Война одна из главных тем Хемингуэя (на примере истории Ника Адамса)
Композиция книги, способствует выявлению контраста между впечатлениями и испытаниями, выпавшими на долю Ника до и после войны. Здесь особенно важен парадоксально благополучный и, несмотря даже на некоторые очень тяжелые эпизоды, светлый, оптимистичный и открытый в будущее довоенный мир Ника, представленный в контрасте безысходно трагическому послевоенному миру, решительное неблагополучие которого не может быть полностью компенсировано никакими радостями, тем не менее немаловажными.
Вполне вероятно, что фамилия Адаме произведена Хемингуэем от имени Адам (Хемингуэй любил кое-что «прятать» в тексте), а довоенная и послевоенная история Ника составляет своеобразную параллель истории Адама до и после изгнания из рая, причем переломным моментом для главного героя сборника (утрата этической невинности, чувства бессмертия, наивных представлений и тому подобного) является мировая война.
Заметим, кстати, что в художественных текстах Хемингуэя литературные и другие аллюзии встречаются довольно часто. Итак, можно сказать, что, помимо контраста, обусловленного расположением «военных» главок в довоенной истории Ника, сборник дает еще и контраст психологии, душевного состояния Ника в начальных и конечных новеллах, посвященных этому герою. Роль контраста вообще очень велика в создании хемингуэевского синтеза, о чем подробнее будем говорить далее. Заметим, что шпрота нравственной проблематики, захватываемой Хемингуэем в книге, вынуждает писателя не ограничиваться историей одного только Ника, но и посвятить шесть рассказов (здесь мы не будем говорить о «Моем старике») обрисовке душевного состояния других персонажей, каждый из которых своеобразно воплощает общее мировое неблагополучие.
История Ника Адамса начинается в рассказе «Индейский поселок».
Мальчик присутствует на операции кесарева сечения, которую его отец делает в далеко не больничных условиях грязной индейской хижины. Поранивший ногу муж роженицы (он лежит на верхних парах и уже давно слушает крики жены), не в силах вынести ее мучений, перерезает себе горло бритвой, что обнаруживается только после удачного завершения операции. Уже в этом рассказе содержится ключ к пониманию общего ангорского замысла сборника, а кроме того, Хемингуэй сразу же демонстрирует перед читателем важнейшие идейно-стилистические особенности своего творчества 20-х годов. Некоторые из этих особенностей сохранят значение весомых черт авторского стиля и в дальнейшем, вплоть до последних произведений.
Суть рассказа ясно выражена в его заключительных строках, позволяющих понять все предыдущее и точно установить, что рассказ написан не о самом докторе, смерти индейца, индейском поселке или тому подобном, а о Нике и его отношении к миру:
«- Почему он убил себя, папа?
- Не знаю, Ник. Не мог вынести, должно быть…
- Трудно умирать, папа?
- Нет. Я думаю, это совсем нетрудно, Ник. Все зависит от обстоятельств.
Они сидели в лодке. Ник – на корме, отец – на веслах. Солнце вставало над холмами. Плеснулся окунь, и по воде пошли круги. Ник опустил руку в воду. В резком холоде утра вода казалась теплой. В этот ранний час на озере, в лодке, возле отца, сидевшего на веслах, Ник был совершенно уверен, что никогда не умрет».
Итак, мальчик только что видел насильственную смерть, да еще в обстановке, которая должна была значительно усугубить впечатление, вообще не предназначенное для детей, и все-таки он совершенно уверен в собственном бессмертии. Хемингуэй, используя обычный для него частный синтез, на протяжении всего рассказа косвенными средствами «нагнетает атмосферу», причем Ник все время остается в поле зрения автора и читателя. Отмечая эту особенность рассказов о Нике, И. Л. Финкельштейн справедливо пишет:
«…все показано сквозь восприятие Ника и в то же время бесстрастно-объективно. Это столь характерное для Хемингуэя органическое сочетание субъективного и объективного отражает самую суть его метода изучения и творческого преображения действительности».
