«Эпопея не представляется мне не только нужной, но вообще возможной», - говорит Олеша. А один мой знакомый сказал, что сегодня рассказы и эссе стали жанром элитарным: в России наступило время эпопей. Бесконечные телесериалы, Маринина, Донцова, Корецкий, Акунин, с их сквозными героями, циклами, сплетением сюжетных линий, продолжениями - что это, если не эпопеи? Объяснение найти легко: в век сумасшедших скоростей, мелькания клипов человек сладостно предвкушает, когда он сможет неспешно погрузиться в другой мир, где время движется не так судорожно-торопливо…
Было бы явление, а объяснение найдется!
Олеша пересказывает содержание одной сцены из задуманной пьесы. У одного из крупных офицеров фашистской армии, воюющей на Восточном фронте, гостит его друг по Берлину, знаменитый фашистский драматург (зовут Ганс Кафка), посланный Гитлером на войну, чтобы написать "эпопею о гибели России". Он в разговоре с командиром о русской культуре, истории, о русских сказаниях приводит легенду о граде Китеже.
Командир, отъявленный расист, почти хватаясь за пистолет, кричит в исступлении:
- Это ты сам придумал, сам! Врешь! Они не могут создавать ничего прекрасного!
Это эффектно, однако чувствуется фальшь, надуманность. Человек, настолько эстетически развитый, чтобы ощутить красоту русской легенды, не стал бы отрицать за другим народом способности к творчеству. Вряд ли тот командир вермахта был бОльшим нацистом, чем Геббельс с Розенбергом, а ведь те признавали талантливость русского народа, отмечали высокие достоинства русской литературы, Чайковский и в тридцатые годы оставался в Германии если не одним из часто исполняемых, то во всяком случа не запрещенных композиторов. И вряд ли тот немец приписал бы прекрасное русское сказание своему современнику: если уж он такой шовинист, скорее, стал бы искать корни русского предания в северонемецком фольклоре. Насколько я понимаю логику расистов, для них, если чужое прекрасно, значит, оно либо не чужое, либо не прекрасно. В данном случае высокопоставленный офицер сказал бы, что не так уж хорошо сказание о граде Китеже. И что это за фамилия для немецкого драматурга - Кафка?
Во-первых, фамилия не немецкая, а во-вторых, не могу предположить, чтобы Олеша ничего не слышал о Франце Кафке. И вообще странно: пьеса не написана, неизвестно, будет ли написана, существует только в самом расплывчатом замысле, но уже подобрано имя для второстепенного персонажа, и это имя кажется автору настолько важным, что он хочет его запечатлеть… Так бывает, когда на этапе чернового замысла всё и останавливается. Но зачем же это сырье предлагать читателю? (Этот отрывок вошел в сборник, опубликованный еще при жизни автора).
Пересказываются других сцен из этой ненаписанной трагедии. Немецкий фельдфебель спрашивает советскую девочку, какие цветы растут во дворе школы — А не все ли вам равно? - спрашивает она. - Ведь весной вас все равно здесь не будет! Оскорбленный в лучших чувствах фельдфебель велит повесить Тоню, и ее вешают. (Тут хочется крикнуть: «Не верю!» Фельдфебель мог бы застрелись русскую девочку, сказав начальству, что та партизанка, пыталась напасть на него с ножом. Никто не стал бы проверять: «Подумаешь, одной русской меньше! Все они скрытые партизаны»). Но повесить школьницу - это уже казнь, это уже мероприятие, провести которое властен не какой-то фельдфебель, младший командир, но офицер). Дальше еще больше неправдоподобия: «Среди немецких солдат слагается легенда о советской девочке, сказавшей такие гордые и красивые слова в лицо страшному фельдфебелю (его свирепая слава распространена на многие гарнизоны)... Эта легенда полна и народного сочувствия к девочке. (Противопоставить фашиствующим командирам солдатскую массу)». …Соединением, расположившимся в этом районе, командует уже известный нам полубезумный офицер-нацист. «Ему становится известно, что образ гордой школьницы потряс его солдат, что слагается легенда... Это бесит его, и однажды, ворвавшись в трактир, где как раз полупьяные и испуганные солдаты рассказывали эту легенду, он велит сопровождающим его автоматчикам открыть по солдатам огонь. И они гибнут - все сидевшие в трактире, - повисают на перилах, остаются у столов, падают на лестнице».
Ну, что тут скажешь? «Мастерски нафантазировано, однако автор не знает жизненного материала. Такого не могло произойти на самом деле, и нельзя сказание выдавать за действительное событие». Нельзя было языком таких условных страстей рассказывать о катастрофе, которая развертывалась у всех на глазах, которая не успела остыть в памяти. Надо думать, Олеша и сам ощущал некоторую неловкость, пытаясь рассказать о том, чего сам не видел и что знал только понаслышке. Думаю, сам видел, в какую дурную театральщину впал. Подозреваю, потому он и не написал трагедию в стиле Шекспира , что почувствовал фальшь уже на стадии замысла. Но выбросить заготовки было жаль: уж очень они красивы! «Ничего не должно погибать из написанного».
