Представляется, однако, возможным доказать, что Булгаковым воплощена в образе Маргариты и так называемая теологема Софии — вечной женственности, восходящая к Г. С. Сковороде и В. С. Соловьеву[3]. Связь последней с именем Сковороды, правда, может показаться сомнительной, но, как мы уже знаем, Булгаков, работая над «Мастером и Маргаритой», воспринимал некоторые постулаты философии Сковороды сквозь призму книги Эрна о нем. А Эрн, утверждая, что «в высших моментах своего философского созерцания» Сковорода заговаривал о «женственной сущности мира, о таинственном отношении его к Деве, превосходящей разум премудрых», трактовал эти его воззрения как «глубочайшую основу новой чисто русской метафизики», из коей и выводил, в свою очередь, тему вечной женственности у Соловьева. И хотя такая преемственность была решительно оспорена Г. Г. Шпетом, Д. В. Философовым, Б. В. Яковенко, откликнувшимися на монографию Эрна о Сковороде негативными рецензиями, утверждение, что предтечею Соловьева в данном вопросе являлся Сковорода, было принято на веру не только Булгаковым, но и еще ранее русскими символистами[5].
Соловьев разрабатывал названную тему всю жизнь, отчего Эрн даже именует его «философом вечной женственности», а итог подвел в написанном за несколько месяцев до смерти предисловии к третьему изданию сборника своих стихотворений[3]. Учение о женственной сущности (или женском начале) мира восходит, как известно, к философии гностиков. Коптская книга «Пистис София» (Вера-Премудрость), приписываемая Валентину из Египта (II в. н. э.), но в действительности являющаяся компиляцией из различных, еще более древних источников, излагает среди прочего идею о творческом женском начале мира, которое может развить свои творческие потенции только при воздействии активного мужского начала. Соловьев же, разрабатывая идею «вечной женственности», в свою очередь, считал, что «перенесение плотских, животно-человеческих отношений» в сферу духовную недопустимо и что «поклонение женской природе самой по себе» является причиной нравственного «размягчения и расслабления»[3], господствующих в современном ему обществе.
И далее он писал: «Но чем совершеннее и ближе откровение настоящей красоты, одевающей Божество и Его силою ведущей нас к избавлению от страданий и смерти, тем тоньше черта, отделяющая нас от лживого ее подобия,— от той обманчивой и бессильной красоты, которая только увековечивает царство страданий и смерти. Жена, облеченная в солнце, уже мучается родами: она должна явить истину, родить слово, и вот древний змий собирает против нее все свои последние силы и хочет потопить ее в ядовитых потоках благовидной лжи, правдоподобных обманов. Все это предсказано, и предсказан конец: в конце Вечная красота будет плодотворна, и из нее выйдет спасение мира, когда ее обманчивые подобия исчезнут, как та морская пена, что родила простонародную Афродиту. Этой мои стихи не служат ни единым словом, и вот единственное неотъемлемое достоинство, которое я могу и должен за ними признать»[5].
Цитата из предисловия Соловьева приведена для того, чтобы наглядней показать, что Булгаков, видимо, руководствовался этими соображениями философа, конструируя образ Маргариты. В начале романа героиня —«простонародная Афродита»[5], «восприимчивая ко лжи и злу не менее, чем к истине и добру» (вспомним, что подруга Мастера, сострадая возлюбленному, вместе с тем с успехом лгала мужу, обманывала его), но постепенно ода перерождается и в конце повествования обретает нравственную силу, делающую ее способной противостоять «глубинам сатанинским последних времен». До тех пор пока Маргарита только «лживое подобие» «Вечной красоты», она бессильна чем-либо существенно помочь Мастеру (отчего и становится лишь сокрушенной свидетельницей «размягчения и расслабления» своего возлюбленного, уничтожающего написанный им роман). Но, когда «все обманы исчезли» и красота Маргариты, прежде «обманчивая и бессильная», преображается в «красоту неземную», эта «непомерной красоты женщина» избавляет Мастера от страданий, способствует возрождению созданного им «слова» (т. е. романа об Иешуа) и в конечном счете побеждает смерть, ибо в смерти восходит вместе со своим возлюбленным к новой вечной жизни, вечному покою. В этом смысле показательно и то, что во всех главах романа, действие которых сосредоточивается, говоря словами Соловьева, «в области сверхчеловеческой», «плотские, животно-человеческие отношения» между персонажами совершенно исключаются. Вспомним характерную в этом плане беседу Маргариты с Азазелло в Александровском саду, когда она (еще «простонародная Афродита») замечает насчет своего приглашения к «иностранцу» (т. е. Воланду): «Понимаю... Я должна ему отдаться». Рожу Азазелло перекосило смешком, и он, надменно хмыкнув, ответил: «Любая женщина в мире, могу вас уверить, мечтала бы об этом... но я разочарую вас, этого не будет»[3].
