Смекни!
smekni.com

Особенности художественных произведений творчества Михаила Лермонтова (стр. 4 из 12)

По-перше, в листі до М. Лопухіной від 28 серпня 1832 року Лермонтов згадує про свою роботу над романом. Так як іншого роману, який писався б у 1832 році, не збереглось, тому давно склалась думка, що мова тут йде саме про «Вадима».

По-друге, у згадках А.Меринського розповідається про те, що Лермонтов писав якийсь роман в той час, коли вони разом навчались в Юнкерській школі. Меринський скорочено розповів зміст роману. Це, напевно, «Вадим».

У лермонтовському романі мова йде про народне повстання в Росії. Правда, події віднесено до минулого часу. Але зображуючи минуле, Лермонтов думав про теперішнє і майбутнє. Він розповідав про те, що, на його думку, жде Росію. Минуле у Лермонтова входило в рішення задач теперішнього і майбутнього, як алгебраїчна формула.

Заголовок і вступ, напевно, розкривали ідею твору, що зберігати його було дуже небезпечно. Прихована назва так і залишилась невідомою. Редактори і видавці дали лермонтовському роману заголовок «Вадим», ім’ям головного героя.

Свідчення сучасників і дослідження вказують, що роман побудований на реальних обставинах, що в основу його вкладені історичні події і що вони проходили в місцевості, добре знайомій Лермонтову.

А.Меринський писав: «Раз, в откровенном разговоре со мной , он мне рассказал план романа, который задумал писать прозой и три главы которого были тогда уже им написаны. Роман этот был из времен Екатерины ІІ, основанный на истинном происшествии» [23; 132].

Уже на початку роману показується сцена, вникнувши в яку можна представити, як розкриється переказ.

Описуючи повернення додому Бориса Петровича Паліцина, одного із головних дійових осіб роману, відомого своєю жорстокістю,Лермонтов пише: «Поздно, поздно вечером приехал Борис Петрович домой; собаки встретили его громким лаем, и только по светящимся окнам можно было узнать строение; ветер, шумя, качал ветелки, насаженные вокруг господского двора, и когда топот конский раздался, то слуги вышли с фонарями навстречу, улыбаясь и внутренно проклиная барина, для которого они покинули свои теплые постели, а может быть, что-нибудь получше»[27; 278].

«Улыбаясь и внутренно проклиная барина» - дві сторони однієї медалі. Лермонтов підготовлює до розкриття смислу. В частині ХІV роману можна прочитати: «Направо, между царскими и боковыми дверьми, был нерукотворенный оклад, искусно выделанный, сиял как жар, и множество свечей, расставленных на висящем паникадиле, кидали красноватые лучи на возвышающиеся части мелкой резьбы или на круглые складки одежды; перед самым образом стояла железная кружка, - это была милость у ног спасителя, - и над ней внизу образа было написано крупными, выпуклыми буквами: «Придите ко мне вси труждающиеся, и аз успокою вы!»

Многи4е приближались к образу и, приложившись, после земного поклона кидали в кружку медные деньги, которые, упадая, отдавали глухой звук.

Раз госпожа и крестьянка с грудным младенцем на руках подошли вместе; но первая с надменным видом оттолкнула последнюю, и ушибленный ребенок громко закричал»[27; 321].

Вадим, спостерігаючи за цією картиною, міркував: «Не мудрено, что завтра эта богатая женщина будет издыхать на виселице, тогда как бедная, хлопая в ладоши, станет указывать на нее детям своим».

На початку роману, в тому місці, де розповідається про наближення пугачовського повстання, Лермонтов пише: «Умы предчувствовали переворот и волновались: каждая старинная и новая жестокость господина была записана его рабами в книгу мщения, и только кровь его могла смыть эти постыдные летописи»[23; 133].

Кров і помста нещадного селянського бунту, Лермонтов передбачає як неминучість. У «Вадимі» можна прочитати: «Люди, когда страдают, обыкновенно покорны; но если раз им удалось сбросить ношу свою, то ягненок превращается в тигра: притесненный делается притеснителем и платит сторицею – и тогда горе побежденным!..»

Лермонтов зрозумів, що помсті є що змітати. Але що піднімається на опаленій гнівом землі? Тому випливає міркування, що показує незрілість історичних уявлень Лермонтова, наприклад: «Русский народ, этот сторукий исполин, скорее перенесет жестокость и надменность своего повелителя, чем слабость его; он желает быть наказываем, но справедливо, он согласен служить – но хочет гордиться своим рабством, хочет поднимать голову, чтоб смотреть на своего господина, и простит в нем скорее излишество пороков, чем недостаток добродетелей! В 18 столетии дворянство, потеряв уже прежнюю неограниченную власть свою и способны ее поддерживать – не умело переменить поведения: вот одна из тайных причин, породивших пугачевский год!»[23; 134].

Ідейний і оповідальний шлях роману починає збуватися з тієї прямої, на яку він повинен був вийти, що прокреслений рішенням гніву і помсти, заходить в тупик не вирішеного ні самим Лермонтовим, ні поколінням, ні епохою.

В частині XV описується початок селянського бунту. «Перед вратами монастырскими собиралась буйная толпа народа; кое-где показывались казацкие шапки, блистали копья и ружья; часто от общего ропота отделялись грозные речи, дышащие мятежом и убийством, - часто раздавались отрывистые песни и пьяный хохот, которые не предвещали ничего доброго, потому что веселость толпы в такую минуту - поцелуй Июды! - Что-то ужасное созревало под этой веселостью, подстрекаемой своеволием, возбужденной новыми пришельцами, уже привыкшими к кровавым зрелищам и грабежу свободному...

