Литвиненко А.А., студент МГТУ им. Н.Э. Баумана кафедра «Технологии машиностроения»
Проблемы волшебной сказки, интерпретации ее сущности и значения в психическом развитии человека и человечества издавна являются предметом специального научного анализа, а ее история теряется в глубине веков. Известно, что уже на египетских папирусах и каменных стелах встречаются сюжеты волшебных сказок, например сказка о двух братьях Анупе (Анубисе) и Бате. Уже в диалогах Платона есть упоминания о том, что в давние времена пожилые женщины рассказывали детям символические истории, и это было специфическим аспектом культурного социогенеза новых поколений. Философ и писатель II в. н.э. Апулей включил в свой знаменитый роман «Золотой Осел» сказку «Амур и Психея», относимую к архетипическому сюжету о красавице и чудовище. По данным М.-Л. фон Франц, в XVII-XVIII вв. сказки по традиции рассказывались не только детям, но и взрослым, и эта практика позже сохраняется у примитивных народов и является своего рода духовной потребностью
Национальные собрания сказок созданы практически в каждой стране. Сила и устойчивость сказочных образов, как и, к примеру, религиозных символов, состоит в том, что они одновременно адресуются и к сознанию, и к подсознанию человека. Общность сюжетов воспринимается, согласно Я. Гримму, как «разбитый кристалл древней мудрости, осколки которого еще можно найти в траве».
Сказочно-фольклорный мир, выполняющий своеобразные «посреднические» функции между культурно развивающимся детским сознанием и реальностью, - совершенно особый. Во-первых, он «вещный», экстравертный; в нем человек не рассуждает и рефлексирует, а преимущественно действует, проявляет свои чувства и мысли вовне. Почти все переживания овеществлены, видимы, слышимы, достаточно однозначно понимаемы
Но «вещность» не значит, что сказка представляет собой элементарную семантическую конструкцию. Напротив, она многослойна, метафорична и при своей интерпретации способна вскрыть совсем иное содержание, чем то, что лежит на поверхности. В культуре овеществляются, прежде всего, отношения между человеком и человеком, между человеком и природой, и это овеществление всегда семиотично.
Символ непосредственно связывает нашу активную жизнь, воплощаемую в делании, с семантическим миром нашего бессознательного. Символ, в отличие от языка, не имеет иерархии, и, как отмечает В. В. Налимов, он сам несет в себе всю полноту собственного «текста». В языке за словом стоит смысловое поле, раскрывается через другие окружающие его в тексте слова; символ же выступает в неделимости своего образа. Поэтому сказка неразложима на составляющие символы, она вся есть символ- текст.
Во-вторых, в сказочном мире представлены квази-реальность. Например, молочная река-кисельные берега, золотое яичко и золотые яблоки и т.п. и квази-логика, которая позволяет под воздействием живой воды оживать давно умершим; быть сваренным в котле и остаться в добром здравии; деревьям и птицам - говорить с людьми на понятном им языке; животным и предметам. Некоторые сказочные сюжеты с точки зрения современного сознания воспринимаются как странные, хотя и сохраняют ощущение подлинности благодаря тому, что их персонажи совершают все то, что делают обыкновенные люди во все времена - едят, пьют, работают, воюют, женятся, рожают детей, преодолевают препятствия, обманывают, проявляют находчивость и сообразительность и т. д., то есть функционируют в таком необычном мире с помощью обычных действий, знакомых ребенку по окружающей его повседневной реальности.
В-третьих, несмотря на безграничные возможности сказочной квази-реальности, мир древней сказки все же достаточно замкнут, ограничен. Количество возможных в нем ситуаций в принципе исчислимо, что с успехом обосновано В. Я. Проппом. Сам же человек не выделен из фольклорного социума и не обладает выраженной индивидуальностью, способной породить психологическую и событийную множественность.
В-четвертых, сказочное повествование демонстрирует своеобразную максимальность характеристик: герои обладают «чистыми», без примесей и компромиссов, без амбивалентности и противоречий чертами - небывалой храбростью, абсолютной верностью, исключительной добротой, неизменной подлостью и т.д. Такими нерасчлененными характеристиками в тотемистической символике и ритуалах обладает общий предок, поэтому во многих древних сказках могут быть обнаружены осколки «мифа о герое-предке». Психологически такая связанность выражается не в том, что человек не видит и не осознает индивидуальных различий, а в том, что его «Я» допускает сравнение себя с другими членами общины лишь по фиксированному и ограниченному набору признаков, заданных общиной.
Кроме того, в характеристиках сказочных персонажей находит отражение высокая степень слитности индивида с окружающим миром, переживание глубинной зависимости от сил природы как выражение анимистического мышления и метафор. Человеком не выработано отношение к себе как к отдельности, принципиальной вычлененности из природы (для современного человека осознание себя частицей космоса, универсума является уже не столько стихийным мироощущением, сколько продуктом образования и рационального осознания) - отсюда могущество и «натуралистичность» («природность», первородность, естественность) приписываемых героям качеств (вспомним универсальный архаический образ умирающей и воскресающей природы и т.п.).
