Образ Кудашевой все-таки проступает в стихотворении. Н. Мандельштам не помнит, чтобы Кудашева картавила, но так по фонетическому принципу может быть передано грассирование – воркование «горлинок». Кроме того, Франция ассоциируется с Ахматовой («каменеет шаль» – «окаменела | Ложноклассическая шаль»; ей же посвщена «Кассандра»). Образы женщин противопоставлены; «я» с Ахматовой, не оставившие Россию и разделившие общую судьбу – по одну сторону; Кудашева, в 1920 г. помогавшая вызволять Мандельштама из врангелевской контрразведки, – по другую. «Кривые картавые ножницы» перекликаются с «кривдой».
Центр стихотворения образуют два двустишия о Чарли Чаплине. Во французском контексте уместней был бы французский вариант имени – Шарло, но для Мандельштама важнее тот фонетический ореол, который расходится от имени Чарли (до его появления в стихотворении нет ни одного «ч», связанного у Мандельштама с темой любовного соблазна [12, 220–247]). Прошедшая через революцию Франция предстает сбалансированным миром, накрытым «океанским котелком», «доброй» сферой нового «государя». Такая Франция – поэтическая попытка «иной жизни», но жизненный выбор давно совершен, и иллюзорность утопии давно осознана. В словах «Наклони свою шею» сохраняется ассоциативная связь с плахой, а «океанский котелок» напоминает «океаническую весть» о самоубийстве Маяковского.
Чарли Мандельштама – вариант доступной и привычной самоидентификации. Так Г. Иванов вспоминая «чудаковатость» Мандельштама, добавлял «не хуже какого-нибудь Чаплина» [5, 457]. Для позднего Мандельштама Чарли – воплощение отверженности. В стихотворении 1937 г. «Чарли Чаплин» действие перенесено в недоступную Мандельштаму Москву, где к Чарли «ласкова толпа», а в руках «у Чаплина тюльпан», на языке цветов означающий любовь, гордость, надежду на счастье. Но и здесь Чарли – «человек не на своем месте» [15, 73]: «государь» оборачивается шутом, вечно наказуемым балаганным петрушкой. Чарли разрывается между надеждой и отчаянием, не случайно он должен «пробиваться в роль». Его усилия нацелены на самосохранение вопреки давлению мира, роль – способ оставаться верным себе. Теперь основой самоидентификации становятся мотивы немоты и безумия. Немота – метафора смерти, исключенности из мира говорящих. Временным безумием была вызвана попытка самоубийства в 1934 г., но оно же, добровольно принятое на себя, характеризовало поведение Мандельштама, начиная с 1920-х по 1930-е гг. отмечены окончательным разрывом с официальным миром и переходом к «мудрейшему юродству». Двоякая природа царя-шута актуализирует мотив смерти-возрождения [17, 130].
Ситуация Чарли основана на фольклорном архетипе противостояния малого и большого, классический вариант которого – Давид и Голиаф [16, 79–100]. Идентифицируя себя с Чаплиным, Мандельштам устанавливает иную оппозицию – шута и царя, возможно, ей поддерживалось то «твердое ощущение… не тронут, не убьют» начала 1930-х гг., о котором вспоминала Н. Я. Мандельштам [6, 161], – власть правил игры не приняла. В мандельштамовском Чаплине совмещено несовместимое: сила и страх, слава и чужеродность окружения. В стихотворении «Я молю…» эта несовместимость сбалансирована, в «Чарли Чаплине» – утрачена. Его жалкая судьба спроецирована на общечеловеческую судьбу («Как-то мы живем неладно все»). Концовка стихотворения – «А Москва | Так близко, хоть влюбись | В дорогую дорогу» – как будто бы предполагает возможность примирения, только не ведет ли эта дорога «к чужим, к чужим»?
«Жесток XV век к личным судьбам», – заметил Мандельштам в статье о
Ф. Вийоне и поместил своего героя в ситуацию, где, с одной стороны, «самосострадание – паразитическое чувство, тлетворное для души и организма», с другой – «сухая юридическая жалость, которая «является… источником бодрости и непоколебимой уверенности в правоте своего «процесса» (1, 172, 173). Жестоким оказывается любой век. Уже в 1920-е гг. Мандельштам предчувствовал наступление «Мороза крепкого и щучьего суда». И как Вийон сам себе «судья и подсудимый», так и Мандельштам «Сам себе не мил, неведом – И слепой и поводырь». Его тоска по Франции сродни той, что он испытывал в недолгой уральской ссылке: «На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко». Он ищет не «жалости и милости» к себе, но просит так, как молят «о жалости и милости», чтобы «карусель воздушно-благодарная» продолжала свое вращение, чтобы мир существовал во всей его полноте, «жаль», если без него.
Список литературы
1. Ахматова А. Листки из дневника // Мандельштам О. Собр. соч. : в 4 т. М., 1993–1997. Т. 1; 1993. Т. 3.
2. Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде. М., 1955.
3. Гаспаров М. «Соломинка» Мандельштама (поэтика черновика) // Избр. ст. М. : НЛО, 1995.
4. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. М., 1978–1982. Т. 1.
5. Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М., 1989.
6. Мандельштам Н. Книга третья. Париж, 1987.
7. Мандельштам Н. Комментарий к стихам 1930–1937 гг. // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990.
8. Митюшин Л. Г. Конкорданс к стихам Осипа Мандельштама [Электронный ресурс]. URL: http://www. rvb.ru/mandelstam/m_o/concordance/description.doc
9. Неклюдова М. «Милость»/»правосудие»: о французском контексте пушкинской темы. Toronto Slavic Quarterly [Электронный ресурс]. URL: http://www.utoronto.ca/tsq/15/ neklyudova15.shtml
10. Цветаева М. История одного посвящения // Соч. : в 2 т. Т. 2. Проза. Минск, 1989.
11. Панова Л.«Уворованная» Соломинка: К литературным прототипам любовной лирики Осипа Мандельштама // Вопросы литературы. 2009. № 5.
12. Петрова Н. А. Литература в неантропоцентрическую эпоху. Опыт О. Мандельштама. Пермь, 2001.
13. Поляновский Э. Гибель О. Мандельштама. Птб.–Париж, 1998.
14. Сурат И. Мандельштам и Пушкин. М., 2009.
15. Шкловский Б. За 60 лет: работы о кино. М., 1985.
16. Фильмы Чаплина. 1979.
17. Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.