пользоваться правильно, можно вызвать масштабные массовые действия положительного свойства. Лассуэлл считал, что необходимо передать контроль за пропагандой через средства массовой коммуникации новой элите – научной технократии, которая поклялась бы использовать свои знания во благо, а не во вред.
Эту идею поддержали многие ученые и лидеры общественного мнения. Среди них автор колонки в “Нью-Йорк таймс” Уолтер Липманн. В своей книге “Общественное мнение” (1934) он высказал сомнения в способности среднего человека самостоятельно ориентироваться в окружающем мире, в противовес постулатам классической демократии. А поскольку народ уязвим перед пропагандой, для его защиты нужен како-то механизм или орган. Самоцензуры здесь недостаточно. Контроль над сбором и распространением информации нужно передать интеллектуальной элите, которая с помощью научных методов отделяла бы факты от вымысла и принимала правильные решения о том, кто должен получать ту или иную информацию.
Липманн предложил создать квазиправительственное бюро расследований, которое бы тщательно анализировало информацию и направляло ее другим элитам для приняти решений. Это бюро, по мнению Липманна, могло бы определять, какую информацию стоит распространять через средства массовой коммуникации, а какую людям лучше не знать.
Эти идеи были сродни цензуре и для либертарианской системы звучали кощунственно. Естественно, они вызвали острую дискуссию. Видным критиком этих идей был Джон Дьюи – сторонник общественного просвещения как самого эффективного гаранта защиты демократии от тоталитаризма. Он категорически возражал против введения какого-либо контроля над прессой и вещанием. По его мнения, люди сами могут защитить себя от пропаганды, если обучены нужным приемам обороны. Дьюи считал теории “положительной пропаганды” чрезмерно упрощенными. По его мнению, медиа надо понимать не как внешних агентов, а как слуг, облегчающих общественные дискуссии и дебаты. Средства массовой коммуникации должны быть в центре сложных общественных взаимоотношений и хорошо интегрированны в сообщество, которому служат. Когда же медиа выступают в качестве внешних агентов и начинают манипулировать аудиторией, они лишаются права служить обществу. Потенциально продуктивная связь общества и журналистики как одного из социальных институтов нарушается и ставит под угрозу сам общественный форум.