И всё это происходило в виду церкви, где еще блистали свечи и раздавалось молитвенное пение <…> Вокруг яркого огня, разведенного прямо против ворот монастырских, больше всех кричали и коверкались нищие. Их радость была исступление; озаренные трепетным, багровым отблеском огня, они составляли первый план картины; за ними всё было мрачнее и неопределительнее, люди двигались, как резкие, грубые тени; казалось, неизвестный живописец назначил этим нищим, этим отвратительным лохмотьям приличное место; казалось, он выставил их на свет как главную мысль, главную черту характера своей картины... Они были душа этого огромного тела - потому что нищета душа порока и преступлений»[27; 323-324].

В романі Лермонтова – суперечності, чим дальше, тим вони стають все глибші. Ця сцена написана саме так, щоб вона давала можливість судити про протиріччя.

Описавши дуже суворо початок повстання, автор вслід за ним, однак, пише: «Надобно же вознаградить целую жизнь страданий хотя одной минутой торжества; нанести хотя один удар тому, чье каждое слово было – обида, один – но смертельный».

Жорстокість поміщиків законно викликає обурення і повстання селян. І тут видно незрілість соціальних поглядів Лермонтова. Зводити всю соціальну проблему лише до жорстокості поміщиків – це без глибокого розуміння дивитись на важливе запитання. Звідси можна зробити висновок, що проблема навіть не виникає, якщо поміщики перестануть бути жорстокими. В роман поволі входить тема доброго поміщика і вірного, відданого слуги (відношення між Юрієм Паліциним і його вірним слугою Федосієм).

Утопічна, до історична тенденція починає набувати в романі більшого значення. Зовсім очевидно, що при повному своєму втіленні вона повинна була б відсторонити концепцію селянського повстання, його обумовленість.

Роман Лермонтова обривається на надзвичайно характерному епізоді.

Від побитого ними Петрухи, сина солдатки, що спасала Бориса Петровича Паліцина, пугачовці не змогли дізнатись нічого, про те, де схований Паліцин. «Лица их были пасмурны, омрачены обманутой надеждой; рыжий Петруха, избитый, полуживой, остался на дворе; он, охая и стоная, лежал на земле; мать содрогаясь подошла к нему, но в глазах ее сияла какая-то высокая, неизъяснимая радость: он не высказал, не выдал своей тайны душегубцам»[27; 376].

Да, лермонтовський роман насправді обривається. Свого роману про пугачовське повстання Лермонтов не завершив. Енергія твору гасне, суперечності перекреслюють розвиток сюжету і ідеї, що продовжувати писати більше було неможливо.

Прагнення знайти основи історичного світогляду вело Лермонтова не лише через логічні етапи, але й через психологічні випробування.

Олександр Блок, давши оцінку «Вадиму», писав: «Будучи дворянином по рождению, аристократом по понятиям, Лермонтов, как свойственно большому художнику, относится к революции без всякой излишней чувствительности, не закрывает глаз на ее темные стороны, видит в ней историческую необходимость. В конце повести представлена расправа озлобленной толпы с беззащитными людьми, с девушкой и стариком, отцом ее, виновными лишь в том, что они – дворяне. Только под конец поэт определяет освирепевших казаков одним точным и холодным словом: «душегубцы», но ни из чего не видно, чтобы отдельные преступления заставляли его забыть об историческом народе и о революции: признак высокой культуры»[47; 136].

Блок вважав, що у «Вадимові» «містяться глибокі думки про російський народ і про революцію».

Отже, і умови часу і обставини ідейно-психологічного розвитку Лермонтова визначили для нього надзвичайну важкість реального вирішення проблеми історичного розвитку Росії, проблеми революції. Досить важливі роздуми з цього приводу відобразились у романі «Вадим».

В одному із листів Лермонтов пише про «Вадима»: «Мой роман делается произведением отчаяния»[47; 136].

2.2. Герой-бунтар

Центральний образ «Вадима» отримав в прозаїчному романі побутовий аспект: злиті в цьому образі «невиданные добро и зло» присутні при зіткненні із добром і злом навколишнього світу. Насправді, за своїм внутрішнім станом Вадим – це втілення демонічного характеру, що постійно присутній в творах Лермонтова. Образ Вадима (як і образи Ольги і Юрія) не розраховані на відтворення почуттів і думок російської людини 18 століття. Вадим – сучасник Лермонтова, людина післядекабристської доби. В душевному досвіді не лише Вадима, але й Юрія втілені переживання і міркування автора, що відображенні в ліриці 1830-32 рр. Але в думках і вчинках Вадима вони трансформовані відповідно масштабу почуттів героя, філософському змісту задуму. Історія родини Вадима, що розорений і знищений поміщиком Паліциним, перетворює його у месника за свій рід; потворність і пригнобленість героя звертають бурхливу в ньому стихію особистої помсти проти всього світу. Навіть, якщо в ненависті до дворянського роду Паліциних Вадим може обпертися на збунтованих селян, але все одно залишається самотнім. «Никто в монастыре не искал моей дружбы, моего сообщества; я был один, всегда один; когда я плакал - смеялись; потому что люди не могут сожалеть о том, что хуже или лучше их; - все монахи, которых я знал, были обыкновенные, полудобрые существа, глупые от рожденья или от старости, неспособные ни к чему, кроме соблюдения постов... Я желал возненавидеть человечество - и поневоле стал презирать его; душа ссыхалась; ей нужна была свобода, степь, открытое небо... ужасно сидеть в белой клетке из кирпичей и судить о зиме и весне по узкой тропинке, ведущей из келий в церковь; не видать ясное солнце иначе, как сквозь длинное решетчатое окно, и не сметь говорить о том, чего нет в такой-то книге...»[27; 297].