Так, в движении и развитии образа Маргариты Булгаковым была, вероятно, соблюдена соловьевская теологема вечной женственности. Но, конечно же, в художественно-психологическом отношении этот образ блестяще разработан в романе чисто по-булгаковски.
Наконец, старательно завуалированное, т. е. проявляемое лишь в результате интеллектуальных усилий со стороны читателя, значение имеет, не исключено, и самое имя героини. Иначе говоря, тут отдана, возможно, дань не только Гете, но и Сковороде, ибо слово «Маргарит» встречаем в сочинениях последнего, причем в контексте рассуждений о женском начале мира. В русском языке оно означало в XVIII в. жемчуг, жемчужину[5] и вышло из церковнославянского (где являлось, в свою очередь, греческим заимствованием), но в XVIII в. это слово могло проникать в русский язык и через латынь. В греческом языке слово мужского рода, а в латинском «margarita» — женского. Соответственно и в русском литературном языке оно имело двоякую грамматическую оформленность, т. е. могло быть как мужского, так и женского рода: Маргарит — жемчуг, маргарита — жемчужина. А вот в каком рассуждении мы находим его в сковородинском диалоге о зачатии и воспитании детей «Благодарный Еродий»: «Что бо есть в человеке глава, аще не сердце? Корень древу, солнце миру, царь народу, сердце же человеку есть корень, солнце, царь и глава. Мати же что ли есть болящего сего отрока, аще не перломатерь, плоть тела нашего, соблюдающая во утробе своей бисер оный: „Сыне! Храни сердце твое! Сыне! Даждь мне сердце твое! Сердце чисто созижди во мне, Боже! О, блажен, сохранивший цело цену сего маргарита». Булгаков при его обостренном чувстве стиля вряд ли мог не заметить красоты этого отрывка, как и не оценить особого смыслового значения в нем слова «маргарит». Но даже если это не так, если мы и ошибаемся, именно при чтении «Благодарного Еродия» у нас и возник вопрос, а не воплощена ли в образе булгаковской Маргариты, помимо прочего, идея женственного начала мира?
1.3 Образ Маргариты – центральный женский образ романа
Наша первая встреча с Маргаритой - это рассказ о ней Мастера Ивану Бездомному в клинике профессора Стравинского. Интересно, что в рассказе Мастера, Маргарита наделена лишь внешней речью. Почему такое странное место рассказа? Это не только линия сюжета, это подтверждение какого-то душевного напряжения, душевной траты в судьбе Маргариты! Почему рассказывается это Ивану Бездомному? Рассказывается человеку, не имеющему дом, а значит, и любовь, то есть Иван схож с Мастером, до встречи с Маргаритой. Передает речь Маргариты Мастер. Почему? Это человек тонкой душевной организации, кроме того, любящий Маргариту, а значит, хорошо понимающий ее. Мастер - художник, а значит, может увидеть в человеке самое прекрасное, самое значимое. А то, что Мастер видит в Маргарите способность вести диалог и то, как он ее видит, говорит о том, что Маргарита очень важна как для Мастера, так и для романа в целом, кроме того равновелика главному герою.
В чем же особенность речевой характеристики Маргариты в этом эпизоде?
