И все же, как это ни парадоксально, автору удается удержать художественный баланс в тексте «Эвелины». Это происходит, как нам представляется, за счет пронизывающей повествование общей музыкально-лирической интонации: элементы «плохого» письма словно бы утапливаются в ней, поглощаются ее ритмико-звуковым потоком. Такое эпико-лирическое соединение является главным конструктивным принципом архитектоники романов Газданова в целом [подробнее см.: Проскурина], в чем можно усмотреть типологическое родство с чеховской поэтической системой. Обращение Чехова к поэтическим клише с непародийными целями, как ни странно, не только не снижает, но даже усиливает эстетическое воздействие его произведений. Связано это с тем, что элементы чеховской «скомпрометированной» поэтики не сбивают общую лирическую интонацию его произведений [о лиризме и музыкальности чеховских новелл см., например: Бицилли, 78— 112; Дерман, 106— 130; Ларцев; Фортунатов, 105— 134; Шагинян; Шмид, 243— 262; и др.], не нарушают их «ритмо-слово-единства» [Асафьев, 213]. Они как будто становятся в них еще одним средством лиризации, приобретая при этом особую энергетическую заряженность: через саму фразу словно бы излучается душевная энергия повествователя или героя-протагониста. Ориентированность на стиль интеллигентской речи с ее повышенной эмоциональностью, «использованием специфической “ высокой”публицистической фразеологии» [Чудаков, 119] активизирует эту тенденцию. Мотивы ожидания, предчувствия жизненных перемен, звучащие на лейтмотивном фоне щемящей грусти в лирических фрагментах чеховских текстов, переводят «банальную фразу» в иной — высокий — поэтический регистр.
Смысловая наполненность беллетризированного сюжета газдановского романа достигается схожим способом. Покажем это на одном из самых ярких эпизодов — уличной сцене героя-повествователя с продавщицей фиалок:
Я вышел на улицу. Была студеная ночь, над моей головой, окрашивая ее в призрачный цвет, как сквозь освещенную воду аквариума, горели буквы «Fleur de Nuit». Ко мне тотчас же подошла очень бедно одетая женщина, которая держала в руке маленький букет фиалок: «Monsieur, les violettes…» [«Месье, фиалки…» (фр.)]. Я знал, что этот букет она предлагала всем, кто выходил из кабаре. Она была пьяна, как всегда, и, как всегда, не узнала меня. «Monsieur, les violettes…» Некоторые отворачивались, другие давали ей немного денег, но никто, конечно, не брал цветов, и она рассчитывала именно на это. Ей было около пятидесяти лет, ее звали Анжелика… [Газданов, 1996, II, 594].
Оценить данный фрагмент можно теми словами, которые Газданов адресовал Чехову: его отличает тот же «безошибочный ритм», «непогрешимый в своем совершенстве». Ритмизирует этот лирический фрагмент повторяющаяся фраза цветочницы «Monsieur, les violettes…», которая рифмуется с названием кабаре «Ночная фиалка». Сам же образ Анжелики резко диссонирует как с родом ее занятий, так и с ее ангельским именем. В процессе развертывания этого лирического микросюжета происходит нарастание драматической «ноты», приобретающее особую рельефность на фоне легкой атмосферы ночного кабаре:
…Я однажды, несколько лет тому назад, просидел с ней два часа в ночном кафе, и она рассказывала мне всю свою жизнь, вернее, то, как она себе ее представляла в ту ночь. Это представление смещалось в зависимости от ее опьянения… То она была вдовой генерала, то женой морского офицера, то дочерью московского купца, то невестой какого-то министра, то артисткой... Но, так или иначе, результат всего этого был один и тот же, и этого не могло изменить ничье воображение: она была бедна, больна и пьяна, и в том, что ожидало ее в недалеком будущем, не было ничего, кроме безнадежности и перспективы смерти на улице, в зимнюю ночь, перед затворенной дверью кабаре, за которой пили шампанское и слушали музыку. Я дал Анжелике несколько франков и пошел дальше [Газданов, 1996, II, 594].
Герой-повествователь и Анжелика находятся, кажется, в несравнимых, «не-эквивалентных» (В. Шмид) положениях. Однако финальная часть фрагмента строится таким образом, что этот глубокий контраст вписывается в общую линию единства — единства места, времени, исторической судьбы. Проводником в этот экзистенциальный план служит здесь музыка (близкую функцию выполняет серенада Брага в сюжетно-повествовательной структуре чеховского «Черного монаха»). Фортепианные импровизации пианиста, воспоминания о которых неожиданно вплывают в сознание лирического героя, преобразуют сложившуюся персонажную оппозицию в сходство:
Было пустынно, тихо и холодно. Я поднял воротник пальто — и вдруг передо мной возникли: теплая ночь на Ривьере, стеклянный ресторан над морем и тот удивительный импровизатор, игра которого теперь в моем воображении была чем-то вроде музыкального вступления к тому, что сейчас происходило, что было предрешено и что уже существовало, быть может, в недалеком будущем, которое ожидало нас всех в этом случайном соединении: Анжелику, Мервиля, Андрея, мадам Сильвестр, Котика, Эвелину и меня — в том, чего мы не знали и что, вероятно, не могло произойти иначе, чем ему было кем-то суждено произойти [Там же, 594— 595].
