В рассмотренных случаях, как видно, преподобный Радонежский чудотворец своей волей, поступками и словами прямо воздействует на реальные обстоятельства и события. Он ведёт себя при этом как знающий, заботливый, строгий, предусмотрительный, требовательный хозяин и защитник. Потому его речи стилистически просты, а по содержанию предельно конкретны и деловиты, в них совсем нет словесных прикрас, отвлечённости и притчивости, нет ни намёка на какой-то сокровенный духовный смысл.
Особенно показателен в этом отношении рассказ о явлении святого некоему болящему насельнику Троицкого монастыря. Явление произошло сразу после того, как преподобный Сергий чудесным образом отправил своих учеников Михея, Варфоломея и Наума доставить в голодающую Москву хлеб из монастырских запасов. И они, будучи замечены осаждающими, тем не менее невредимо, как и подобает таинственным персонажам, миновали польско-литовскую стражу и выполнили данное им поручение. О чуде пошли разговоры, кто-то верил, кто-то нет. И вот однажды один немощный престарелый инок «лежа на постели» в монастырской больнице, тоже засомневался. «Сиа же ему мыслящу, обратися к стeнe и се слышит больницу ту оттворшуся и топот ног идущу. Он же не обратися позрeти, занеже мног вход и исход больным тогда в келии той; и мнози бeднии от мирских чади ту же живуще. И слышит старец той кличюща его: “Обратися сeмо, да скажу ти нeчто!” Старец же не обратися к нему и рече: “Скажи, брате, что есть; не могу убо превратитися; вeси и сам, яко болен есмь”. Той же паки рече к нему: “Обратися! Что ленишися?” Старец же отрече: “Не хощу вредитися, повeдай просто”. Мняше бо старец, яко тоя же келии нeкто се глаголет ему; тeм же и не хотяше зрeти на нь. И премолчав предстояй начат поносити ему глаголя: “Что безумствуеши, старче? что непокорив еси? се ли иночество ти? или нeсть у Бога милости, еже подати здравие немощи твоей?” Старец же о поношении размышляше и в себe мысля: “Кто напрасньствует ми, кого же аз оскорбих?” И восхотe обратитися, и всею силою двигся, и се на ногу своею здрав ста. И позна чюдотворца по образу написанному на иконe. Глагола же ему великий чюдотворец Сергий: “Что сумнишися? Истинно послах учеников своих”. И старец, прост сый, и рече: “И на чем послал еси, государь нашь?” Преподобный же отвeща: “Их же конюшей Афонасей Ощeрин скудости ради корма трех слeпых мeринов в надолобы изгна внe монастыря, на тeх послах. Повeждь же всeм о сем: не толико ми гнусно смрад блуда согрeшающих мирян, елико же инок небрегущих своего обeщаниа. И под стeнами града обители моея всeх врагов пришедших потреблю, нечисто же во обители сей и двоемыслено живущих погублю и со осквернившимися управлю”. И се рек невидим бысть. Старец же разуме себе здрав и страхом многим одержим, и плакася до утрени о пререкании ко святому»[xliii].
Данный рассказ об исцелении и вразумлении воспроизводит внешне совершенно обыденную бытовую сцену, ход которой развивается на основе абсурдности, нелепости положения: немощный инок отказывается смотреть на своего собеседника, принимая его за подобного себе и не желая причинить себе неудобство; тот настойчиво требует от него обернуться и укаряет его в непослушании; больной всё-таки оборачивается, но не по благоговению перед своим ви-за-ви, а по гордости, обидевшись на якобы несправедливые слова; и тогда получает исцеление, но не по молитве и глубокой вере, а просто так, будто сюрприз, будто вдруг нашёл то, чего не искал; и поняв, ктó перед ним стоит, старец совсем не удивляется, более того, даже говорит со своим гостем как-то по-свойски, чуть ли не запанибрата; да и цель явившего себя в такой обстановке преподобного, оказывается простейшей, — разъяснить, кáк именно отправил он в Москву своих учеников, насколько ему противна монашеская неверность иноческим обетам и что с нечестивыми и льстивыми насельниками он поступит так же, как с врагами монастыря. Осуществив своё намерение, святой исчезает; исцелённый же монах вместо религиозного воодушевления и славословий всю ночь с плачем раскаивается в собственной строптивости.
