Ясно, что автор "Собачьего сердца", врач и хирург по профессии, был внимательным читателем тогдашних научных журналов, где много говорилось об "омоложении", удивительных пересадках органов во имя "улучшения человеческой породы". Так что фантастика Булгакова при всём блеске художественного дара автора вполне научна.
Здесь и далее для исследования типа 'гомо советикус' Булгаков использует гротеск, при котором деформируется реальность, правдоподобие уступает место фантастике, карикатуре.
Профессор Преображенский волей или неволей принимается за воспитание Шарикова-человека. Таким образом, эксперимент медико-биологический перерастает в социальный и нравственно-психологический. Новый строй стремится из старого 'человеческого материала' сотворить нового человека. Преображенский, ученый высокой культуры и независимого ума, идет еще дальше: он намерен лаской и собственным примером сделать из собаки настоящего человека высокой нравственности. Типичный интеллигент, увлеченный научными разработками, но уже понявший суть революционного переустройства мира, терпит полный крах. Второй эксперимент ему не удается.
Тема повести - человек как существо общественное, над которым тоталитарные общество и государство производят грандиозный бесчеловечный эксперимент, с холодной жестокостью воплощая гениальные идеи своих вождей-теоретиков. Этому перерождению личности служат "новые" литература и искусство.
Шариков быстро находит в человеческом обществе свою социальную нишу. Все проходит так, будто эта гротесковая ситуация - не плод фантазии Булгакова. В советском государстве низы, дорвавшись до власти, начинают теснить всё, что раньше занимало это социальное жизненное пространство. Так же поступает и Шариков. Он становится все наглее, агрессивнее и опаснее. Холуйские мысли /'Я барский пес, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция: Бред этих злостных демократов:' / остались в прошлом. Победил не пес, а человек, ведь Шарикову достались человеческие органы от уголовника, причем новой, советской формации: 'Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост. Беспартийный сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз происхождение спасло, третий - условно каторга на 15 лет'.
Вот, пожалуй, на этой характеристике заканчивается фантастика и начинается реальность.
Шариков пытается вытеснить своего 'родителя' с конкретного жизненного пространства. Помогает ему в этом председатель домового комитета Швондер. Он вдалбливает в голову вчерашнему псу и уголовнику: кто был ничем, тот станет всем. И вчерашний уголовник этим 'всем' делается и получает документ, удостоверяющий его личность / а документ, говорит Швондер, 'самая важная вещь на свете'/, становится сослужащим, а именно заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных. Что это? Злейшая сатира на революционный процесс в обществе? Но ведь Шариков с подручными 'вчера котов душили', а через несколько лет реальные Шариковы 'душили' реальных людей, потому что псу-уголовнику котов было мало: 'Ну ладно: <:> попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов' А это уже трагедия.
"Собачье сердце" можно прочесть и как опыт художественной антропологии и патологоанатомии, показавший удивительные духовные превращения человека под бестрепетным скальпелем истории. И здесь отчётливо видна граница, которую умная и человечная сатира Булгакова не переходит. Ибо нельзя бездумно издеваться и смеяться над человеческими несчастьями, даже если человек сам в них повинен. Личность разрушена, раздавлена, все её многовековые достижения - духовная культура, вера, семья, дом - уничтожены и запрещены. Шариковы сами не рождаются...
Мы сегодня много говорим и пишем о "Хомо советикусе", особом ущербном существе, садистскими методами выращенном в гулаговском "загоне" тоталитарным режимом. Но забываем, что разговор этот начат очень давно и не нами. И выводы были другие.
Философ Сергей Булгаков в книге "На пиру богов" (1918), столь внимательно прочитанной автором "Собачьего сердца", с интересом и ужасом наблюдал за страшными искажениями в душах и облике людей революционной эпохи: "Признаюсь Вам, что "товарищи" кажутся мне иногда существами, вовсе лишёнными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян - homo socialisticus". Речь идёт о партийно-государственной номенклатуре и "новой" интеллигенции. Михаил Булгаков рассказал об этих "преображениях" как социальный художник, великий сатирик и научный фантаст. Но навряд ли стоит сводить его повесть к бичеванию шариковых.
"Собачье сердце" - произведение многосмысленное, и каждый читает его согласно своим мыслям и своему времени. Ясно, например, что сейчас внимание читателей с помощью всемогущих кинематографа, театра и телевидения упорно привлекают к Шарикову, наталкивая на весьма решительные параллели и обобщения. Да, персонаж этот глубоко несимпатичен, но он немыслим без пса Шарика, эта пара друг друга разъясняет.
