Есть и еще одна гипотеза появления Кольца в трилогии, высказанная Джоном Коксом [15]. В частности, в «Республике» Платона описана история пастуха, случайно нашедшего кольцо в пещере (ср. «Хоббит»). Это кольцо делает своего владельца невидимым (в отличие от кольца Нибелунга). Но вместе с властью, которое оно дает, приходит и моральный распад. И только тот, кто опирается на внутренние, духовные ценности, а не внешние блага, может противостоять разлагающей власти кольца-невидимки. Кстати, в письме к М. Уолдену Толкин замечает, что слово «власть» в его книге, как правило, имеет негативную эмоциональную окраску (за исключением тех случаев, когда речь идет о Божьей власти) [16]. Как видим, проблематика и сюжет «Властелина Колец» действительно имеет много общего с этой идеей Платона. Однако относить вслед за Коксом книгу Толкина к «платоновской фэнтази» все же не следует.
Избавиться от проклятия власти - в книге Толкина Кольцо прямо называют проклятием Исилдура, по имени героя, который первым завладел им и был убит из-за него, - можно, лишь бросив Кольцо в огонь. В тетралогии Вагнера так поступает Брюнхильда, в трилогии Толкина - хоббит Фродо. Иначе говоря, отношение к власти, которая порабощает души (или заставляет совершать преступления, как в «Кольце Нибелунга»), у Вагнера и у Толкина схоже. Различно, однако, их отношение к попыткам решения нравственной дилеммы. Финал «Кольца Нибелунга» наводит па мысль, что Вагнер не только явственно ощущал атмосферу «заката Европы», но и приветствовал ее. «Для Вагнера миф с самого начала выступал в известном противостоянии истории», - утверждает Е.М. Мелетинский [17]. В понимании Вагнера история представляла собой нечто сугубо внешнее, условное, выступая как своего рода арена для действий «мировой воли» Шопенгауэра. Ей композитор противопоставлял миф, лишенный какого-либо привкуса иронии.
Толкин также активно использует поэтическую функцию мифа, привлекая его для решения не менее грандиозных задач, чем у Вагнера. Тем не менее автор «Властелина Колец» отчетливо ощущает условность своих построений (при том, что они полностью соответствуют законам «вторичного мира» и обладают внутренней логикой повествования). Важно и различие в сфере идей. Толкин отнюдь не менее пессимистично смотрит на путь, по которому пошла европейская цивилизация, и лучшим доказательством этому служит осмысление термина «эскапизм», активно используемого в эссе и реализуемого в художественной прозе. Однако «трагизм между природой и культурой» в трилогии отсутствует, равно как нет там и трагического одиночества личности перед враждебными ей силами природы.
Конфликт во «Властелине Колец» носит принципиально иной характер. Если Зигфрид совершает подвиги, чтобы добыть кольцо, становясь трагической жертвой своей доблести, то мотивировка героев Толкина полностью противоположна идее Вагнера. Хоббит Фродо («получеловек» по сравнению с эпическими героями) готов пожертвовать собой, чтобы уничтожить Кольцо Всевластья. Толкин, таким образом, отдает предпочтение не достижению абсолютной власти, а, напротив, свободе воли и духа. Именно поэтому в трилогии отсутствует тот пессимизм, которым проникнуто произведение Вагнера. Наиболее ярким доказательством может служить финал трилогии. Отзвуки архаической эсхатологии присутствуют и здесь: вместе с магическим Кольцом Всевластья пропадает и сама магия. Из Средиземья уходят маги и эльфы, чья магическая сила больше не властна над этой землей. Однако это не соотносится с концом света - на смену приходит Эпоха Людей. Характерно, что и сами маги не оценивают ее как начало упадка, скорее как зарю расцвета людской расы. Причиной тому - уничтожение Кольца Всевластья. Итак, то, что у Вагнера становится указанием на гибель цивилизации, у Толкина осмысливается как ее истинное начало. Сдержанно-христианский оптимизм Толкина отличает пафос «Властелина Колец» и от мрачного «неоромантического мифологического символизма» Вагнера, и от иронии модернистского мифологического романа.
Следует отметить, что наряду с сугубо мифологическими мотивами Толкин широко использует и те, которые пришли из рыцарского романа и цикла о короле Артуре. В частности, можно вспомнить о культе служения Даме Сердца. В трилогии он дублируется двумя парами: Арагорн - Арвен и Гимли - Галадриэли. Могучий воин Арагорн совершает достойные песен подвиги, которые только и могут привлечь к нему благосклонность Арвен и ее знатного отца, в том числе и отвоевывает себе королевство предков. Арвен, в свою очередь, хранит ему верность, проводя время за вышиванием знамени для своего возлюбленного. На фоне этой прчти куртуазной истории довольно нелепой выглядит любовь гнома Гимли к Владычице Лориэна Галадриэли, обладательнице одного из трех эльфийских магических колец. На первый взгляд кажется, что в данном случае Гимли выступает профанным двойником Арагорна - настолько в прямом и переносном смысле велико несоответствие между фигурой рыцаря и гнома.
