Каким же образом, не заподозрив существование объекта, вокруг которого все это - не , а , - как вокруг оси, вращается, - объекта (а), одним словом, - можно сделать это предметом науки?
Разумеется, останется при этом и тот объект матемы, который Наука - единственная еще вне-существующая Наука -
66
Физика, - обнаружила для себя в числе и доказательстве. Но куда более впору придется ей тот объект, о котором говорю я: ведь он и есть продукт этой матемы, продукт, чье место задается структурой - при условии, что структура эта действительно является тем изводом языка, что молчаливо приносит нам в залог бессознательное!
Может быть, чтобы в этой мысли удостовериться, стоит поискать следы ее в платоновском Меноне, где о путях, ведущих от частного к истине, уже идет речь?
Именно координация этих путей, чья ориентация определяется дискурсом, позволяет, несмотря на то, что движется дискурс от одного к другому, от частного, помыслить то новое, что дискурс этот передает с бесспорностью не меньшей, чем числовая матема?
Для этого вполне достаточно, чтобы сексуальные отношения где-то прекратили бы не записываться, чтобы воцарилось [[Любовь]] (можно и так сказать) случайное, в результате чего отвоеван бы оказался начаток того, что должно завершиться в итоге демонстрацией их, этих отношений, невозможности, то есть утверждением их в
67
Реальном.
Этот шанс прибегнуть к аксиоматике, к логике случайного, его можно предвосхитить - ведь именно к этой логике приучает нас то, необходимость чего матема или нечто такое, что определено ею в качестве математика, ощутили: отказ от опоры на какую бы то ни было очевидность.
Итак, мы и в дальнейшем будем исходить из Другого, того радикального Другого, о котором напоминает воплощаемое сексом отсутствие отношения с момента, когда замечаем мы, что Единое и существует-то, пожалуй, лишь в опыте (а)сексуального.
Для нас Другой имеет не меньшее право на то, чтобы стать субъектом аксиомы, нежели Единое. И вот что подсказывает нам здесь опыт. Во-первых, что в отношении женщин действует то отрицательное суждение, которое избегает Аристотель относить ко всеобщему: они не-все, . Как будто, не распространяя свое отрицательное суждение на всеобщее [[ ]], Аристотель не делал его просто-напросто ненужным - ведь dictus de omni et nullo ни в каком вне-
68
существовании не уверяет нас! О чем само и свидетельствует уже тем, что не утверждает этого вне-существования, иначе как в отношении частного, не отдавая, строго говоря, себе в этом отчета, то есть не зная почему, - вот оно, бессознательное.
Откуда как раз и следует, что та или иная женщина [[]] - потому что больше, чем об одной, говорить не приходится -встречает Мужчину только в психозе.
Примем это за аксиому - не то, что Мужчина не вне-существует (это случай Женщины), а что та или иная женщина это себе запрещает - не оттого что есть Другой, а оттого что, как я уже говорил, «для Другого Другого нет». [[S(A)]]
Таким образом, всеобщее того, что они желают, принадлежит безумию - недаром говорят, что все женщины безумны.
Потому-то они как раз и не-все, то есть не безумны вовсе, а скорее покладисты - покладисты до такой степени, что нет предела уступкам, которые каждая из них готова для некоего мужчины сделать, предоставляя ему свое тело, свою душу, свое имущество.
69
Не касается это, однако, ее фантазмов, отвечать за которые далеко не так просто.
Скорее, она идет в данном случае навстречу перверсии, которую я считаю свойственной Мужчине. [[]] Это и вынуждает ее прибегнуть к известному маскараду, который вовсе не является тем обманом, что неблагодарные, ориентируясь исключительно на Мужчину, ей приписывают. Речь идет, скорее, о подготовке себя, «на всякий случай», к тому, чтобы фантазм Мужчины мог встретить в ней свой момент истины. Никакого преувеличения в этом нет, ведь истина по природе своей женщина - хотя бы потому что она не вся, во всяком случае, не вся говорится.
Почему истина и не дается нам всякий раз, когда, требуя от акта признаков сексуальности, которым он не в состоянии соответствовать, терпим мы неудачу: все разыгрывается здесь как по нотам.
Оставим это как есть. Но именно по отношению к женщине знаменитая формула г-на Фенуйара не заслуживает доверия, именно по отношению к ней, когда все границы пройдены, остается предел, забывать о котором не следует.
В любви важен, следовательно, не
70
смысл ее, а, как и везде, ее знак. В этом-то как раз вся драма и состоит.
Нельзя сказать, что, выражая себя посредством аналитического дискурса, любовь тем самым, как всегда, от нас ускользает.
Между этим, однако, и доказательством того, что именно посредством любви [["Сексуальных отношений не существует"]], этого прирожденного безумия, входит в человеческий мир Реальное (а пути известны - это наука и политика, между которыми зажат прилунившийся Мужчина), - между тем и другим остается еще пробел.
