Глава 2. Юмор и сатира в современной журналистике.
2.1. Сатира в современной журналистике.
Традиции, заложенные русской сатирой XIX века, были блестяще развиты такими замечательными писателями, как Зощенко, Булгаков, Ильф и Петров. Они продолжают развиваться и в современной литературе. Особенно хочу отметить роман-анекдот В. Войновича о солдате Чонкине, вобравший в себя и злость булгаковской сатиры, и юмор зощенковских рассказов, напоминающий роман Я. Гашека о солдате Швейке. Произведение В. Войновича “Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина” долго не публиковалось в нашей стране.
Сегодня сатира Войновича заслуживает подхода серьезного и непредвзятого. Перед нами проза мастера, умеющего оригинально использовать и артистически соединять элементы разных литературных традиций. Писатель в романе подвергает сатирическому анализу все важные сферы тоталитарного сталинского государства: народное хозяйство, армию, правительство и сам социалистический строй. Герои Войновича подчас действуют в ситуациях, повторяющих самые героические и трогательные коллизии мировой классики, русской классики и фольклора. Главный герой романа-анекдота — красноармеец последнего года службы Иван Чонкин. Недотепа Чонкин, посланный в село Красное стеречь разбитый самолет, в суматохе начала войны забытый на этом никому не нужном посту, на свой лад переживает все приключения сказочного простака Иванушки. Смирный и доверчивый, он охраняет самолет до конца войны и вступает в бой за него, правда, со своими войсками. Чонкин берет верх над врагами: капитаном Милягой и его помощниками, он обретает кров и добрую подругу Нюру. Иван получает в финале невиданную награду из генеральских рук. Но тут сказка заканчивается: орден тотчас отбирают, а самого героя тащат в кутузку.
Автор высмеивает муштру, солдафонство, глупость и жестокость, царящие в Красной Армии. В романе показаны трусость и глупость командного состава армии. Когда Миляге притащили пленного “шпиона”, он сначала избил его, а потом, узнав, что фамилия “шпиона” Сталин, пришел в ужас и стал унижаться перед пострадавшим. Кстати, Сталин лично в романе не присутствует. Это своего рода волшебное слово, из тех, что в мире страха и обмана значат больше, чем реальность. Объявленный государственным преступником, Чонкин далек от вольномыслия. Он и вождя чтит, и армейский устав уважает. Только беспощадности, популярной добродетели тех лет, Чонкину не хватает. Он всех жалеет: Нюру, своих пленников, кабана Борьку. Даже Гладышева, который пытался его застрелить, Чонкин пожалел, за что и пострадал. Наивному герою Войновича непонятно, что доброе сердце — тоже крамола. Он со своим даром сострадания — воистину враг государства.
Роман построен так, чтобы слово становилось причиной всех решающих поворотов действий. Жизнь и смерть героев произведения зависит от слова прозвучавшего или написанного. Завершается роман-анекдот горькой улыбкой из недавнего трагического прошлого. Селекционер-самородок Гладышев находит на поле боя убитого шальной пулей мерина. Под копытом лошади лежал смятый клочок бумаги с надписью: “Если погибну, прошу считать коммунистом”. Наблюдательность писателя остра, но и горька, ирония не дает забыть, что его герой — это оболваненный, обездоленный бедолага, живущий словно в бредовом сновидении, из разряда тех, кто мучается по-настоящему.
Войнович неистощим в изображении комических ситуаций, но слишком сострадателен, чтобы смешить. Произведение Войновича “Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина” было воспринято литературной критикой и представителями общества от армии и идеологии по-разному. Проблемы, поставленные писателем в романе, задевают самые болевые точки нашей нравственной, военной и идеологической жизни, они и сейчас актуальны.
В недавнем интервью киевскому журналисту Геннадий Хазанов сказал, что никакой сатиры сегодня быть не может — цитирую дословно: «Какая сатира, когда у нас, слава богу, пока еще закрыты не все альтернативные средства массовой информации и существует неоднопартийная система?!»
Наверное, это черный юмор. Потому что во времена однопартийной системы и безальтернативных СМИ ситуацию точнее всего описывала реприза из рязановского «Гаража»: «Специалист по советской сатире? Удивительная профессия. Вы занимаетесь тем, чего нет». То есть что-то было, конечно, но это что-то бичевало «отдельные недостатки». А настоящие сатирические сочинения вроде «Чонкина» или «Зияющих высот» печатались там, где их мало кто понимал.
Сегодня у нас в смысле сатиры бедненько, но показательная ситуация, при которой Россия, взахлеб смеясь, расстается со своим прошлым. Таким прошлым являются сегодня 90-е годы, всевластие прессы, пиар, парламентаризм и отчасти гламур (который тоже, в сущности, порождение либеральной идеологии и олигархической практики). Почему-то Россия, верная марксистской формуле насчет смешливого расставания, никак не хочет усмехнуться, встречаясь со своим будущим. А ведь это было бы куда храбрее и, главное, полезнее.
