Тема детства в рассказах А. П. Чехова: этико-психологические аспекты*
А. К. Базилевская
В рассказах Чехова о детях фиксируются этико-психологические проблемы, возникающие от непонимания взрослыми мира ребенка и от столкновения детей с миром взрослых. Доказывается, что писатель, размышляя о детях, думал о «взрослых» проблемах, ставших для него «больными вопросами», в том числе о красоте человеческой и природной, о вольных и счастливых людях, о самой возможности счастья.
Ключевые слова: а. п. чехов; рассказы о детях; этико-психологические проблемы; авторский идеал.
Мир ребенка, необычный, неожиданный, яркий — целая область эстетических и этических интересов А. П. Чехова. Для него это особый мир, дети у него — особые люди. Чехова не привлекала литература собственно детская, но его крайне волновала сама стихия детства, притягивал внутренний мир детей, еще не испорченный влиянием общественной среды. В детском сознании он находил неискушенный, гармоничный взгляд на жизнь в ее целостном единстве. Детская тема давала выход его эмоциональному стремлению понять, как соотносится мир взрослых с миром детей. Большая часть произведений Чехова о детях приходится на вторую половину 1880-х гг. — время его расставания с амплуа юмориста и становления как крупного, драматически мыслящего художника.
В пору напряженных идейных поисков и мировоззренческих кризисов конца XIX в. детская натура и детская жизнь вызывали у русских литераторов особый интерес. Детскую тему в творчестве писателей-«восьмидесятников» (В. Г. Короленко, В. М. Гаршин и др.) окрашивали неприятие действительности, поиски нравственного идеала. Эти авторы, тяготея к теме детства, находили в детях (как и в людях из народа) естественную простоту, красоту нравственного чувства, чистоту и непосредственность.
Чехов как создатель образа детского мира в прозрачности и лирической насыщенности письма следует за Л. Н. Толстым, С. Т. Аксаковым, В. Г. Короленко. В то же время преимущественное внимание к боли, беде, одиночеству сближает его с Ф. М. Достоевским, М. Е. Салтыковым-Щедриным, Г. И. Успенским, В. М. Гаршиным. Изображенные Чеховым дети — часто существа страждущие или же угнетенные и подневольные. Чехов писал о том, что хорошо знал, наблюдал, выстрадал. Он сопереживал, сочувствовал детям, остро ощущая их несчастье, чеховские дети-герои вызывают в читателе не просто грусть, но боль и тоску.
Ребенком сам Чехов только издали видел счастливых детей. «В детстве у меня не было детства», — не раз говорил писатель. Себя и братьев он называл «маленькими каторжниками», имея в виду обязательную повинность работы в лавке, другие родительские дисциплинарные меры, деспотизм отца (которого, впрочем, он не переставал любить). Но этот «каторжный» путь не омрачил его души, напротив, возбудил в нем жажду любви к жизни, людям 1 .
При жизни Чехова, как писателя детской темы, приветствовали неоднократно. О чистоте воззрений Чехова, его умении смотреть на жизнь глазами ребенка, об определенной «детскости» и даже «женственности» дара писателя говорилось не раз как при его жизни, так и позднее. Л. Н. Толстой при первом же чтении произведений Чехова восхитился его «способностью любить до художественного прозрения» (запись в дневнике от 15 марта 1889 г.). Д. С. Мережковский говорил о «задушевной гуманности» Чехова, подмечая его «чувствительность, неисчерпаемую, очаровательную, как у женщин и детей» [Мережковский, 553]. Специфику чеховской характерологии подчеркивал В. Набоков: «Ни один писатель не создал столь трогательных, но без грана сентиментальности, персонажей» [Набоков, 325]. Ценна мысль Ю. И. Айхенвальда о том, что, «наблюдая детей, автор вместе с тем показывает нас самих, но в оценке Гриши, Коли, Нади и т. п.» [цит. по: Лысков, 245]. Основываясь на анализе рассказов Чехова, критики развивали тему виновности родителей перед детьми, унижения детей взрослыми, развращающего влияния взрослого мира на детскую душу.
В рассказах Чехова о детях можно выделить два основных аспекта: 1) восприятие мира глазами ребенка и 2) восприятие взрослыми детского мира. Чехов изображает те моменты в жизни детей, которые позволяют выявить проблемы, возникающие от непонимания взрослыми мира ребенка. Он строит свои рассказы чаще всего на столкновении детского сознания с миром взрослых, чуждым и непонятным. В одних произведениях изображаются оба мира как пересекающиеся. События рисуются такими, как их видят взрослый и ребенок. В других внешний мир, с которым сталкивается маленький человек, предстает целиком в его восприятии. Через взаимодействия между детьми и взрослыми выявляются психологические особенности тех и других.
Чехов предстает как знаток детской психологии и поведения. Поражают его наблюдательность, фантазия, дар перевоплощения, умение смотреть на мир глазами героев. Писатель передает свежесть детского взгляда, острую способность видеть красоту (ведь даже тусклые краски в детском восприятии всегда остаются яркими). Каждый ребенок в представлении Чехова — это личность со своими вполне определенными чертами, интересами, привычками, способностями. Дети независимо от возраста остаются во многом беспомощными, но они бескорыстней, чем взрослые, с большей готовностью способны прощать окружающих. Их души мягче. Поэтому окружающий мир, в котором так мало доброты, тепла и любви, часто им непонятен, чужд и страшен.