В-пятых, нельзя не упомянуть вневременность сказочного содержания,
позволяющую сказке даже через тысячи лет быть понимаемой на эмоциональном и интеллектуальном уровнях. Они узнаются, опознаются сознанием в их функциональности, орудийности независимо от их древности (русская печь, лук и стрелы, меч, прялка и т.д.).
Человеческое сознание многим обязано семантике и символике архетипических сказочных сюжетов (особенно если принять тезис Ж. Лакана о том, что человеческое бессознательное структурировано как язык). Создаваемые сказкой и мифом
семантический и иконографический коды, не задающие жестких правил денотации,
порождают систему общекультурных и этнокультурных образов, влияющих на последующее восприятие человеком литературы, театра, живописи, жизненных реалий, самого себя и т.д.
Приобщает к внутренней эстетике этноса и его фольклору; она участвует в формировании семиосферы личности. Наконец, сказка особым образом расчленяет сознание, позволяя впоследствии различать (и связывать) реальность и вымысел, задавая модель и внутреннюю семантику вымышленного. Остается сожалеть, что в условиях общей потери традиций философско-психологическая литература о сказке не слишком богата, и в основной своей массе носит педагогико-воспитательный или ориентированный на осуществляемую психокоррекцию и психотерапию, а не собственно исследовательский характер.
Обо всём этом писал в своё время Владимир Яковлевич Пропп (1895 - 1970) в своих трудах: «Изучение сказки - не столько частная дисциплина, сколько
самостоятельная наука энциклопедического характера. Она немыслима без истории народов мира, этнографии, истории религии, истории форм мышления и поэтических форм, языкознания, исторической поэтики ...»
В свою очередь, В.Я. Пропп не только указывал на различие сказки и смежных жанров, таких, как - миф, быль (быличка, бывальщина), легенда, сказание и предание, народная книга, сказы, - но и продолжил систематизацию и классификацию самих сказок. Это было сделано для того, чтобы ориентироваться в жанрах необъятного русского изустного творчества. Ранее серьёзную попытку систематизировать сказки предпринял А.
Н. Афанасьев, систему которого В. Я. Пропп считал одной из лучших, утверждая: «Афанасьев был первым из наших учёных, кто столкнулся с настоятельной необходимостью упорядочения огромного сказочного материала». Им была предложена следующая классификация: а) сказки о животных, б) волшебные, мифологические, фантастические, в) былинные, г) исторические сказания, д) новеллистические или бытовые, е) былички, ж) народные анекдоты, з) докучные, и) прибаутки.
Итак, какие ещё могли быть пути возникновения сказок о животных? Что ещё могло повлиять на этот творческий процесс? Корни такого явления находятся глубже, и взаимосвязь по цепочке прослеживается следующая. Я сознательно сокращаю тяжеловесные расшифровки некоторых терминов, поскольку часть утверждений вызывает сомнения и вопросы:
«Анимализм (от лат. animal - животное), подход к изучению человека и общества, ищущий объяснений в биологическом происхождении человека и в его связи с миром животных (по В. Зомбарту);
Зоолатрия (от греч. zoon - животное, живое существо и lateia - служение, культ), совокупность обрядов и верований, связанных с религиозным почитанием животных. Корни зоолатрии восходят к глубокой древности, когда первобытные охотники совершали магические обряды, надеясь с их помощью добиться успеха промысла (об этом свидетельствуют рисунки в палеолитических пещерах) и защитить свою жизнь от хищников».
«Зоолатрия, вероятно, могла возникнуть как следствие бессилия первобытного человека в борьбе с природой. Истоки зоолатрии в значительной мере связаны с тотемизмом. Известны многочисленные исторические и этнографические примеры зоолатрии - суеверное почитание разных животных в разных частях света, «бессильный» первобытный человек всё же являлся ЧАСТЬЮ природы как единой (когда-то) экосистемы, где сам человек если и боролся, то лишь за своё более сытое и относительно безопасное существование.
«Тотемизм (на языке североамериканских индейцев оджибве от-отем, буквально - его род), комплекс верований, мифов, обрядов и обычаев родоплеменного общества, связанных с представлением о сверхъестественном родстве между определёнными группами людей и так называемыми тотемами - видами животных и растений (реже - явлениями природы и неодушевлёнными предметами). Основной вид тотемизма - клановый, или родовой (индивидуальный или половой - реже). Тотем (чаще всего вид животных) - предмет религиозного почитания группы, носящей его имя, обычно родовой общины, членам которой запрещается охотиться на тотема, убивать его и употреблять в пищу... Тотемная группа считает себя связанной с тотемом общим происхождением от мифических предков - полулюдей-полуживотных или полурастений - и видит в нём покровителя и подателя жизненных благ.