По сохранившимся черновикам пьесы Олеши режиссер Левитин в 1986 г. поставил в московском театре «Эрмитаж» спектакль «Нищий, или Смерть Занда». Видел я этот спектакль, и особого впечатления на меня он не произвел. Несколько блестящих монологов , две-три ярких сцены, но в основном сумбур и впечатление несделанности, нестыковки, зияющих дыр.ь. Что и неудивительно: если бы режиссер Левитин мог «дотянуть» до уровня Олеши сохранившиеся черновики. Мы бы имели великолепного драматурга Левитина, а не режиссера Левитина. Это все-таки разные профессии, редко совмещающиеся в одном человеке. Чтобы слепить из черновых отрывков-набросков нечто связное, законченное, достойное, нужно быть Римским-Корсаковым, т.е. творцом, конгениальным Бородину с его «Князем Игорем». Хотя, честно говоря, не могу исключить, что на мои восприятие спектакля повлияли звонки трамваев и шум автомобилей (представление шло то ли на летней площадке, то ли с открытыми из-за жары дверями, не припомню).
«Колоссальна разница между рядовым и великим писателем!» (о различии между Шеллер-Михайловским и Достоевским). Ну, естественно, потому великий и велик, что вознесся высоко не только над плохими, но и над средними! Колоссальна разница между Чайковским и Корещенко, между Репиным и… ну, не знаю, каким-нибудь Минченковым. Это лежит на поверхности. Гораздо интереснее то, что и у рядовых художников, поэтов, композиторов могут быть гениальные, в силу великих, произведения! Другое дело, что у рядовых они так и остаются редкостью, исключением, а великие выдают великое одно за другим, почти не снижая уровня, как правило, не допуская провалов. Таким авторам, как Бабель, да и сам Олеша, только малописание помешало стать великими.
«Большому поэту мало быть только поэтом». Это к тому, что Маяковский хотел быть политическим агитатором. Можно вспомнить крупных и даже великих поэтов, которым мало было быть поэтами, хотелось играть в политику: Данте, Мильтон, Байрон,Ламартин, Гюго, Петефи, Фрейлиграт, Гервег. Толлер, Брехт, Бехер… Почему поэта заносит именно в политику, а не в живопись, музыку, историю, философию. Политика – тоже мне смежная с поэзией сфера!
Олеша помнил, какое восторг вызывали первые электрические лампочки в детстве. Он немного не дожил до полета Юрия Гагарина. Проживи он 80 лет, как Шолохов, тоже не Мафусаилов век, увидел бы появление космических станций, лазеров, персональных компьютеров,а там и Чернобыль… Ровесники Олеши, ровесники века Валентин Катаев и Леонид Леонов увидели перестройку и крах страны, строя, системы, против которой в молодости воевали и которую в зрелые годы прославляли.
Как не согласиться с тем, что писатель в России должен жить долго!
Олеша с огромным удовольствием цитирует Есенина, Мандельштама, Сельвинского и пересказывает Монтеня, Чайковского, Ван-Гога, Марка, Твена, Чапека, Хемингуэя, Эдгара По, Томаса Манна, Уэллса, Александра Грина. Цитирование и пересказ как выражение любви. «Что может быть более радостного, чем делиться прекрасным!», - восклицает Олеша. Но в другом отрывке он называет желание, прочтя что-то, - «компиляторским зудом». Никогда не относитесь к откровенным высказываниям больших писателей с полным доверием: не забудьте оставить пространство для иронии.
«От сочинений Тарле «не остается того именно художественного, поэтического впечатления, какое остается, например, после чтения Тьера, Милле, Луи Блана, Гейсера». Олеша чуть ли не с детства интересовался историей Великой французской революции. Ему было приятно писать такую фразу! Еще приятнее мельком упомянуть, что книга Ипполита Тэна, на которую ты ссылаешься, «у нас мало известна». Знаю по себе: мне, как и Олеше, доставляет сугубое удовольствие привести редкую цитату, сослаться на малодоступный источник. Удовольствие не от демонстрации своей учености, а от сознания того, что «обновил» высказывание, ввел его в современный оборот, напомнил о существовании такой-то книги, возможно, кому-то это пригодится. Этот кто-то по твоей рекомендации захочет прочитать Ипполита Тэна, Тьера, Луи Блана и прочих. Олеша с видимым наслаждением пересказывает Монтеня, Эдгара По, Марка Твена. и Томаса Манна, Герберта Уэллса, Хемингуэя и Александра Грина, а мне хочется приводить и приводить выдержки из Олеши, и трудно от этого занятия оторваться.
Помню, как у меня, лет в 15-16, после чтения удивительно вкусных пересказов Олеши появлялось непреодолимое желание бежать в библиотеку и прочитав Олешу. Возможно, прочитав настоящий мой скромный опус, кто-то из молодых заинтересуется Олешей. «Я всегда был оптимистом и очень любил жизнь..»
Глаголы поставлены в прошедшем времени. Он прощается с нами? Или это последнее предсмертное позерство?