Ибо чтобы закрыть его, приходится предполагать, будто существует некая полнота Реального - а это еще нуждается в доказательстве, ибо субъект предполагают лишь у разумного. Hypoteses поп fingo означает, что вне-существуют только дискурсы.
Что я должен делать?
Мне остается лишь повторить вслед за всеми вами этот вопрос, обратив его к самому себе. И ответ будет простым. То
71
самое, что я делаю, когда из практики своей вывожу ту этику искусного слова, на которой я уже останавливался.
Воспользуйтесь ее уроком, если считаете, что и к другим дискурсам может она привиться.
Но я в этом сомневаюсь. Ибо этика соотнесена с дискурсом. Не будем без конца повторяться.
Кантовская идея максимы, которая обосновывается универсальностью своего применения, является лишь гримасой, где Реального в силу одностороннего к нему подхода простыл и след.
Издевательским, отсылающим «на три буквы» жестом [[Вопросом "что делать?" задается лишь тот, чье желание угасает.]], гарантирующим отсутствие отношения с Другим, когда довольствуются слишком буквальным его пониманием.
Этикой холостяка, одним словом, -той самой, которую совсем недавно еще воплощал собой Монтерлан.
Хорошо бы, если бы во вступительной речи, которую предстоит ему произнести в Академии, мой друг Клод Леви-Стросс придал своему примеру какую-то структуру, - а то ведь академикам везет: чтобы
72
сделать честь своему положению, им достаточно истины лишь коснуться.
Очень трогательно, что Вашими стараниями я оказался в подобном положении сам.
Ценю Ваш юмор. Но если Вы от этого упражнения - приличного академику -не отказались, значит Вы были им тронуты, оно Вам польстило. Что я и доказываю Вам - ведь отвечаете же Вы на третий вопрос.
Что касается вопроса «на что позволено мне надеяться?», то я обращаю его острие в Вашу сторону, то есть рассматриваю его на сей раз как исходящий от Вас. Как я отвечаю на него для себя - об этом я сказал выше.
Разве он касался бы меня, если бы не говорил мне, на что надеяться? Мыслима ли надежда без своего объекта?
Итак, Вы, как и всякий другой, которому я адресую «вы», - именно этому «вы» я и даю свой ответ: надейтесь на что вам будет угодно.
Знайте лишь, что я не раз был свиде-
73
телем, как надежда - то, что называют «светлое будущее», ~ доводила людей, которых я уважал не меньше, чем уважаю Вас, просто-напросто до самоубийства.
Почему бы и нет? Самоубийство - это единственное, в чем можно преуспеть, не заплатив за это ценой неудачи. Если никто об этом не знает, то лишь оттого, что с самого начала положил для себя, что ничего знать не хочет. В том числе и Монтерлан, о котором, если бы не Клод, я бы и не подумал.
Чтобы вопрос Канта получил смысл, я бы придал ему несколько иную форму: откуда вы надеетесь? То есть вы хотели бы знать, что может аналитический дискурс обещать вам, потому что для меня это дело решенное.
Разумеется, психоанализ дал бы вам некоторую надежду пролить свет на бессознательное [[Разве не хочешь ты узнать судьбу, которую уготовило тебе бессознательное?]], субъектом которого вы являетесь. Но каждому известно, что я никого на это не поощряю - никого, чье желание еще не определилось.
Более того: извините, что я говорю о тех из «вас», кто Вашего общества не достоин, но я считаю, что разного рода
74
сволочи в психоаналитическом дискурсе должно быть отказано - именно это, безусловно, и скрывается у Фрейда за пресловутым «критерием культуры». На этический критерий, к сожалению, больше положиться нельзя. Как бы то ни было, суждение о них возможно в других дискурсах. Если я говорю, что сволочи в психоаналитическом дискурсе должно быть отказано, то лишь потому что сволочь он превращает в дурака - что, понятно, является улучшением, но улучшением, возвращаясь к Вашему термину, безнадежным.
Впрочем, аналитический дискурс исключает и то «вы», которое не находится уже заранее в ситуации переноса, ибо именно это отношение - отношение к субъекту, предполагаемому в качестве знающего, отношение, являющееся симптоматической манифестацией бессознательного, - он наглядно обнаруживает.
Я добавил бы сюда еще и требование того особого дара, что является условием восприимчивости к математике, - если дар этот вообще существует. Поскольку, однако, остается фактом, что ни одной матемы, не считая моих собственных,
75
дискурс этот не вывел, ни о каком даре, который позволил бы их оценивать, вразумительно говорить не приходится.
Единственный вне-существующий для него шанс состоит лишь в приходе благоприятного часа. Надежда, другими словами, тут не поможет - чего вполне достаточно, чтобы сделать ее бесполезной, а тем самым и вовсе вывести за рамки позволительного.
76
VII. [Се qui s'eпопсе biеп, l'on le conceit clairement] [О том, что хорошо излагается, создается ложное представление]
Коснемся теперь истины, которая получила свое выражение в стихах Буало. «То, о чем имеется хорошее представление, ясно и излагается». Ваш стиль и т. д.