С помощью литературности комические рассказы Булгакова формируют установку на смеющегося читателя, который не просто несет в памяти книжные ассоциации, но и легко ловит моменты, где они "искрят" в соприкосновении с житейскими впечатлениями и перипетиями его сегодняшней жизни. В "Лжедмитрии Луначарском" эффект многократного преломления усиливается ввиду сказовой манеры повествования с ее игрово организованным словом. И читатель попадает в плен такого эстетического "кокетства".
Комическое нуждается в общем текстовом поле для совместной игры автора и читателя. Р. Барт писал: "Одно дело чтение в смысле потребления, а другое дело - игра с текстом. Слово "игра" следует здесь понимать во всей его многозначности. Играет сам текст (так говорят о свободном ходе двери, механизма), и читатель тоже играет, причем двояко; он играет в Текст (как в игру), ищет такую форму практики, в которой бы он воспроизводился, но, чтобы практика эта не свелась к пассивному внутреннему мимесису (а сопротивление подобной операции как раз и составляет существо Текста), он еще и играет Текст" 6 . Обеспечение читателю именно такой формы существования входило в творческую стратегию Булгакова - создателя смехового мира. Систему приемов подобного письма можно наблюдать в рассказе "Похождения Чичикова", текст которого выстроен на основе интертекстуальности. Энергетический резонанс, возникающий между Булгаковым и Гоголем, становится той питательной средой, на которой развертывается ювелирное художественное письмо автора, демонстрирующего уникальную способность комбинаторной вязи текста. Булгаков "прельщает" своего читателя уже самим заглавием рассказа, выставляя в нем со школы знакомое имя, шлейфом тянущее за собой комическую историю об изворотливом скупщике мертвых душ. Он дает произведению подзаголовок "поэма" и тут же переводит повествование в сниженный регистр указанием "в десяти пунктах" и цитатным эпиграфом без малейшего признака поэмности: "Держи, держи, дурак! - кричал Чичиков Селифану. - Вот я тебя палашом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. - Не видишь, леший дери твою душу, казенный экипаж" (230). Настроение булгаковского текста сразу же начинает вибрировать в диапазоне "высокий - низкий". С таинственным стилем Пролога, вводящего в мир сна, диссонирует сообщение о появлении из Мертвого царства Ноздрева в чужом экипаже, Держиморды на пожарной трубе, Селифана, Петрушки и самого Чичикова в знаменитой бричке. Эффектом странности сближения - "И двинулась вся ватага на Советскую Русь" - автор сразу же завладевает вниманием читателя и, заманив его обещанием "изумительных происшествий", принимается "кокетничать", рисоваться, "выставлять напоказ свои достоинства" - умение строить комический текст.
Ключевую энергетическую позицию занимает текстовая перверсия, открывающая первую же главу: "Пересев в Москве из брички в автомобиль и летя в нем по московским буеракам, Чичиков ругательски ругал Гоголя: "Чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обоими глазами по пузырю в копну величиною! Испакостил, изгадил репутацию так, что некуда носа показать. Ведь, если узнают, что я - Чичиков, натурально, в два счета выкинут, к чертовой матери. Да еще хорошо, как только выкинут, а то еще, храни бог, на Лубянке насидишься. А все Гоголь, чтоб ни ему, ни его родне…"" (230). Стремительная новизна ракурса мощно стимулирует выстраивание цепочки родственных по структуре текстовых фрагментов: Чичиков въезжает "в ворота той самой гостиницы, из которой сто лет тому назад выехал", "вместо вывески "Гостиница" висел плакат с надписью: "Общежитие N такой-то", и, само собой, грязь и гадость была такая, о которой Гоголь даже понятия не имел", старый знакомый дядя Лысый Пимен "некогда держал Акульку, а теперь открыл на Тверской кафе на русскую ногу с немецкими затеями: аршадами, бальзамами и, конечно, с проститутками" (231).
Принятая в тексте система означивания не предполагает криптограммы: в механизм развёртывания художественного дискурса вовлечены привычные, отстоявшиеся в памяти читателя, прозрачные значения и ассоциации. Разнообразное множество форм смыслопорождения возникает при включении их в новую текстовую среду, не затемняющую, а выявляющую через доведение до логического конца потенциальный смысл знаков. Читатель легко ловит их язык. Встречая в речи героя знакомые метки: "скалдырники", "бараний бок с кашей", "христопродавцы", "мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет", он воспринимает их как авторское приглашение к игре и фиксирует как остроумную добавленную в текст лексическую крупинку, открывающую новые возможности дальнейшего смыслового варьирования: "Лягушку вашу пайковую мне хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот и гнилой селедки тоже не возьму!" Скрещение прежних и новых значений генерирует смеховую реакцию читателя. Когда он читает о Собакевиче, тот слопал "простой паек", потом добавки попросил, ему дали "ударный", а потом - "какой-то бронированный", а потом и "академический", а позже узнает, что Чичиков добился "всем академические": "На себя получил, на несуществующую жену с ребенком, на Селифана, на Петрушку, на того самого дядю, о котором Бетрищеву рассказывал, на старуху мать, которой на свете не было" - когда он все это читает, он испытывает удовольствие не только от того, как метко схвачены автором процветающие нахрапистость и плутовство, но и от самой словесной изобретательности его.
Булгаков легко избегает однообразия текста, часто меняя приемы его строения. Специфическим перепадом энергии отмечены комические парадоксы его фрагментов. Заполнение Чичиковым анкеты "в аршин длины", где было "сто вопросов самых каверзных: откуда, да где был, да почему?" представлено как довольно напряженный момент. Хоть Чичиков и "пяти минут не просидел и исписал анкету кругом", все же "дрогнула его рука, когда он подавал её": "Ну, - подумал, - прочитают сейчас, что я за сокровище и…". Интонационно текст движется максимально вверх, а продолжается, фиксируя внезапный обрыв: "Во-первых, никто анкету не читал, во-вторых, попала она в руки к барышне-регистраторше, которая распорядилась ею по обычаю: провела вместо входящего по исходящему и затем немедленно ее куда-то засунула, так что анкета как в воду канула" (232). Подобная структура нередко индексируется финальным "нулевым" знаком, задающим читателю несложную и остроумную загадку: в ответ на грозное требование представить для аренды помещения "ведомость в трех экземплярах с надлежащими подписями и приложением печати" (усложнение требования сопровождается нагнетанием энергии) Чичиков приносит лист - следует энергетическое усиление, - на котором "печатей столько, сколько на небе звезд. И подписи налицо", а затем следует спад: " За заведующего - Неуважай-Корыто, за секретара - Кувшинное Рыло, за председателя тарифно-расценочной комиссии - Елизавета Воробей". Сема мнимости, реального нуля сопряжена с рассеиванием энергии. Но Булгаков играет чередованием пустоты и наполненности. Текст снова формирует подъем: "Верно. Получите ордер. Кассир только крякнул, глянув на итог. Расписался Чичиков и на трех извозчиках увез дензнаки" (234).