Дорога, выбранная молодым Крыловым, была чревата опасностями и густо усеяна терниями, как пышно выражались тогда литераторы. С этого пути сошли уже многие писатели, а оружие сатиры, лежавшее без употребления, заржавело и затупилось.
Крылов решил пойти по этой опасной дороге. Хотя, ещё в год рождения Крылова, дальновидный Новиков призывал писателей остерегаться «наводить своё зеркало на лица знатных бояр и боярынь», которые благосклонно взирали на сатиру, обращённую против невидных дворян, мещан и приказных, но вельможей сатира должна была обходить, для них существовала другая мера оценок.
В начале января 1789 года в петербургских и московских газетах появилось объявление о приёме подписки на ежемесячное издание под заглавием:
«Почта духов, или Учёная, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами»1.
«Почта духов» – журнал своеобразный: в нём есть рассказы, новеллы, экономические очерки, философские статьи, стихи, анекдоты и фельетоны на злобу дня того времени. Письма многочисленных духов, которые не любят крючкотворцев, ростовщиков и лицемеров и потому «никак не могут ужиться в нынешнем просвещённом свете видимыми; почему ходят в нём невидимками, и бывают иногда так дерзки, что посещают в самые критические часы щеголих, присутствуют в кабинетах вельмож, снимают очень безбожно маски лицемеров…»2.
Общий характер писем и блестящее остроумие автора делают эти письма неувядающими документами эпохи.
Как и большинство журналов того времени, «Почта духов» выходила анонимно, ни одной фамилии авторов редакция не указывала. Но своеобразие журнала заключалось в том, что он в основном являлся произведением одного автора – Ивана Андреевича Крылова.
Уже в первой книжке журнала Крылов выступил с резким обличением взяточничества и откровенно писал, что правосудие продаётся с молотка.
Он возобновил давно уже прекращённый Екатериной спор о целях и задачах сатиры, горестно восклицая от лица сильфа Дальновидова: «Какой смертный, следующий путём истины, не возгнушается тех гнусных страстей и пороков, коими свет сей преисполнен? Возможно ли, что сие не учинило его суровым, унылым и задумчивым?». Он оспаривал утверждение Екатерины, что меланхолики – это враги общества, заявляя, что ничто не может быть полезнее этих людей и что он их почитает за наставников и учителей рода человеческого.
Автор, высмеивая «пристрастия льстецов, скрывающих пороки своих одноземцев», не оправдывал «гнусных сатириков, которые ругают своё отечество без всякой другой причины, как только показать остроту своего пера». Этим Крылов подчёркивал свой патриотизм, любовь к отечеству. Во имя этой любви и острил своё перо автор «Почты духов».
Тон его писем смел и резок. Содержание их похоже на те откровенные разговоры, что вели между собой приверженцы Кречетова и люди, окружавшие Радищева.
Февральский журнал «Почты духов», куда вошло восемь писем, ещё резче по содержанию. Остриё направлялось против дворянства.
Сильф Световид сокрушался, что «поверхность обитаемого… земного шара удручается множеством таких людей, коих бытие как для них самих, так и для общества совершенно бесполезно и кои не только не вменяют в бесчестие слыть тунеядцами, но по странному некоему предубеждению почитают праздность, презрение наук и невежество наилучшими доказательствами превосходства человеческого».
Читая страницы, посвящённые сатире на дворянство, нельзя не обратить внимания на резкость обобщений, к которым систематически подводил автор, изображаемые явления и не скрывал своих намерений, живописуя, как праздно проводят время дворяне. Такова, например, картина маскарада в дворянском собрании, описанная гномом Зором. «Комнаты… наполнены были… великим множеством людей, имевших на себе странные одежды…, а лица их покрыты были безобразными личинами, в которых многие казались страшилищами, похожими на тех злобных жителей тартара, которые адским судом определены для истязания человеческих теней, заслуживающих это. Я не знаю, для того ли они наряжаются, таким образом, чтоб показать себя в настоящем виде по распоряжению своих душ…, или они любят быть не узнанными и казаться всегда в другом виде, нежели они есть, в самом деле»1.
Эта характеристика «света» – дворянского общества – повторяется Крыловым не раз. Тот же Зор, например усиливает своё обобщение, обращаясь к своему корреспонденту со словами: «Маскарад есть картина света, представленная в малом виде. Но если ты захочешь сравнить её с подлинником, то она не иначе почесться может, как слабым списком».
При изображении сцен из дворянской жизни и описании отдельных дворян Крылов так сгущает краски своей сатиры, что создаёт у читателя представление полной непригодности «благородного сословия».
«Учёный человек в глазах их не что иное, как дурак, поставляющий в том только своё благополучие, чтоб перебирать беспрестанно множество сшитых и склеенных лоскутов бумаги».