Как можно видеть, и все другие рассказы о явлениях преподобного Сергия, помещённые Авраамием в «Сказании о Троицкой осаде» в общем построены так же, то есть — как сообщения об обычных и привычных фактах бытия, которые к тому же, мало связаны с религиозными переживаниями, хотя и имеют в виду божественное вмешательство в дела людские. Для героев и свидетелей этих эпизодов характерны простой облик, простая поступь, простые речи. Правильность такого вывода демонстрирует, например, глава «О явлении чудотворца Сергиа Польским и Литовским людем», читающаяся в «Истории» уже за пределами «Сказания», но сюжетно связанная с событиями обороны монастыря. Здесь воспроизводится свидетельство некоего дворянина Семена Языкова о суеверном восхищении поляков, стоявших в осаде под монастырскими стенами, силой обороняющихся людей. Подтверждая своё мнение, поляки будто бы сообщили ему, что однажды видели, как «един мних ухватил нашу полуторную пищаль (замечу, что такая пушка — обычно медная, в полторы сажени длиной, то есть около двух метров — могла быть очень тяжелой[xliv]— В. К.) и на раму свое возложил, в мур (стену — В. К.) у нас унесе. И се видeвше мы и с нами панове вельми дивишяся и страхом одержими бышя. Многа же и ина видeния видeхом и разумeхом, яко мнихом поспeшествует сила Божиа»[xlv]. По убеждению Авраамия, в данном свидетельстве речь шла именно о Сергии Радонежском. Но в таком случае теперь преподобный оказывается представленным читателям «Истории» чуть ли не как былинный герой, который только одной своей силой и удалостью наводит ужас на врагов. Уместно заметить, что при этом он остаётся и рачительным хозяином, ибо прибирает же к рукам нужное монастырю польское оружие.
Кстати, рассмотренные выше монологи Радонежского чудотворца во время его явлений участникам борьбы за монастырь, как и сами соответствующие им сюжеты, в плане стилистики и поэтики также более близки к народной сказовой, эпической традиции, нежели к церковно-агиографической, обычно характерной для литературы видений. Достаточно сравнить их, например, с визионерскими текстами, появившимися тогда же, в Смутное время, — с «Видением некоему мужу духовному»[xlvi], с «Повестью о видении иноку Варлааму в Великом Новгороде»[xlvii], с «Повестью о чудесном видении в Нижнем Новгороде»[xlviii], с «Повестью о видении во Владимире в 1611 году» [xlix], с «Видениями Евфимия Чакольского 1611-1614 гг.»[l]. Все эти тексты отличаются сугубо церковным характером и описывают события, происшедшие в контексте сугубо религиозных переживаний с молитвой и благоговением перед лицом Божественного откровения. Любопытно, что и в самой «Истории в память предыдущим родом», вне границ «Сказания об осаде Троицкого монастыря», содержатся подобные рассказы. Таковы главы: «О явлении чудотворца на Москве с хлебы»[li], «О явлении Сергиа чудотворца на Москве во осаде Галасунскому архиепископу Арсению»[lii]и «Чудо преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия чудотворца о исцелевшем немом»[liii]. Вот, например, как повествуется о явлении преподобного архиепископу Арсению Элассонскому, бывшему «хранителю царских гробниц» в Архангельском соборе Кремля[liv]: «Тогда убо Галасунскому архиепископу Арсению бывшу во осадe в Кремлe со окаанными Поляки и с Нeмцы и всeми потребами обнищавшу, — весь бо дом его Поляки и Нeмцы разграбиша и вся имeниа его и запасы поимашя, — архиепископу же, гладом помирающу и уже живота отчаавшуся и отходную ему проговорившу, лежащу же ему в келии со единем старцом, келейником своим, является ему великий в чюдесeх Сергие; пришед х келии тихо, молитву сотворь. Архиепископ же от зельныя немощи едва отвeща: “Аминь”. И абие входит в келию его преподобный Сергий, и свeт велий в келии возсиа, и глагола ему святый: “Арсение! Се убо Господь Бог, молитв ради Всенепорочныя Владычица Богородица и великих ради святителей Петра и Алексeя и Ионы и всeх святых, — да и аз грeшный с ними же ходатай бых, — заутра град Китай предает в руцe христианом и врагов ваших вскорe всeх низложит и из града извергнет”. Архиепископ же Арсений, очи свои возвед, и ясно видит близ одра его стояща великого чюдотворца Сергиа; и познав его и едва въстав на ногу свою, поклонися ему. Он же невидим бысть от очию его. И свeт он великий, явльшийся в келии его, разыдеся. Архиепископ же, в себe быв, ощути, себе от болeзни здрава и благодарив Бога до утриа»[lv].