Таким образом, мы видим, что культ Прекрасной Дамы переосмысливается Толкином, но отнюдь не в ироническом ключе. Образ Дамы, служение которой вдохновляет рыцарей на подвиги, органично вписывается в общий эпический контекст трилогии. Сходная роль есть и у более архаического сюжета о деве-воительнице. В ее качестве выступает Эовин, последовавшая на поле битвы за конунгом и совершившая там величайший подвиг, одолев в единоборстве Короля-Мертвеца. Ее поступок может быть расценен и как проявление нордической «воли к смерти», продиктованной неразделенной любовью к Арагорну. Однако финал этой истории отнюдь не плачевен. Эовин вызывает к жизни чувства, которые она не принимала в расчет (в скандинавском эпосе о них фактически нет упоминаний) - сочувствие и жалость, за которыми стоит любовь другого человека, менее знатного, чем Арагорн, но не менее доблестного. Так эпические душевные побуждения отодвигаются на задний план перед гораздо более естественными эмоциями. Реконструкция архаического эпоса органично сменяется почти психологическим романом.
Если же говорить о романах Артуровского цикла, то здесь нужно отметить тот интерес, который все «инклинги» питали к этой странице английской культуры. Эпические поэмы, чьим источником явилась «Смерть Артура» Томаса Мэлори, писал Чарльз Уильяме (можно вспомнить его «Талиессин в Логрисе»); особую концепцию подвигов Артура предложил Льюис в «космической трилогии». Если же говорить о трилогии Толкина, то здесь нужно отметить прежде всего мотив Сломанного Меча, чудесного меча Андрил (аналог Экскалибура или, возможно, меча Сигурда Грама) и короля, возвращающегося в свое королевство. Данный мотив является фактически сюжетообразующим. Артур, при котором «все короли стали одним королем», и Арагорн, объединяющий страну после победы над Сауроном, выполняют сходные функции в повествовании. Следует отметить, что некоторые исследователи проводят параллели не только между Артуром и Арагорном, но и Артуром и Фродо. Речь идет о трактовке финала трилогии, когда Фродо, раны которого делают невозможной жизнь в Средиземье, отправляется на корабле к Благословенному Краю за краем земли. Это плаванье уподобляется последнему плаванию короля Артура на остров Авалон.
С древнейшими сюжетами о короле Артуре тесно связаны и фабулы рыцарских романов о Святом Граале. я Толкин избежал прямого заимствования, отдав предпочтение аналогиям и параллелям. Символика Грааля на сюжетном уровне фактически отсутствует, зато достаточно просто увидеть черты немощного Короля-Рыбака в образе Наместника Гондора Денэтора. Хотя у него и было два сына, один из них погибает, а от второго гордый старец отказывается. Соответственно Арагорн и есть тот рыцарь, который, достигнув Святого Грааля и став королем, ожвит королевство, дав продолжение роду. Здесь мы приближаемся к гораздо более древнему мифологическому мотиву, который лишь использовали авторы средневековых romance. С Арагорном будет связан целый ряд мифологических ролей.
Еще одна особенность мифологизма творчества Толкина состоит в том, что он объединяет в рамках произведения разные культурные слои, равно как и различные к литературные реминисценции. В данном случае речь идет о легенде о Фаусте. На образном уровне выделяются фигуры мага Сарумана и Наместника Гондора. Оба они проводят время, уединяясь в башнях и вопрошая магические камни-палантиры. Сходство между ними и колдунами-чернокнижниками подчеркивается и тем, что каждый сознательно (как Саруман) или не отдавая себе в этом отчета (как Денэтор) продал душу Черному Владыке Саурону в обмен на власть и знания. Отголосок подобного мотива встречается и в рассказе о прошлом Гондора: «...В тайных мастерских иссохшие ученые мужи составляли чудотворные элексиры или с вершин высоких башен искали среди звезд начертания судеб». Следует отметить, что ни один из них не схож с Фаустом в гетевском понимании. Некоторые исследователи видят черты фаустианской личности в образе Фродо. Однако, по мнению Э. Фуллера, он скорее противопоставлен гетевскому богоборцу. Истинно богоборческими чертами обладает великий эльфийский мастер и воин Феанор, сотворивший Сильмариллы.