Замечательно по едкости и остроте одиннадцатое письмо, трактующее о выборе профессии, в котором драгунский капитан Рубакин даёт советы богатому купцу Плуторезу:
«…Если ты хочешь, чтоб сын твой был полезнее своему отечеству, то я советую тебе записать его в военную службу. Вообрази себе, какое это прекрасное состояние… Военному человеку нет ничего непозволенного: он пьёт для того, чтобы быть храбрым; переменяет любовниц, чтобы не быть ничьим пленником; играет для того, чтобы привыкнуть к непостоянству счастия, столь сродному на войне; а притом и участь его уму совершенно известна, ибо состоит только в двух словах: чтобы убивать своего неприятеля, или быть самому от оного убиту…»2.
В свою очередь, судья Тихокрадов уговаривает Плутореза пустить сына по статской службе. Чиновник, по его мнению, «может ежедневно обогащать себя и присваивать вещи с собственного согласия хозяев.… Кроме того, статский человек может производить торг своими решениями, что один продаёт свои товары по известным ценам на аршины или фунты, а другой измеряет продажное правосудие собственным размером и продаёт его, сообразуясь с течением обстоятельств…».
Правосудию доставалось в «Почте духов» весьма крепко. Крылов писал о том, что ему было хорошо известно из чиновничьей практики. Зная истинную цену «неподкупным судьям» и «справедливым» их решениям, он делал прямой вывод: «Сколько здесь ни обширны фабрики правосудия, но почти на всех обрабатывается оное довольно дурно» (письмо VII).
Крылов не обходил ни одного острого вопроса современности: едко писал о распущенности нравов в высшем свете, о лживости, подлости, вероломстве, разврате, неуважении к женщине. Со знанием дел автор писал об уродливой экономической политике, иностранном товарном засилье, растущей дороговизне, о театрах и литературе, о назначении и роли писателя в обществе.
И говорил он всё это не с чужих слов. Его талант и остроумие открыли ему доступ в дома некоторых аристократов, не считавших зазорным водиться с людьми из мира литературы и искусства. Благодаря этому Крылов получил возможность заглянуть в палаты знатных вельмож и изучить царившие там нравы.
Читатели давно не слышали таких резких и обличительных слов, которыми выражались крыловские гномы, волшебники и сильфы. Это сходило ему с рук очевидно потому, что власти ещё не успели заинтересоваться журналом.
В майском выпуске гном Буристон писал о своём разговоре с неким сочинителем, посвятившем свою книгу вельможе, в расчёте на награду.
И на вопрос Буристона, что делают авторы, если их расчёты не оправдаются, сочинитель ответил: «Мы пишем на них сатиры, – и, хотя они их не читают, но мы делаем так, как маленькие ребятки, которые по привычке плюют на тот столб, об который ушиблись, и думают, что тем ему довольно отмстили…»
Несомненно, что Крылов рассчитывал на большую аудиторию, большее внимание со стороны читателей, считая это наградой за его труды. Но он прекрасно понимал, какой опасностью это грозит, если правительство обратит внимание на то что «Почта духов» становится популярной, то его сразу закроют.
Достаточно бегло ознакомиться с письмом XX сильфа Дальновида, чтобы увидеть крамольное, направленное против власти: «…львы и тигры менее причинили вреда людям, нежели некоторые государи и министры…», «нашлись… столь гнусные люди, которые не устыдились превозносить их великими похвалами, приписывая им название Великих и Победителей». Тут необходимо вспомнить, что тщеславную
Екатерину II именно и называли Великой, – это звание поднёс ей Сенат, якобы от благородного народа. Далее высказывания Крылова были ещё острее: «Можно предохранить себя от недостатка в пропитании, выписав хлеба из других земель, от заразительной болезни есть также средство избавиться, удаляясь в те места, где оная ещё не свирепствует, но тщеславного государя никак избегнуть нельзя…». И далее автор поясняет: «Кажется, что люди тех только монархов называют Великими, которые во время своего царствования истребили из них несколько миллионов…».
Не оставил Крылов без внимания литературу, театр и музыку.
Он не раз поднимая вопрос о засилье иностранщины:
порицал слепую любовь к парижской моде, к учителям иноземцам, которые прививали детям ненависть к родному языку, презрение к родной земле, к отечеству.
Автор остроумно издевался над литераторами, подражавшими западу, переписывали их сочинения на русский лад, особенно доставалось Княжнину и его жене, которых он выводил под прежними прозаическими псевдонимами Рифмокрада и Тараторы.
Но автор в своём журнале брал под защиту невинных, угнетённых, обиженных свободных художников. Так талантливый художник, Скородумов, не пожелавшего остаться работать за границей, но и на Родине ему не нашлось места по причине, что «своих художников и работу ни за что почитают, а уважают одно привозимое из-за моря», спивается. Крылов само разоблачительной речью Трудолюбова, показывает всю несправедливость в отношении талантливых людей как среди художников, так и литераторов и актёров того времени.