- Надобно не зависеть и от любви к нему.
- Я его не люблю...
- Надобно доказать это на деле.
Софи грустно покачала головой.
- Для женщины это не так легко, - сказала она.
- Для умной женщины это должно быть совершенно легко, - проговорил Петцолов и потом довольно небрежно прибавил: - Я буду писать к вам!
- Нет, невозможно, - отвечала Софи серьезно: - я лучше сама вам напишу.
- Но до тех пор я умру.
- Нет, живите! - произнесла Софи явно нежным голосом.
Я, может быть, и еще бы узнал что-нибудь, но в это время входил Бакланов. Я поспешил к нему навстречу.
- Я все ищу! - сказал я.
- Да вот она, - отвечал он мне.
Мы подошли.
Софи кинула на Бакланова рассеянный взгляд, но увидев меня решительно просияла радостью.
- Ах, monsieur Писемский! Как это мило с вашей стороны. Merci, merci, - говорила она и даже отодвинулась, чтоб я сел рядом с ней.
Я сел.
Мне было немножко досадно на нее, но, главное, меня возмущал Бакланов: неужели он ничего не видал, что кругом его происходит, или, может быть, находит в этом удовольствие?
- Скажите, пожалуйста, вы едете теперь к семейству вашему? - спросил я его.
- Нет, семейство мое в К... - отвечал он, как-то еще ниже склоняя свою потупленную голову.
Он по-прежнему был заметно грустен.
- У вас ведь есть дети? - продолжал я его пытать.
- Есть, - отвечал небрежно Бакланов.
- Как вам, я думаю, грустно о них; вы более полугода не видали их.
Бакланов мне на это ничего не сказал, а заговорил о чем-то с проходившем мимо кондуктором.
Софи только мимолетом прислушивался к словам моим и продолжала грустно любезничать с гусаром. Она в этом случае, кажется, нисколько не стесняясь Баклановым.
- Вы до самой вашей деревни поедете с Александром Николаичем вместе? - спросил я ее.
- Нет, мы только по железной дороге... до Москвы.
- Но ваши имения в одной ведь губернии?
- Да, но потом мы с ним поедем в разное, вероятно, время!..
- Нет, неправда, вместе поедут, - сказал, подмигнув мне, Петцолов.
- Как вы смеете так говорить! - сказала ему Софи, больше шутя.
Об этом предмете они, видно, совершенно свободно разговаривали.
Мне ужасно хотелось сказать какую-нибудь дерзость Софи.
- Вы ужасная притворщица! - начал я прямо.
- Не может быть, нет! - воскликнула она.
- У вас все только для наружности, и даже я знаю, что такое в вас искреннее.
- Ну, что же во мне есть искреннего... что искреннего? Скажите! - пристала она ко мне.
- Сколько могу отгадывать, так любовь к разнообразию.
- В чем к разнообразию?
- Во всем.
- Совершенно верно, совершенно! - подхватила Софи, делая вид, что не понимает, к чему я это сказал.
- Это так, да, - подтвердил и Петцолов.
В это время ударил звонок, все встали.
Софи стояла, поправляя платье сзади. Хороша и величественна в эти минуты она была божественно!
Бакланов простился со мною нежно, и почему-то у нас обоих навернулись при этом слезы на глазах.
Софи, прощаясь с Петцоловым, явно с ним шепталась.
Я еще раз видел ее лицо, когда она, сев в вагоне, приложила его к окну и еще раз кивнула головкой мне и Петцолову.
Мы пошли с ним вместе из вокзала.
- Скажите, что за отношения у madame Леневой с Баклановым? - спросил я невиннейшим голосом.
- Она живет с ним, - отвечал он мне.
- И вы, кажется, не совсем к ней равнодушны.
- Нет, что же! Разумеется, немножко! - отвечал он, не думая нисколько, видно, скрываться в этом случае.
- Ну, смотрите, Бакланов вас убьет: он бешеный, вспыльчивый!
- О, нет, у них это совсем на других основаниях.
- На других?
- Она может делать, что хочет; он тоже... по этим, знаете, новым правилам.
- По новым?
- Да, в наше время убедились наконец, что глупость же хранит верность, ревновать друг друга.
- Разумеется! - подтвердил я.
В это время мы вышли на подъезд. Он сел на превосходную пару, на которой я раз видел Софи, и понесся по Невскому, зацепляя извозчиков и пешеходов.
"И это тоже прогрессист! Несчастная, несчастная моя родина!" - подумал я.
Не об общественном, разумеется, служении говорим мы здесь. Благословенна будь та минута, когда в обществе появилась стремление к нему! Но гневом и ужасом исполняется наше сердце, когда мы подумаем, в чем положили это служение: в проведении не то что уж отвлеченных мыслей, а скорей каких-то предвкушений мыслей. И кто наконец эта соль земли, эти избранные, пришедшие к общественной трапезе!.. Остроумные пустозвоны, считающие в ловкой захлестке речи всю суть дела!.. Торгаши, умеющие бесконечно пускать в ход небольшой запасец своей душевной горечи!.. Всевозможных родов возмужалые и юные свищи, всегда готовые чем вам угодно наполнить свою пустоту!..
9.. Рассказы Венявиных.
Перехожу снова к объективному способу.
Незаконные мои любовники, приехав в провинцию, в свой родной город, и остановясь в грязных номерах лучшей гостиницы, - Софи в одном номере, а Бакланов в другом, - осмелились дать о себе знать одному только старинному другу Бакланова - Венявину. Тот точас же сначала прибежал один, потом побежал за супругой.