Чехов прибегает к простым и лаконичным средствам, сразу вводит читателя в суть происходящего. Хорошо сказал об этом качестве его поэтики В. Набоков: «Чехов входит в рассказ... без стука. Он не мешкает...» [Набоков, 330]. Первые фразы рассказов — при абсолютной простоте — многомерны. В них содержится целое повествование. «Папы, мамы и тети Нади нет дома. Они уехали на крестины к тому старому офицеру, который ездит на маленькой серой лошади», — так начинается один из наиболее известных его рассказов «Детвора» (1886) [IV, 315] 2 . Тут ощутимы слог и тональность, свойственные мышлению детей. Именно от их лица ведется повествование. Чувствуется трогательная симпатия автора к миру ребенка, признание его равноправным с миром взрослых.
«Папа, мама и тетя Надя» — люди, близкие детям, и они названы так, как их называют дети. «Старый офицер» — лицо из взрослого мира и, видимо, само по себе детям неинтересное, но им интересно сообщение о том, что в его доме будут крестить ребеночка, интересна и маленькая серая лошадь, на которой ездит старый офицер. Есть еще одна фигура — Филипп Филиппыч. Остается так и непонятным, кто он. Ребятне это все равно, и Чехов отлично знает это. Однако Филипп Филиппыч все-таки вызвал интерес детей. Чем? «Нехороший человек… — вздыхает Соня. — Вчера входит к нам в детскую, а я в одной сорочке... И мне стало так неприлично» [IV, 317]. А еще Филипп Филиппыч наделен привлекательным для детей умением «заводить» веки, от чего глаза «становились красными, как у нечистого духа» [Там же]. Чехов показывает особую детскую внимательность к тем «пустякам», которые совершенно стираются в восприятии взрослых. Зоркость самого Чехова-писателя как раз сродни детской.
Дети играют в лото не в силу потребности беззаботно повеселиться, а от гнетущей скуки, на которую их обрекли уехавшие в гости родители. Дети предоставлены сами себе, сиюминутное воздействие взрослых отсутствует. Однако духовно-душевный мир детей формируется под влиянием мира взрослых. Дети играют во «взрослую» игру, играют, как взрослые, «с азартом», на деньги, пользуясь терминами и языком взрослых. В игре раскрываются характеры. Какие тонкие, яркие портреты! Практичный и завистливый девятилетний Гриша, умненькая и самолюбивая Аня («лет восьми»). А вот их шестилетняя кудрявая сестренка Соня явно более всех по душе автору. Писатель «в лоб» об этом не пишет, однако все, что сказано о девочке, не вызывает сомнения в авторской симпатии. Соня «играет в лото ради процесса игры, по лицу ее разлито умиление. Кто бы ни выиграл, она одинаково хохочет и хлопает в ладоши» [Там же, 316].
Алеша описан не без иронии; нет сомнения, что у такого маленького существа уже закладывается вовсе не ангельский характер: «По виду он флегма, но в душе порядочная бестия. Сел он не столько для лото, сколько ради недоразумений, которые неизбежны при игре. Ужасно ему приятно, если кто ударит или обругает кого» [Там же]. Характеры проявляются в игре: «Аня видит, что Андрей прозевал 28. В другое время она указала бы ему на это, теперь же, когда на блюдечке вместе с копейкой лежит ее самолюбие, она торжествует». Или «Партия! У меня партия! — кричит Соня... — Проверить! — говорит Гриша, с ненавистью глядя на Соню» [IV, 317].
Замечательно описание стола, за которым играют: «стол... пестрит цифрами, ореховой скорлупой, бумажками и стеклышками» [Там же, 315]. Чехов активно использует прямую речь, диалоги динамичны, подчеркнута эмоциональность детского восприятия, поведения, быстрые смены настроений (отсюда быстрые смены тем разговоров). Чехов видит окружающее глазами детей и признает их право быть собой.
Очень точно Чехов показывает, сколь бесцеремонно может быть вторжение взрослых в детский мир. От взрослых в рассказе как бы представительствует гимназист пятого класса Вася. Его тянет к детям, он садится играть с ними. Но вместе с тем: «Это возмутительно! — думает он. — Разве можно давать детям деньги? И разве можно позволять им играть в азартные игры? Хороша педагогия, нечего сказать» [Там же, 318— 319].
Борьба амбиций, самолюбий, алчность — все это присутствует в среде совсем еще малышей. И все же дети трогательны, непосредственны, открыты добру. Чехов не прибегает ни к каким рассуждениям. Свидетельствуют лишь диалоги в игре, и финал — словно бы всепобеждающее детское братство. Соня заснула, в постель «ее ведут всей гурьбой, и через какие-нибудь пять минут мамина постель представляет собой любопытное зрелище. Спит Соня, возле нее похрапывает Алеша. Положив на их ноги голову, спят Гриша и Аня. Тут же, кстати, заодно примостился и кухаркин сын Андрей. Возле них валяются копейки, потерявшие свою силу впредь до новой игры. Спокойной ночи!» [Там же, 320].