В России сегодня можно смеяться практически над всем, что доживает свой век: над свободной прессой, над парламентаризмом, над электоральным безумием с участием попов и попсы... Андрей Кончаловский показал сатирическую комедию «Глянец» — о нравах светской тусовки и о недалекой неофитке, рвущейся туда. Там действует очень смешной руководитель модельного агентства — законченный фрик в исполнении Шифрина — и не менее смешной олигарх в столь же убедительной версии Домогарова. К сожалению, все эти персонажи — тоже люди вчерашнего дня; нет слов, их пошлость заслуживает торжественной порки, но это, по крайней мере, пошлость живая, не агрессивная и отлично себя сознающая. Олигархи были отвратительны не дурными манерами, а претензиями рулить, но в этом качестве, увы, они никаких сатириков не привлекают, потому что это их качество остается востребованным и по сей день, просто рулевые поменялись. Вместо сочных и колоритных персонажей, каков герой Домогарова, появились блеклые, стертые, с одинаковыми петербургскими биографиями; изображать их труднее, но они не менее смешны со своей государственнической риторикой и православной озабоченностью. Просто мы их — таких — ни в одном сатирическом фильме не увидим, и это понятно: теперь ведь их время, а наша сатира разделывается с днем вчерашним. Таким же вчерашним днем стал и отечественный гламур с его невыносимой вульгарностью — нет слов, все это мерзко, но все-таки не столь мерзко, как отечественное квасофильство нового разлива, тоже пригламуренное, но куда менее забавное. Ужасен мир политтехнологов и продажных артистов, одинаково неутомимо «чешущих» по российской провинции, но мир политтехнологов нового образца ничем не лучше. Он даже страшней, ибо безличнее. Но почему-то эта публика не вызывает желания над ней посмеяться — или, точней, это желание вовремя блокируется внутренним цензором. Ведь Глеб Павловский 1999 года — всего лишь политтехнолог, а Глеб Олегович 2007 года — транслятор верховной истины. Он сам над кем хочешь посмеется — вон Максима Кононенков программу пригласил, тоже сатирик. Но ведь в Кремле потому так и любят читать истории Кононенко, что вся сатира там давно закончилась. У Павловского теперь иронизируют в основном над Каспаровым и Касьяновым, а это уже «падающего толкни».
Сатира, как я понимаю, трудный жанр, не всякому автору он посилен. Может, поэтому у нас так мало сатириков? Я имею в виду настоящую сатиру, а не тех авторов, выступающих на разных юмористических телеконцертах и телепередачах, где почему-то называют выступающих писателей не юмористами, а сатириками! Лично я стараюсь не смотреть разные юмористические концерты вроде "Кривого зеркала", юмористические телешоу, реалити-шоу вместо показа настоящей нашей жизни. Тогда я радостно ждал выступлений таких писателей, как Горин, Жванецкий. Кстати, и Горин, и Жванецкий, являются настоящими писателями- сатириками! Вот один из популярных фельетонов Жванецкого:
Для вас, женщины!
Я не знаю, как для вас, но для меня 8 маpта - втоpой день pождения. Я холостяк. Hе стаpый. Мне 18 до 17-го года, плюс 51, минус подоходный, плюс бездетность. Я по пpофессии бухгалтеp. Итого мне... 69 с копейками. Все дpузья хотят меня женить, потому что люди не выносят, когда кому-нибудь хоpошо. Hо я не спешу. 69 - вpемя еще есть. С моим возpастом, о котоpом я сказал выше, с моими данными, о котоpых я скажу ниже, я мог бы женить на себе весь балет большого театpа, но я не тоpоплюсь. Мне говоpят: - Слушай, Сигизмунд, для тебя есть девушка в Ташкенте, стpойная, как козочка, аpоматная, как пеpсик. - В Ташкенте. Улица Hавои, 65, вход со двоpа, налево, отдельная кваpтиpа с отцом? - Да. - С чеpными глазами, заикается? - Да. - Тетя болела желтухой в 36 году? - Да. - Хоpошая девушка, но зачем пpивязывать себя к одному месту? Я всю жизнь менял адpеса и места pаботы, менял, когда мне не нpавился пейзаж за окном или голоса сотpудников. Зачем же мне затихать вдали? И я сказал себе: "Сигизмунд, тебя pано отдавать, ты еще не все взял от жизни". И я сбежал к одной вpачихе. Доцент. Вот такая толстая диссеpтация, и тема интеpесная - что-то там в носу. Такая умная женщина. Бывало по pадио: "Буpя мглою небо кpоет..." - Откуда это, Сигизмунд? Я только откpывал pот и напpягал память, как она говоpила: - Ты пpав - это Пушкин. С ней я пошел дальше всех, с ней я дошел до загса. У меня уже был букет, мы с ее мамой пеpешли на "ты", а папа подаpил мне белые тапочки. И тут я сказал себе: "Стой, Сигизмунд. Она чудесная женщина со всеми удобствами, с гоpячей водой, в пpекpасном pайоне, но умна угнетающе". С таким же успехом можно жить в библиотеке или спать в машиносчетной станции. И я бежал к тpетьей. Та ничего не сообpажала, и я почувствовал себя человеком. Я свеpкал остpоумием, я пел и pешал кpоссвоpды. А она сидела pаскpыв pот. Когда человек, pаскpыв pот, смотpит на вас целый день, это пpиятно. Hо чеpез месяц это начинает pаздpажать. Я ей говоpю: "Закpой pот, я уже все показал". И хотя был ужин, и нас поздpавляли, и ее папа подаpил мне белые носки, я сказал себе: "Стоп, Сигизмунд, шутки шутками, но могут быть и дети". И я бежал домой... Где из живых людей меня ждет только зеpкало. Hо сегодня, женщины, у нас с вами большой день... Я чувствую, что я созpел. Сегодня я выгляжу, как никогда. У меня еще стpойная фигуpка, блестящая в некотоpых местах голова, слегка подкашивающиеся ноги, небольшое пpишептывание пpи pазговоpе, посвистывание пpи дыхании и поскpипывание пpи ходьбе, но если меня в тихом месте пpислонить к теплой стенке, со мной еще очень, очень можно поговоpить. О 8 маpта, о весне, о вас, женщины... Готовьтесь, птички. Я еду к вам на тpамвае.