- Ха-ха! Благодарю вас!.. Итак, дамы и господа, разрешите от всех вас пожать руку господину Никитину за искренние и нестереотипные ответы, которые - что я отмечаю с удовольствием - ломают решетку неприязни и отчужденности между интеллигентами наших стран. Я отмечаю приятную атмосферу дискуссии и благодарю вас, господин Никитин, хотя во многом я не согласен с вами. Но ваша мысль о том, что вы не знаете всей правды, - прекрасная мысль. Вы не знаете всей правды о капитализме, мы не знаем всей правды о вашем коммунизме! Не так ли?
- Как раз в заключение, господин Дицман, вы упростили мою мысль.
- О, нет, нет, я все отлично понимаю, господин Никитин, все нюансы, и чистосердечно благодарю вас. И вас, господа, за долгое и терпеливое внимание! До свидания, господа!.. 3
Мелькая остроносыми ботинками, господин Дицман, в распахнутом плаще, веселый, возбужденный, последним сбежал по лестнице дискуссионного клуба, быстро оторвался от группы людей, задержавших его у выхода, легкой, танцующей походкой довольного собой человека подошел к Никитину, тесно окруженному подле машины молодыми людьми, по всей видимости, жаждущими получить автограф русского писателя. Ему с разных сторон совали отпечатанные программки дискуссии, протягивали через головы купленные на этом вечере его книги, тыкали в руки какие-то листочки бумаги, а он машинально, вроде бы бессознательно, вскользь отвечал на вопросы, черкал свою фамилию, несколько раздерганный перебивающими друг друга голосами и вместе с тем готовый рассмеяться, видел, как Лота Титтель, изогнув тонкий стан под прозрачным плащиком, по-крестьянски уперев кулачок в бок, кричала на растерянного бородатого журналиста, державшего блокнотик перед грудью:
- Ваша "Бильд" - дерьмо! И ваши вопросы - дерьмо! И ваш Шпрингер - дерьмо! Вы всегда пишете то, что взбредет в вашу свинячью голову! Ваша газета написала обо мне, что я сплю голая среди кошек! Откуда вы это взяли? Я ненавижу кошек! Вы слышали ответы господина Никитина - и пишите то, что слышали! Пусть знают присутствующие здесь господа, что ваша газета не годится даже на пипифакс! Вот что я вам скажу!
- Прелестная госпожа Лота устроила скандал журналистам! - воскликнул Дицман. - Отличный заголовок в завтрашних газетах!
Пожилые немцы, столпившиеся вокруг своих машин, с почтительной серьезностью, с любопытством оборачивались к знаменитой Лоте Титтель, которая под молниями блицев, воинственно подбоченясь, грубовато отчитывала замолкшего журналиста; и здесь же, в толпе, добродушно почесывал лысину, посмеивался рассыпчатым смешком господин Вебер, поглядывая на жену маленькими влюбленными глазками, а госпожа Герберт, уже торопливо открыв ключиком дверцу "мерседеса", почти нежно улыбнулась Никитину. "Господа, вам пора отпустить русского писателя", - и ласково повела его, потянула к машине со словами:
- Пока Лота воюет с бульварной прессой, нам надо сесть. Где ваш друг? Господин Самсонов! - окликнула она, все так же улыбаясь. - Вы поедете в моей машине или с господином Вебером?
- Я прошу извинения, - отозвался господин Вебер и, наклоняя гладкую лысину, приложился к кисти госпожи Герберт, затем потискал руку Никитина. - Мне нужно прийти в себя от вашей большой говорильни. Вы обрушили на меня кучу умных слов, я должен их переварить и отказываюсь от ужина. Иначе заработаю диспепсию. Но Лота - я уверен! - поедет с вами. Не в ее натуре быстро успокоиться, нет, нет! Господин Самсонов, господин Дицман, я с вами тоже прощаюсь...
Наконец, когда после некоторой суеты расселись в машине, а Лота Титтель, озаряемая на тротуаре вспышками фотоаппаратов, победно закончила, вероятно, не первую битву с представителем прессы и гибкой змейкой, шелестя кожурой плаща, обдав запахом духов, втиснулась между толстым Самсоновым и Никитиным на заднее сиденье, господин Дицман захлопнул за ней дверцу, не без притворной любезности помахал журналистам, проворно сел на переднее сиденье возле госпожи Герберт и засмеялся облегченно:
- Господа, мы вырвались из плена Шпрингера благодаря самоотверженности нашей прелестной Лоты и теперь будем наслаждаться завоеванной свободой! Я думаю, что нам стоит с поднебесных высот спуститься на землю и взглянуть на истину с материальной стороны. Нам следует восстановить затрату мозговой энергии. Во-первых, в каком ресторане вы хотите поужинать?
- Знаток всех ресторанов Гамбурга - господин Дицман, - ответила весело госпожа Герберт, натягивая перчатки. - Наши гости не могут знать всей правды о ресторанах, которые известны вам. Вы командуйте, я буду вести машину, у вас нет возражений?
- Сидеть в тихом семейном буржуазном ресторане и видеть сонные довольные рожи - брр! - как это уныло! Я хочу в шумные места. Чтоб было, что посмотреть, - вмешалась капризно Лота Титтель. - Иначе после дискуссии у нас лопнут головы, как бомбы! Поехали, господа! Мне хочется выпить, и как следует, вот что я вам скажу.
Госпожа Герберт начала осторожно выводить машину со стоянки в сторону сверкающей огнями центральной улицы за темным, без фонарей, парком.
