Антропологическая проблематика в литературе русского реализма 1840-1850-х гг. (стр. 6 из 7)

Затем, когда Обломов пишет письмо о преждевременности любви к нему Ольги, о том, что он, возможно, занимает место "другого" (выдавая тем свой тайный страх - стать "другим"), сирени уже "отошли, поблекли" (204). Им обоим кажется, что они "пропали" по аналогии с исчезновением неприятного впечатления от незадачливого письма Обломова, однако в контексте целого - это предвестье увядания любви.

Наконец, изображение любви героев через цветочные знаки идет от самого автора-повествователя: "Момент символических намеков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошел невозвратно" (188-189). Быть может, потому и кончилась ничем их любовь, что Ольга настойчиво предлагала Обломову в качестве ведущего символа их чувства сиреневую ветку; всякий, верно, помнит, как выглядит сирень после периода цветения: она не дает плодов, мало того - буйно цветшая ветвь засыхает и отмирает 44 .

Из проведенного анализа романа напрашивается ряд выводов. Во-первых, это вывод о "натурной" разности Обломова и Ольги, которая, в силу своего "идеального", ищущего (по концепции Гончарова) характера хотя и предназначена была на роль "путеводной звезды" Обломова (она Ильинская), но не могла бы стать постоянной спутницей его жизни 45 . Ведь "звезда" всегда вдали и над нами... В этом плане ситуация с точностью "до наоборот" воспроизводит позицию героев Герцена: Бельтов и Круциферская по всем параметрам, и в первую очередь природным, подходили друг другу - да законы нравственного сознания субъекта развели их; причем Любови Александровне вовсе не нужно было выступать для Бельтова в качестве "путеводной звезды" и Корделии. История неудавшейся любви Обломова и Ольги Ильинской, кроме всего прочего, развивается по стандарту ситуации "русского человека на rendez-vous", естественно модифицированной и "растянутой" автором почти на две части романа. Она и завершается классически для этой сюжетной модели: моральной и психологической дискредитацией мужчины. Счастливый финал любви со Штольцем, уготованный Гончаровым для "идеального" характера Ольги, выглядит своего рода утопией и в контексте русской литературы того периода, и ввиду авторской "идеи" произведения (по аналогии с удачным разрешением любовного треугольника Веры Павловны в романе Чернышевского). И здесь мы переходим ко второму пункту выводов.

Сама надобность и возможность "пробуждения" Обломова к новой жизни - вовлеченность его в прогресс и "кузницу" цивилизации - представляется весьма и весьма проблематичной, и не только потому, что новая жизнь, данная нам глазами Обломова, поневоле обессмысленна. Природу нельзя изменить; дикое растение поддается лишь прививке, да и то не всегда. Возможно, поэтому столь немотивированным казалось современникам Гончарова (и до сих пор подчас воспринимается так читателем) "катастрофическое" изменение Александра Адуева в эпилоге "Обыкновенной истории": ведь до того он двигался по законам возрастной, природной эволюции. Для появления отечественных Штольцев, наряду с капиталистической хваткой обладающих духовным потенциалом, ценящих простоту и сердечность, должны пройти века цивилизации, меняющие природные и национальные черты человеческой натуры. Поэтому глубоко симптоматично, что антропологизм Гончарова при изображении модели "нового экономического человека" Штольца оказался чрезвычайно близок антропологизму Чернышевского, для которого, повторяем, то добро, что полезно организму; естественно-биологические, душевные, интеллектуальные и прочие потребности - всего лишь отдельные свойства единого целого. "Принципом философского воззрения на человеческую жизнь со всеми ее феноменами служит выработанная естественными науками идея о единстве человеческого организма; наблюдениями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека <...> эти науки доказывают, что никакого дуализма в человеке не видно, а философия прибавляет, что если бы человек имел, кроме реальной своей натуры, другую натуру, то эта другая натура непременно обнаружилась бы в чем-нибудь, и так как она не обнаруживается ни в чем, так как все происходящее и проявляющееся в человеке происходит по одной реальной его натуре, то другой натуры в нем нет" 46 . Штольц поистине не имеет "другой" натуры - и в нем, и для него самого все в жизни ясно, все поддается проверке ума и опыта. Но, скажем еще раз, другая натура у Обломова, хотя и она лишена пресловутого "дуализма": антропологический принцип целостности рассмотрения человека в единстве всех его физико-психологических и социальных функций соблюдается Гончаровым на сто процентов. Да самих "натур" оказывается тем не менее две: дуализм из сферы индивидуальной как бы переносится в сферу метаиндивидуальную.

Смыкание антропологизма "теории" Чернышевского и художественной практики Гончарова показательно, ибо если Герцен, по старинке объявляемый нами материалистом и революционером, остался на позиции убежденности в роковом давлении природы (совместно с историей) на человека, давлении, которое можно победить лишь нравственной волей разумного существа, прозревающего в безумии жизни свои смыслы, - то и Гончаров, и Чернышевский, исходя из посылки о естественной нейтральности и принципиальной одинаковости человеческой природной сущности у всех людей, каждый по-своему, стремились найти путь некоего приспосабливания человека к требованиям жизни, прогресса, социума, цивилизации. И у того и у другого писателя речь шла фактически о выращивании новой породы людей, натур будущего. Но случайно позднее, в период создания "Обрыва", теории буржуазного прогрессизма соединились в сознании Гончарова с позитивизмом и вульгарным материализмом в философии и этике, что привело его к созданию, с одной стороны, образа Марка Волохова 47 , а с другой - Ивана Ивановича Тушина: нравственного и великодушного помещика, практика с любовью к книге, рачительного хозяина и экономического "прогрессиста" (в прямом, не сниженном значении слова). Но сам автор назвал Тушина лишь намеком "на настоящее новое поколение, на лучшее его большинство" 48 . В последующей русской литературе "намек" не был доведен до отчетливости, на которую надеялся Гончаров.

Список литературы

1 См.: Манн Ю. В. Философия и поэтика "натуральной школы"// Проблемы типологии русского реализма. М., 1969. С. 254-256.

2 Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения: В 3 т. Т. 3. М., 1951. С. 251-252.

3 Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения: В 3 т. Т. 3. М., 1951. С. 253.

4 Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения: В 3 т. Т. 3. М., 1951. С. 203.

5 Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. 5-е изд. М., 1987. С. 25

6 Манн Ю. В. Философия и поэтика "натуральной школы". С. 270.

7 Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 3. Таллинн, 1993. С. 68.

8 Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 3. С. 61.

9 Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 3. С. 89.

10 Чернышевский Н. Г. Указ. соч. С. 248.

11 Зеньковский В. В. История русской философии: В 2 т. Т. 1. Ч. 1 Л., 1991. С. 95.

12 Зеньковский В. В. История русской философии: В 2 т. Т. 1. Ч. 1 Л., 1991. С. 85.

13 Зеньковский В. В. История русской философии: В 2 т. Т. 1. Ч. 1 Л., 1991.C. 85.

14 См., напр.: Смирнова З. В. Социальная философия А. И. Герцена. М., 1973; Савинков С. В. Антропология А. И. Герцена 1830-1840-х годов как жизненная и творческая задача: Автореф. дис.... канд. филол. наук. Воронеж, 1994. 15 Произведения, письма и дневники Герцена здесь и далее цитируются нами по: Герцен А. И. Сочинения: В 9 т. М., 1955-1958. После цитаты в скобках указывается номер тома и страницы.