В самом деле, рассказ написан от третьего лица, но все конкретное действие неизменно протекает перед глазами Ника. Мало того, Хемингуэй, как это вообще ему свойственно, где только возможно не ограничивается зрительными впечатлениями своего героя, по дает и восприятие им внешнего «через» работу других органов чувств. Вещность, ощутимость, осязательность внешнего мира, обладающего плотностью, запахом, вкусом, - важнейшая черта хемингуэевского стиля, связанная, в конечном счете, с мировоззрением писателя. Читатель же воспринимает происходящее не только «вместе» с Ником. В произведении оказывается как бы два зрительных плана: иногда то, что происходит перед глазами героя, резко увеличивается, но в основном мы видим и общую картину, и наблюдающего ее Ника одновременно. В тех случаях, когда общая картина как бы занимает весь «экран», не оставляя места для фигуры Ника, его присутствие все равно ощущается, так как именно его чувства составляют основной предмет повествования автора, чего нельзя сказать о других персонажах. Дядя Джордж может куда-то отойти или сесть в другую лодку, от отца можно и отвернуться, индейцы уходят на дорогу, чтобы не слышать криков роженицы, но сам Ник не «уходит» ни на минуту, а это вновь возвращает нас к вопросу о том, что же мальчику приходится перенести в жалкой хижине индейца.
Доктор Адаме рассказывает сыну а родовых схватках, но вот роженица опять закричала. «Ох, папа, - сказал Ник, - разве ты не можешь ей дать чего-нибудь, чтобы она не кричала?». Хемингуэй ничего не сообщает о силе крика, не описывает его, но крик не теряет для читателя своей реальности (еще раньше мы узнаем, что все мужчины поселка ушли на дорогу, туда, где не слышны крики женщины); во время операции доктор спрашивает Ника, нравится ли ему роль ассистента, на что Ник отвечает буквально одним словом, но автор не забывает добавить: «Он смотрел в сторону, чтобы не видеть, что делает отец» ; через две строки вновь следует показательная реплика: «Ник не смотрел туда», а еще через три строки: «Ник не стал смотреть. Всякое любопытство у него давно пропало». Зато, когда доктор обнаруживает, что муж роженицы зарезался, Ник все прекрасно видит, он «случайно» именно в этот момент занимает подходящую позицию. Итак, ясно, что Хемингуэй не упускает никакой возможности подчеркнуть тяжесть впечатлений, обрушившихся на мальчика. Нужно это, помимо всего прочего, чтобы максимально усилить уже приводившуюся концовку рассказа.
В основе рассказа контраст между тем, что мальчик увидел и перенес, и чувством бессмертия. Трагедия, показанная в рассказе, это трагедия не Ника, а других людей. Переживания Ника – только частный случай, который не мог определить (и ни в какой мере не определил) жизнь героя. В это время у Ника все еще впереди, и это все выглядит осязательно прочным, обещающим, надежным. Заключительное предложение рассказа важно во всех отношениях. Дело даже не только в том, что мальчик испытывает обычное в детстве чувство бессмертия, пусть в необычных обстоятельствах. Посмотрим, в какой конкретной обстановке это чувство пришло к нему. Здесь важно буквально каждое слово, и очень показательно, что Хемингуэй не разбил заключительную фразу на несколько более коротких, хотя вполне мог это сделать, не нанося существенного ущерба ритму повествования. Информация, заключенная в последней фразе, крайне многозначительна. Кончилась страшная ночь мук и смерти, наступает рассвет, как бы символизирующий рассвет жизни Ника; мальчик уже не в зловонной хижине, а па озере, в лодке; он не один – рядом с ним отец. Все выглядит в высшей степени оптимистично, жизнеутверждающе. Но… все это остается таким только до тех пор, пока в жизнь не врывается действительно трагичное, тот общий (а не частный) трагизм, который разобьет наметившуюся надежду и густо окрасит прекрасный в своей невинности мир. Этим трагическим для писателя и его героя стала мировая война. Обратимся к предшествующей рассказу главке и увидим, что она звучит подобно зловещему хохоту злых богов, хорошо знающих, что смертным не уйти от судьбы. При сопоставлении рассказа с главкой становится ясно, что, по мнению автора, только одна трагедия – война – проводит непереходимую границу между миром нормальным и прекрасным, при всех его ужасах, и – трагическим, становящимся в своем трагизме нелепым и извращенным. Страх адъютанта из главки выступает в качестве иронического фона рассказа, того самого фона, который скрытно опровергает оптимистическую уверенность мальчика.