Можно ли сказать, что автор поэмы «Суд памяти» работал только в традиционных формах?
Если брать его стих как таковой, да, если же рассматривать все произведение в целом, – нет. Такое органическое соединение различных форм охвата действительности, разнообразие интонаций, ритмов, какое наблюдается в поэме, – редкое соединение. Для полного выражения темы произведения нужны были все тона: холодность, ирония, сарказм, тоска, печаль, грусть, юмор, радость. Почти вес это есть в поэме. При чтении ее радуешься тому, как широко, многогранно и вместе с тем конкретно, «детально» воспринимается мир поэтом. Отсюда – доходящая до дерзости смелость сравнений, уподоблений, метафор, которыми изобилует поэма:
Летит Земля,
С восхода до восхода,
Из года в год,
Со скоростью мгновенной,
Великая!
В ногах у пешехода
И капельная точка
Во Вселенной.
И рядом с этой «громадой» – картина, поражающая меткостью тончайших наблюдений:
Под Калачом,
Уйдя в ночную глубь,
Бессонный трактор залежь поднимает,
И пуля,
Словно камешек на зуб,
На острие стальное попадает.
И, повернувшись медленно,
Опять
Ложится в землю,
Как зерно ложится
В критике много писалось о выразительности и, главное, характеристичности исаевских эпитетов и сравнений: «сухой, как жесть, фельдфебель», «муравьи рассыпаны, как порох»… Блестящей поэтической находкой признавалась глава десятая с ее единственным в своем роде рассказом Ганса о том, как взявший его в плен Русский солдат приказал, ему одному идти на восток и как тот шел, замерзая, пока не натолкнулся на землянку:
Мне женщина открыла дверь
И вдруг
Как оступилась,
Отступив за дверь,
Как будто я не человек, а зверь.
Как будто автомат еще со мной.
Забилась в угол.
За ее спиной
Дышали дети – волосы вразброс,
И только там я поднял руки, Хорст!
Но самые крупные поэтические находки, обеспечившие успех поэту, – это два смело интерпретированных Егором Исаевым образа; образ немецкого стрельбища и образ человеческой памяти. На контрастном развертывании их построено все произведение. С немецким стрельбищем в поэме связывается как война, так и все, что угрожает самому существованию жизни на земле. Напротив, понятие человеческой памяти персонифицируется поэтом и поднимается до значения реалистического символа, подобно тому как персонифицируется, например, в фольклоре Судьба, Доля или Горе-Здосчастье в одноименной древнерусской повести. Но в отличие от этих образов, у Егора Исаева олицетворенная человеческая память – не злой гений человека, а добрый, энергичный, неутомимый защитник жизни.
В философии и литературе давно бытуют афоризмы: «память – злой бич человека» и «люди – машины, призванные забывать». В романе «Огонь» Анри Барбюс противопоставил им утверждение, выстраданное в окопах первой мировой войны: люди не должны ничего забывать, если не хотят, чтобы повторилась новая кровавая бойня. Как бы подхватывая и развивая эту мысль, Егор Исаев показывает, что, если и после второй мировой войны память снова изменит человечеству, может прекратиться сама жизнь на земле. «Поэт убеждает, агитирует. Это речь оратора, - верно, определял творческую манеру поэта А. Урбан.- Для нее характерны восклицательные интонации, подчеркнутые повторения, публицистичность мысли. И в то же время возникает поэтическая картина, возвышающаяся до символических обобщений…».