Женат он был на доброй Маше, дочери священника. Первый раз он увидел ее у Леневых, приехав к ним визит делать, и сейчас же влюбился в нее. Маша тоже в него влюбилась. Они сочетались и до сих пор столько же раз и с такою же нежностью каждодневно целовались, как и в первый день своего брака. Детей у них было человек десять.
Оба толстенькие, оба коротенькие, расфрантясь сколько возможно, они прибежали к нашим петербургским гостям, сильно взволнованные как приятным этим свиданием, так и вообще разными совершившимися в это время в городе и около происшествиями.
Все поместились в комнате Софи, которая, чувствуя себя не совсем здоровою, сидела печальная и грустная, завернувшись в свою теплую, дорожную шаль.
Венявины беспрестанно говорили один за другим и даже перебивали друг друга.
- Я не помещик, а чиновник; но это невозможно, невозможно! - кричал Венявин, топорщась всем телом.
- Помещицу Коврову, - подхватила его толстенькая и совершенно с ангельским лицом супруга: - пошла она с девушкой в баню, трое мужиков подошли к окошку, да и смотрят. Она говорит: "Подите прочь!". Они пошли да колом дверь-то снаружи и приперли. Всю ночь в бане-то и просидела: кричала-кричала, никто в целой деревне не отпер!
- Да, да! - подтвердил и муж. - Она пришла к губернатору жаловаться, а он ей говорит: "Вы отсталая, говорит, женщина, крепостница!.."
- Да кто он, из моряков, что ли? - спросил Бакланов.
- Из моряков.
- Ну, так вот что мне про него в Петербург рассказывали: у него с корабля упал матрос - ему бросили там что-то такое, вытащили его, и он сейчас же велел дать ему сто линьков, зачем смел закричать, когда упал в воду; а теперь человеколюбивый эмансипатор.
- Я тебе говорю, братец! - восклицал Бакланов.
- Нашего старика таки-удалили наконец! Нашли несовременным! - продолжал Бакланов.
- Но ведь те лучше были, честнее, - горячился Венявин: - те откровенно по крайней мере, действовали, а это иезуиты: пошли их царство небесное на земле вводить, или, как Ирод, младенцев резать, они одинаково будут это делать за жалованье.
- Поля-то, Господи, - вмешалась опять Маша, не менее мужа взволнованная: - поля-то у помещиков, этакие большущие, наполовину стоят незапаханные и незабороненные.
- Будет голод, непременно, непременно! - поддерживал Венявин.
- Этак неприятно и ехать в деревню, - проговорила наконец Софи, все время молчавшая и даже вряд ли слышавшая, что кругом ее говорили.
- Ай, да вы и не ездите! Просто страшно! - подхватила Маша. - У папеньки столько теперь приезжает помещиков и останавливается: "Не можем, говорят, жить в деревне; очень уж нам грубят и обижают нас!".
- Скоро по дорогам, пожалуй, будут грабить! - прибавил, разведя руками, Венявин.
- Да чтой-то, Николай Гаврилыч, как это ты так говоришь: будут! - прикрикнула на него Маша: - и грабят уж! Вот к папеньке мужик за навозом ездит, так ехал пьяный в воскресенье из города - ограбили!
- А мы сегодня ночью думали было выехать! - проговорила опять Софи.
- Ай, нет, душечка Софья Петровна, ангел мой! Не ездите! - воскликнула Маша.
- Нет, нет! - подтвердил и Венявин.
Эти два кроткие существа насказали потом еще таких страхов и ужасов, что даже сами испугались и побоялись итти пешком домой, а попросили послать человека, нанять им извозчика.
Бакланов и Софи, по отъезде их, не сказав друг с другом ни слова, разошлись по своим комнатам, и каждый, с своими грустными мыслями, улегся почивать: видно, незаконная любовь так же имеет свойство охлаждаться, как и законная. 10.!
Прежнее Ковригино.
Были серенькие, мокрые сумерки.
По той же самой дороге, с которой некогда мы начинали наш рассказ, ехала Софи с Баклановым, и какая разница была в том поезде и в этом: вместо домоделанных крытых саней и розвальней - лондонской сборки карета; лошади не крепостные, а вольнонаемные, идущие какою-то развалистою походкой. Высокий малый, извозчик, сидел без всякой церемонии и беспрестанно курил. Наконец в экипаже сидели не муж с женой, а любовник с любовницей, и не стыдились так ехать в свое имение.
Тетушка Биби, что чувствуют твои кости при этом!
Почтенная девица сия, как только получен был первый манифест об освобождении крсетьян, захирела и померла.
- Я родилась и умру госпожой своих людей! - были почти последние ее слова перед смертью.
Наследницей она оставила Софи, единственно потому только, чтоб имение не досталось мерзавцу Виктору.
Когда въехали в усадьбу, первое, что кинулось в глаза, был дом с заколоченными окнами.
Бакланов сам должен был выйти из экипажа, чтобы выкликнуть кого-нибудь из людей.
Он на первую попал на добрейшую и глупейшую Прасковью, сделавшеюся теперь совсем старою девкой.
- Госпожа ваша, Софья Петровна Ленева приехала! - сказал он.
- Ай, батюшки, Господи! Барыня приехала! - воскликнула эта простодушная девушка и сначала пробежала опять в кухню за ключом от заднего крыльца, отперла его, пробежала по дому и отперла переднюю; потом побежала в кухню за свечкой и чтобы оповестить других людей.