Во-первых, это внешняя речь. Внутренних монологов мы не слышим. Но это не от безликости образа. Ведь мы слышим речь Маргариты от Мастера, да и жизнь Маргариты только внешняя; внутреннее, духовное появится позже. Внешняя речь очень насыщена эмоциями, чувствами: здесь и враждебность, и усмешка, и молчание, и ощущение счастья, и тяжкое горе, и волнение, и решимость, и вера в человека, и растерянность. Все эти чувства полностью переданы в речи и отражают отношение Маргариты как к Мастеру, так и к окружающему миру. Но речевая характеристика помогает воссоздать и картину мыслей, отражает психологическое состояние Маргариты. Только из речи видно, когда мысли Маргариты направлены на себя, когда на Мастера, а когда на весь мир. Малейшее изменение в мыслях отражается в речи главной героини. Сразу можно определить, когда Маргарита уверена в себе, а когда одинока, лишена покоя, и в мыслях ее царит хаос. В этом эпизоде речевая характеристика очень важна, так как открывает мысли, чувства, психологическое состояние героини. Иными словами, можно сказать, что слова "зеркало души" [13].
Во второй части мы видим, что о Маргарите рассказывает сам "правдивый повествователь". Появляется портретная характеристика, но при этом слышен и голос самой Маргариты, и ее речь изменяется. В чем эти изменения и как развивается и усложняется образ Маргариты, можно понять, анализируя ее фразы и монологи.
Первая фраза второй части кажется полукриком, полустоном больного человека, страстно утверждающего свои ошибки и равняющего их с предательством. Поэтому и появляется троекратное "да" и образ Левия Матвея, "вернувшегося слишком поздно". Это своего рода предощущение библейской тематики, темы великой веры. Повествователь называет Маргариту " доведенной до отчаяния женщиной". Жизнь кажется застывшей, но нет, мы видим пробуждение человека, и это тоже отражается в речи. Маргарита "просыпается с предчувствием, что... что-то произойдет". И это ощущение рождает веру; вновь вводится тема веры, то есть автору необходимо дать эту тему во всех возможных проявлениях. " Я верую! - шептала Маргарита торжественно, - я верую! " [13]. Шепот создает впечатление исповеди, что говорит о стремлении автора подчеркнуть библейский сюжет. И действительно, Маргарита начинает говорить о том, что жизнь ее "пожизненная мука", что послана ей эта мука за грехи: за ложь, обман, за " тайную жизнь, скрытую от людей". Этими словами перед нами открывается душа Маргариты, в которой лишь страдание. Но душа эта живет, ведь она верит и способна осознать свою жизнь. Да и последующее действие говорит о той очень важной автору мысли, что всякому воздастся по заслугам. Но шепот Маргариты не исчезает, он превращается во внутренний голос. Маргарита во всех своих мыслях помнит лишь о Мастере, поэтому и слезы, и "возбужденное состояние" тогда, когда она перебирает свое "имущество": "испорченную огнем тетрадь", фотографию, "книжку сберегательной кассы" [16]. Истинные ценности - это духовные ценности, когда любой образ, напоминающий о жизни души, вырастает до огромных размеров, способных охватить все бытие "обгоревшая тетрадь", со словами "тьма спустилась на Средиземное море... " Но вот мы слышим смех Маргариты. Удивительно, что вызван он рассказом домработницы Наташи о "фокусах в театре". Может быть, в этом некая предопределенность? Но в начале для Маргариты это всего лишь "смешной разговор". Отправившись "гулять", Маргарита и там "думает о своем", хотя, прислушиваясь к разговору в троллейбусе, узнает об еще одном чуде, втором за это утро, а именно, о том, что у " покойника из гроба... исчезла голова". Вот уже в это " свое " входит основная сюжетная линия романа. Может быть, это " свое " с ней и не разъединялось. И вновь появляется внутренний монолог, состоящий из воспоминания о том, что " ровно год назад... на этой самой скамье она сидела рядом с ним". Постоянное переплетение внутренних монологов показывает, что, по мнению автора, истинно ценно. Маргарита вспоминает все мельчайшие детали. Но кроме воспоминаний Маргарита ведет и мысленный диалог с Мастером, в котором говорит о том, что жизнь для нее невозможна без Мастера, а если его нет в живых, то ей нужна "свобода дышать воздухом", которая возможна лишь при исчезновении памяти. Себя она видит "выключенной" из жизни. Но есть и предчувствие, родившееся в ее душе утром - это уверенность в том, что что-то случится.