- Стриптиз? - полувопросительно обернулся Дицман, живо блеснув узкими наркотическими глазами. - Но там нечего есть. Вино, оранжад, кока-кола, минеральная вода - и по горло женских поз. Этим сыт не будешь.
- В районе Сан-Паули - ресторан "Валенсия", это что-то забавное, и там хорошо кормят, - сказала Лота Титтель. - В полуподвальчике...
- Жрецы среднего пола? А, это представляет некоторый интерес. - Господин Дицман взглянул на часы. - У них уже начался сбор, но...
- Нет, нет, это, пожалуй, слишком... - запротестовала госпожа Герберт, - только не это. Что-нибудь другое. Господин Никитин и господин Самсонов, что хотели бы вы?
- Несмотря ни на что, они обязаны посетить особые места Гамбурга. Такого они никогда не увидят в скромной, как монастырь, России! - виолончельным голосом проговорила Лота Титтель и, вся шелестящая плащиком, съежилась, смеясь, нестеснительно просунула ладошки под локти Никитина и Самсонова, прижалась к ним. - Вы не протестуете, господа русские писатели? Насколько я знаю, у вас нет ни стриптиза, ни кабачков этих самых жрецов, ни порнофильмов, не правда ли?
- Вы правы, госпожа Титтель. Нет ни того, ни другого, ни третьего, - ответил Никитин шутливо. - В этом нам вас не догнать. Ресторан выбирайте вы. Я готов на любой. Как ты. Платон?
Самсонов, замкнуто глядя сквозь стекло на огни вечерних витрин, не проронивший ни слова после дискуссии, хмыкнул и заговорил тоном мрачноватой вежливости:
- А что-нибудь попроще, понормальнее у вас есть? Ну, скажем, обычный ресторан, где обедают и ужинают ну, к примеру, простые немцы... обыкновенные немцы? Хотел бы поглядеть на них, господа интеллектуалы, может, так хоть познаем полностью правду. Я - за такой ресторан, если хотите знать мое мнение.
- О! О! О! - трижды воскликнул Дицман, мгновенно оживляясь, и поднял обе руки. - Я сдаюсь! Начинается социалистический реализм! Рабочий класс, прибавочная стоимость, производительные силы и производственные отношения! Отвечаю на ваш мрачный политический и, так сказать, провокационный вопрос, господин Самсонов. В Западной Германии не хватает рабочей силы, и здесь нет безработицы, поэтому нищие не роются в мусорных ящиках в поисках еды. Контрастов, как говорят и пишут у вас, вы не увидите. А вам они очень интересны? Они вас вдохновляют?
Самсонов фыркнул губами.
- Стало быть, у вас рай земной?
- Германия - и маленький ад, и маленький рай, а вашим любимым простым немцам, получающим хорошие марки, господин Самсонов, по вечерам нет ни до чего дела, кроме жратвы и телевизора! - решительно вступила в разговор Лота Титтель. - Сидят себе у телевизоров и глазами жуют мещанские программы, которыми их угощает мой толстяк, умеющий делать деньги не хуже какого-нибудь янки!
Она упругой своей фигуркой заворочалась между Никитиным и Самсоновым, подперла кулачком подбородок, подалась вперед и вмиг изобразила накрашенным, удлиненным лицом дремотно-отупелое выражение по-бычьи жующего человека, сказала сонно:
- Вот что такое сейчас дурацкий телевизор для немца. Когда жуешь ртом и глазами, думать невозможно. Красиво, господин Никитин?
- Прекрасно изобразили, - ответил Никитин. - И хорошо сказали. Значит - жевательная резинка для глаз? Так надо понимать?
- Хорошего тут мало, - твердо по-русски проговорил Самсонов, словно бы между прочим отвечая и Никитину, затем выжав насильственную улыбку, спросил Лоту Титтель: - Вы понимаете всю пагубность одурачивания телевизором и не хотите внушить своему мужу, чтобы он изменил программу, сделал ее насыщенной смыслом?
- Я не хочу, чтобы мой муж разорился, - сказала со смехом Лота Титтель. - Нравится вам или не нравится, а в нашем обществе командуют деньги.
- Тогда, простите меня, госпожа Титтель, ваша уважаемая западная интеллигенция разъедена конформизмом. Слова, все слова. Одни слова. Конформизм, прикрытый словами. И сотрясение воздуха!
- Платон, дорогой, не забывай, что ты гость, и воздержись поносить хозяев, - тоже как бы между прочим сказал по-русски Никитин, покоробленный насмешливой категоричностью Самсонова, которая время от времени мешала и сердила его на дискуссии, как и это вот невоздержанное заключение о конформизме, будто познанном им раз и навсегда. И, силясь сознательно вытравить, перебороть неутихающее раздражение против Самсонова, он подумал: "После вчерашнего разговора мы еще помним колкости, сказанные друг другу, и оба, конечно, не правы".
- Вы - очень серьезный и, должно быть, очень счастливый человек, господин Самсонов, - сказал Дицман выразительно, но ирония в его голосе кольнула Никитина: похоже было - сообразительный Дицман уяснил смысл русской фразы и объединялся с ним.
- Иногда убежденность, - проговорил Никитин, - мы воспринимаем как прямолинейность. И это часто говорит в пользу того, кто убежден, и о слабости того, кто в "да" всегда видит обратное - "нет"...
- Господа, прекращаем спор, будем считать, что мы нашли, потеряли и вновь нашли истину! - примирительно воскликнул Дицман. - А истина наша такова: интеллигенция всех стран, объединяйтесь!