- Вам все это в пояс уложат, - объяснял Галкин: - ведь пояс нигде не осматривают, согласитесь с этим.
Бакланов молчал.
- Не понимаю я вашего дела, господа, как хотите! - произнес он наконец и покачал с грустью головой.
- Земскую думу надобно собрать!.. Согласитесь, что без этого нельзя.
- А потом что?..
- А потом разложение и федерация...
Бакланов усмехнулся и задумался вместе.
- Ну, так до свидания! - сказал Галкин.
- Вы куда? - спросил его робко Бакланов.
- В топографию.
- А Сабакеев там?
- Там; с утра сидит...
Галкин ушел.
Бакланов остался в сильно-мрачном настроении. К вящщему его неудовольствию, он увидел вдали Петцолова, который прямехонько шел на него.
- Bonjour! - говорил он, дружески подходя и протягивая руку, как будто бы между ними ничего неприятного не было. - Вы знаете, что произошло с madame Леневой? - начал он сейчас же.
- Ее брат тут идет! - шепнул было, указывая на Басардина, Бакланов.
- Ничего!.. Я ему сам все говорил: он нисколько не в претензии, - говорил Петцолов. - Imaginez! - присовокупил он: - она нанимает на улице Saint-Honore бельэтаж!.. имеет ложу в опере!.. Словом, живет с каким-то англичанином-крезом.
- Которого предпочла вам, как вас мне! - сказал Бакланов.
- Oui! - подтвердил весело Петцолов: - а, ecoutez: вы были у здешних господ?
- Был, - отвечал Бакланов.
- Не правда ли, какие чудные люди?
- Превосходные!
- Как они ласкают молодежь! чудо!.. Adieu!
- Вы уж уходите?
- Да! Я завтра из Лондона уезжаю.
- Что так?
- Так!.. Нужно еще в Австрию заехать, просить тамошнего раскольничьего митрополита сюда переехать!.. - прибавил Петцолов уже полушопотом.
Бакланов только посмотрел на него.
"Чорт знает что такое!" - подумал он, когда молодой человек отошел. 18..
Агитатор и раскольник.
В одной из самых сытных лондонских таверн, в Сити, сидело, между прочим, много и русских купцов, приехавших на выставку.
Купец, попавшийся нам в Дрездене, тоже тут обедал.
Его решительно поедал глазами сидевший невдалеке от него Виктор Басардин. Наконец, заметив, что купец доел последнее блюдо и стал утирать свою бороду, он прямо подошел и сел против него.
- Вы знакомы, кажется, с господином Баклановым?.. - сказал он.
- С каким господином Баклановым? - спросил купец не без удивления.
- С одним моим знакомым; на выставке вы с ним кланялись.
- Не знаю-с! - отвечал односложно купец.
- Но мы вас знаем и уважаем!.. - продолжал Виктор заискивающим голосом. - К вам ведь приходил на днях человек?.. - прибавил он таинственно.
Купец посмотрел на Басардина внимательно.
- Приходил-с! - отвечал он как-то отрывисто.
- Ну, сами согласитесь, у нас ведь Бог знает что с раскольниками делают... наконец с вами самими!..
Купец несколько времени переводил беспокойный взгляд с Виктора на салфетку и с салфетки на Виктора.
- Что кому за дело-с, что со мной ни делают! - проговорил он наконец.
- Да, конечно, - отвечал Виктор, потупляясь: - но тут общая польза!
- Какая это польза такая! Ничего мы такого не знаем и не наше дело.
- А я полагал было... - произнес Басардин.
- А коли полагали, так не угодно ли самим: площади у нас в Питере и Москве большие, рассказывайте там, что вам охота.
- Так что ж вы других-то к тому подводите?.. Вы здесь наболтаете Бог знает что, а потом за вас ответствуй.
- Ну, уж вы можете быть спокойны, что здесь вас никто не выдаст.
- Как не выдаст?.. Как вы бумаг-то в руки насуете, так тут с поличным словят. Вы, значит, только одно и есть, что человека-то под гибель подводите!
- Ну, уж нас никто не может укорить, - возразил Виктор, поматывая головой: - чтобы мы простого русского человека не любили и не желали ему добра.
- Благодарим на том покорно-с! Только словно бы того, пожалуй, нам и не надо: вы, баре, сами по себе, а мы, мужики, сами по себе. вы вот государя императора браните, а мы ему благодарствуем и полагаем так, что собака лает, а ветер носит... В Бога, вон, вы пишете, чтобы не веровать, и то мы ничего: считаем так, что от нерассудка вашего это происходит.
- Что ж, мы не из-за денег же к вам стремимся?
- Да денег мы вам и не дадим; деньги у нас не ворованные, а потом и трудом нашим нажитые.
- Чиновникам давали же их! - возразил Виктор ядовито.
- Чиновники-то все-таки маненечко царские слуги, а не самозванщина...
Басардин наконец встал.
- На вас, значит, и надежды никакой питать нельзя!.. - произнес он.
- Мало че, что надежды, а что ежели бы теперь во Франции али в Австрии было, я бы, себя оберегаючи, комиссару вас представил, - отвечал внушительно купец.
- Как это глупо! - сказал Виктор, уходя.
- Что делать-то! Неученые! Инако думать и полагать не умеем! - отвечал купец. 19..
Прокламации.
Три дня уже как Сабакеев и Бакланов с женой ехали обратно в Петербург. Последний всю почти дорогу не пил, не ел ничего и был чрезвычайно грустен; а Сабакеев, напротив, оставался совершенно спокоен и все сидел на палубе и смотрел на море.
По случаю небольшого числа пассажиров, Бакланов с женой занимал отдельную каюту. В один вечер, ложась спать и снимая с себя, между прочим замшевый пояс, он проговорил вполголоса:
- Ах, обуза, обуза проклятая.
