-- Мои.
-- Не долечился и едешь...
-- Дома долечусь.
-- До-ома! Дома долечисся...
-- Будь здоров, Иван Петров! -- сказал Ванька.
-- Сам будь здоров. Попросил бы врача-то... может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспе к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирал полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор -- на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил -- хотел напоследо что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не нахо нужное.
-- Будь здоров! -- сказал Ванька. -- Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул -- все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
-- Не плачь, -- сказал Ванька матери. -- Чего ты?
-- Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, -- сказала мать свою горькую думу. -- Из ФЗУ тада тоже...
-- Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
-- Много так сделаешь -- не просить-то!
-- Ну... и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
-- Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пен -- побегай-ка за имя, да не попроси... Много соберешь?
-- Ладно, ладно... -- мать никогда не переговорить. -- Как там, дома-то?
-- Ничо. У себя-то будешь долеживать?
-- Та-а... не знаю, -- сказал Ванька. -- Мне уже лучше. Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.