Ведь пёс не только хитёр, ласков и прожорлив. Он умён, наблюдателен, даже совестлив - задремал от стыда в кабинете гинеколога. К тому же Шарик обладает бесспорным сатирическим даром: увиденная им из подворотни жизнь человеческая чрезвычайно интересна в метко схваченных и высмеянных подробностях тогдашнего быта и характеров. Именно ему принадлежит тонкая мысль, повторённая автором повести неоднократно: "О, глаза - значительная вещь! Вроде барометра. Всё видно - у кого великая сушь в душе...". Пёс не чужд политической мысли и рассуждает философически: "Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция... Бред этих злосчастных демократов..." Мы и сегодня каждый день слышим хитрый забалтывающий бред сыто цыкающих зубом "демократов" и видим в "чёртовом ящике" безнравственную политическую игру в фикции и миражи.
Понял Шарик и весьма простую психологию новых "хозяев жизни" и так её изложил своими язвительными словами: "Надоела мне моя Матрёна, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло моё времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду - всё, всё на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо! Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует". С тех пор эта "номенклатурная" психология мало изменилась, хотя злые и капризные "Матрёны" сегодня сменили голубые фланелевые панталоны "дружба" на дорогое французское бельё и ездят на "тойотах" и "пежо" по фитнес-клубам, бутикам, массажистам, стриптизёрам и суши-барам, пока их угрюмые мужья-"менеджеры" "по понятиям" крутят в офисах наворованные баксы и госимущество...
Автор делает пса симпатичным, дарит ему светлые воспоминания о ранней юности на Преображенской заставе и вольных собаках-побродягах, поэтический сон о весёлых розовых псах, плавающих на лодках по озеру. Повторяем, у Булгакова нет ничего случайного или лишнего, и эта важная деталь - место юных беспечных игр - чётко соединяет Шарика с его "донором" Климом Чугункиным, убитым в пьяной драке именно в грязной пивной "Стоп-сигнал" у Преображенской заставы.
Соединившись по недоброй воле Преображенского с мерзкой личностью, умный и человечный, если можно так выразиться, пёс превращается в злобного и пакостливого душителя котов Шарикова. Таково движение авторской мысли от одного персонажа к другому, несущее в себе их художественную оценку. Дело читателя заметить и сопоставить красноречивые детали.
Свою повесть Булгаков назвал вначале "Собачье счастье. Чудовищная история". Но главным её героем сделал не собаку и не Шарикова, а профессора старой школы. Он создавал колоритного Филиппа Филипповича Преображенского, оглядываясь на родного дядю, известного всей Москве врача-гинеколога Николая Михайловича Покровского. Первая жена писателя, Татьяна Николаевна Лаппа, вспоминала: "Я как начала читать - сразу догадалась, что это он. Такой же сердитый, напевал всегда что-то, ноздри раздувались, усы такие же пышные были. Вообще он симпатичный был. Он тогда на Михаила очень обиделся за это. Собака у него была одно время, доберман-пинчер". Но булгаковский сердитый профессор очень далеко ушёл от реального своего прототипа.
Гордый и величественный профессор Филипп Филиппович Преображенский, столп генетики и евгеники, задумавший от прибыльных операций по омоложению стареющих дам и бойких старичков перейти к решительному улучшению человеческой породы, воспринимается как высшее существо, великий жрец только Шариком. Да и высокомерные, злобно-язвительные суждения его о новой действительности и новых людях принадлежат персонажу, а не автору, хотя в словах скептичного профессора больше реальной правды, чем нам хотелось бы.
Само одиночество немолодого Преображенского, его стремление уединиться, спрятаться от беспокойного мира в комфортабельной квартире, жить прошлым, одной "высокой" наукой уже несут в себе авторскую оценку персонажа, оценку отрицательную (вспомним одиночество булгаковского Пилата), несмотря на очевидную симпатию к его бесспорным достоинствам, врачебному гению, высокой культуре ума и знания. Многое говорят о Преображенском его случайно обронённые слова "подходящая смерть". В них бездушное отношение к жизни и человеку.
Впрочем, самодовольство профессора, задумавшего своим безотказным скальпелем улучшить самоё природу, соревноваться с жизнью, поправлять её и создать по заказу какого-то "нового" человека, было наказано быстро и жестоко. Напрасно верный Борменталь восторгался: "Профессор Преображенский, вы - творец!!". Седой Фауст сотворил доносчика, алкоголика и демагога, который ему же сел на шею и превратил жизнь и без того несчастного профессора в обычный советский ад. Хитрый Швондер лишь ловко использовал эту роковую ошибку.