- Что такое это вы сказали? - спросила вдруг его Евпраксия.
Последнее время она заметно присматривала за мужем.
- Так!.. Ничего!.. - отвечал Бакланов.
- Какая это у вас обуза? - продолжала Евпраксия.
Бакланов молчал.
- Да ну же, говори! - сказала она.
Бакланов усмехнулся.
- Да вон... из Лондона... порученье дали.
- Что-о-о? - воскликнула Евпраксия.
- Да не кричи, пожалуйста! - перебил ее Бакланов: - из Лондона!.. - прибавил он шопотом.
- Что из Лондона?
- Прокламации!
Евпраксия даже отступила несколько шагов назад.
- Ах, вы, сумасшедший человек! Сумасшедший! - воскликнула она: - где они у вас, подайте сейчас!
- Как возможно!.. Я не хочу подлецом быть!
- Подлецом вы будете, если привезете их. Для чего вы это делаете?
- Чтобы возбудить.
- Кого? к чему?
- Да к чему бы то ни было. Все лучше, чем оставаться при настоящем порядке.
- Как к чему бы то ни было! - воскликнула Евпраксия: - да вы в самом деле после этого злодеи какие-то!.. Кто вам дал это право делать?.. Кто вас уполномочивал?
- Вся Россия вас растерзает, если ей хоть пальцем указать на вас.
- Ну, оставьте меня, пожалуйста, в покое!
- Нет, не оставлю. Вы, кажется, совершенно забыли, что у вас есть дети, у которых вы промотали все состояние и для которых должны теперь трудиться, а не в рудники итти.
- До рудников еще далеко, - проговорил Бакланов с улыбкою.
- Очень недалеко! Не успеете, я думаю, носу в Петербург показать, как всех вас в крепость пересажают.
- Кто же узнает?
- Да уж и знают, вероятно, давно. Не один раз уж, вероятно, телеграфировали об вас.
Замечание это заметно сконфузило Бакланова.
- И кем увлекся?.. Кому подражать стал?.. - продолжила между тем Евпраксия: - мальчишкам!.. Неужели настолько рассудку-то нет, чтобы понять это своим умом?
- Однако в числе этих мальчишек и брат ваш.
- Брат увлечен несчастною любовью своею. Она этаких и подбирает: или энтузиастов, или дураков... Подайте сейчас, где у вас эти бумаги? - заключила она, вставая и подходя к мужу.
- Да вон... в поясе!... отвяжись только! - отвечал Бакланов как бы с досадой.
Евпраксия сейчас же проворно взяла пояс. Оборвав до крови ногти, она сама расшила его и начал выкидывать из него в отворенное окно бумажки.
- Все ли тут? Нет ли еще?
- Все тут, ей-Богу!.. - отвечал Бакланов.
Евпраксия и самый пояс бросила в море. После такого поступка жены, Бакланову стало как-то легче.
- Чорт с ними, в самом деле! - сказал он, сибаритским образом разваливаясь на койке.
Евпраксия уселась в кресла.
- Как это вам могло прийти в голову, скажите, пожалуйста? - сказала она.
Евпраксия с грустью качала на него головою.
- Я было сначала и отнекивался, - продолжал Бакланов: - надулись, перестали со мной говорить... мне уж и неловко стало.
Евпраксия усмехнулась.
- Вашему ничтожеству я уж и слов не нахожу; да хороши и они, хороши! - проговорила она и на другой день не оставила в покое и брата.
Она взяла его за руку, увела к себе в комнату и заперла дверь.
- Что это такое ты с собой везешь? - спросила она его прямо.
- Что везу? - спросил, в свою очередь, мрачно Сабакеев.
- Я знаю уж что! - отвечала Евпраксия.
Валерьян посмотрел себе на руки.
- Проболтался тот, болтушка-то! - сказал он.
- Мало что он проболтался, я все у него отняла и выкинула.
Валерьян продолжал спокойно глядеть себе на руки.
- Точно то же и с вами намерена сделать! - продолжила Евпраксия уже с улыбкой.
Сабакеев молчал.
- Сделаю, а? - спросила она, ласково взяв его за руки.
Сабакеев грустно усмехнулся.
- Ты ведь сама очень хорошо знаешь, что со мной ты этого не сделаешь ни ласками ни угрозами... К чему же поэтому и говорить? - добавил тот.
- Знаю, - отвечала Евпраксия со слезами на глазах: - но я думала, что ты это сделаешь для меня!.. Что ты этим погубишь себя, в этом я совершенно уверена, а твоя погибель для меня все равно, что погибель всех детей моих, значит, более чем мои собственная.
- Очень жаль! - отвечал, по-видимому, совершенно равнодушно Валерьян: - и если бы от этого в самом деле погиб я сам, мать, ты, дети твои, все-таки я ни на шаг бы не отступил.
- Бог с тобой! - сказала Евпраксия.
- В Бога я не верую, но что поступаю так, как следует поступать честному человеку, в этом убежден, - сказал он и, хлопнув дверьми, вышел на палубу.
Евпраксия поняла, что больше с ним говорить было нечего, и остальную дорогу она уже ничего не ела и целые дни почти все плакала.
Сабакеев все это видел, зеленел от волновавших его чувствований, но не сказал ей ни единого слова в утешение. 20..
Петербургский пожар.
Пассажиры шли в таможенную кронштадтскую залу. Вещи разложены были по идущим вокруг столам. На среднем столе лежали паспорта. Чиновник в очках перебирал их и не совсем спокойным голосом произнес:
- Господин Сабакеев!
Сабакеев вышел. Евпраксия, бледная как перед смертью, видела, что у брата в это время подергивало щеку.