Мотивы тоски и грусти, звучащие на фоне жизненного благополучия героя, — характерный прием чеховской поэтики персонажа, что и дает возможность увидеть за контрастными характерами и жизненными ситуациями его героев сходство судеб в контексте большого времени. Наиболее яркий пример — адресованная Раневской реплика Лопахина после его удачной покупки «Вишневого сада»:
Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь. (Со слезами) О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь [Чехов, 595].
Любопытно то, что Газданов в своем анализе чеховского творчества проходит мимо таких моментов. Говоря о трезвом взгляде писателя на жизнь, об отсутствии у Чехова каких-либо иллюзий и надежд, он доказывает свою мысль на основе «самых беспощадных» его произведений: «Мужики», «В овраге», «Палата номер шесть». Подсветкой этим размышлениям служат рассказы «Дом с мезонином», «Дама с собачкой», «Степь», «Архиерей». В двух последних Газданов-критик видит попытку автора преодолеть безотрадность собственного художественного мира. Однако попытка эта оказывается, с его точки зрения, безуспешной: «герой “ Степи”, которая ничем не кончается, — мальчик Егорушка, и мы не знаем, какой будет его жизнь. А Архиерей умирает» [Газданов, 2009, III, 663]. По существу же, «ничем не кончается» большинство произведений Чехова, и «мы не знаем, какой будет… жизнь» многих его героев. Сам Газданов в своем позднем романном творчестве (кроме «Эвелины», это романы «Пилигримы» и «Пробуждение») пытается преодолеть характерное для его ранних произведений финальное пуантирование жизненной неопределенности героя. Все его персонажи к концу перечисленных романов достигают вершинной точки своего существования. Если в таком развитии сюжета можно усмотреть осознанное противостояние чеховской сюжетной стратегии, то творческий диалог с Чеховым как «инструменталистом стиля» [см. об этом: Белый, 399] проявляется в прозе Газданова не через прямое заимствование, а скорее на уровне литературной памяти, актуализированной эстетическими поисками современного ему Серебряного века (не случайно поэты-символисты видели в Чехове своего предтечу [см., например: Белый, 397; Шмид, 242— 262]). Что же касается «парадокса поэтизмов», то у Газданова более ощутим момент столкновения контрастных поэтик по сравнению с чеховскими произведениями: при организации фабулы и в построении диалогов «Эвелины» он буквально «соскальзывает» в область бульварной литературы, тогда как в лирических эпизодах романа поднимается на вершины художественного мастерства.
Список литературы
Адамович Г. Литература в Русских записках // Последние новости. 1939. 29 июня.
Асафьев Б. Музыкальная форма как процесс : в 2 кн. 2-е изд. Л., 1971.
Белый А. Арабески. М., 1911.
Бицилли П. М. Anton P.Čechov. Das Werk und sein Stil. Mьnchen, 1966.
Газданов Г. Собрание сочинений : в 3 т. М., 1996.
Газданов Г. Собрание сочинений : в 5 т. М., 2009.
Дерман А. Б. О мастерстве Чехова М., 1959.
Диенеш Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество. Владикавказ, 1995.
Каспэ И. Искусство отсутствовать. Незамеченное поколение русской литературы. М., 2005.
Ларцев В. Средства лиризации в новелле А. П. Чехова «Попрыгунья» // А. П. Чехов: проблемы творчества. Самарканд, 1960. С. 33— 50.
Матвеева Ю. Самосознание поколения в творчестве писателей-младоэмигрантов. Екатеринбург, 2008.
Проскурина Е. Н. Единство иносказания : о нарративной поэтике романов Гайто Газданова. М., 2009.
Фортунатов Н. Пути исканий. М., 1974.
Чехов А. П. Собрание сочинений : в 3 т. Т. 3. М., 1994.
Чудаков А. Слово — вещь — мир: от Пушкина до Толстого : очерки поэтики рус. классиков. М., 1992.
Шагинян Р. К поэтике чеховской лирической новеллы 90-х годов: «Скрипка Ротшильда» и «Дом с мезонином» // Проблемы поэтики. Самарканд, 1980. С. 32— 39.
Шмид В. Проза как поэзия : Пушкин. Достоевский. Чехов. Авангард. СПб., 1998.