Бакланов в самом деле подумал. У него у самого были небольшие деньги, а у жены так и довольно серьезные.
- Тут ведь можно проиграть и выиграть, - возразил он, смутно припоминая себе и соображая, что такое значит акция.
- Каким же образом проиграть? Так уж все сумасшедшие. Теперь на каждую акцию по пятидесяти рублей премии.
- Значит, надо приплатить? - спросил Бакланов.
- Так что ж из того!.. Вон я вчера дал лишних по тридцати рублей, а сегодня сам получил по пятидесяти. Всего только одну ночь пролежали в кармане: невелик, кажется, труд-то.
- Это недурно! - сказал Бакланов.
- Еще бы! - подхватил Никтополионов: - дело в отличнейшем порядке... Я сделан распорядителем на здешней дистанции.
"Вот это-то уж дурно!" - подумал Бакланов.
- Учредитель этого общества гениальный человек!.. Первая, может быть, голова в России! - продолжал Никтополионов, имевший привычку так же сильно хвалить, как и порицать. - Ну, так как же? Ах вы, тюлени русские! - прибавил он, глядя уже с ужасом на Бакланова.
- Я подумаю! - отвечал тот.
- Подумаю! Подумаю!.. И ничего не подумает! - передразнил его Никтополионов.
Но Бакланов подумал и довольно серьезно.
"В самом деле, глупо же держать деньги в банке, когда вся Европа, все образованные люди играют на бирже!" - рассуждал он.
6.. Опьянение одного и отрезвление другой.
Бал, дававшийся для сближения с обществом, должно быть, в самом деле заключал в себе все общество. В следующих комнатах была толпа мужчин, - все, по большей части, черноволосых, и нельзя сказать, чтобы с особенно благородными физиономиями. Бакланов заметил только одного благообразного старика, с вьющимися седыми волосами и с широкою бородой, - но и потом оказалось, что это был проезжий музыкант-немец.
Дамы, напротив, блистали прекрасными нарядами, и было много хорошеньких.
Вежливый хозяин принимал всех в дверях.
- Старый друг лучше новых двух! - сказал он, когда мимо него проходил Бакланов.
- Ждет Федот у своих ворот! - объяснил он и проходившему потом чиновнику.
Между всеми дамами Бакланов сейчас же заметил Софи Леневу в чудесном бархатном платье, стройную, высокую и с какою-то короной на голове. Тут он невольно вспомнил свою супругу, всегда одетую просто и гораздо больше занятую детьми, чем нарядами. Софи, по ее щекотливому положению, была в первый еще раз на великосветском балу. Начальник края в этом случае хотел показать совершенно равное внимание ко всему обществу: но дамы его круга (обыкновенно подличавшие перед madame Базелейн) несколько обиделись этим приглашением и даже старались ходить подальше от Софи, но зато она была окружена всеми лучшими молодыми людьми.
Бакланову ужасно хотелось продраться в эту толпу; он решился непременно поговорить с Софи и возобновить с ней старое знакомство.
Случай ему поблагоприятствовал.
Софи прошла мимо него.
- Bonjour, Бакланов! - сказала он ему сама и сама же протянула к нему руку, обтянутую в белую лайковую перчатку.
Целый поток электричества проник при этом в Бакланова. Он подметил, что рука Софи немножко дрожала.
- Могу я просить вас протанцовать со мной кадриль? - сказал он, догоняя ее.
- Очень рада! - отвечала Софи, обертывая к нему голову и кланяясь ему немножко величественно, как обыкновенно кланяются актрисы-королевы.
Бакланов понял, что это была уж не прежняя девочка-кокетка, не прежняя даже юная и пылкая, но еще робкая вдова, а интриганка, которая умела смотреть и на вас, и на другого, и на третьего.
Но все это еще больше подняло ее в его глазах.
Они стали в кадриль и, надобно сказать, представляли собой, по изяществу своих манер, лучшую пару.
Это заметил даже начальник края и, по обыкновению своему, объяснил поговоркой, чорт знает что уж и значившею:
- Пара не пара, а так надо!
Бакланов посадил Софи на стул и сам стал около нее.
Довольно открытая в бальном платье и приподнятая на корсете грудь Софи страстно и порывисто дышала.
Бакланов не мог видеть этого без трепета и решительно не находился, о чем бы заговорить.
Софи, хоть и с поддельным спокойствием, но молчала.
Бакланов думал:
"Вот женщина, на которую я когда-то имел права, но которая теперь совершенно далека от меня. Думает ли она в эти минуты о том же?"
- Я к вам давно хотел взять смелость заехать, - начал он глупо и ненаходчиво.
- Очень рада! - отвечала Софи, поправляя платье.
Бакланову показалось, что она при этом ласково взглянула на него.
- Софи, вы на меня сердитесь еще? - осмелился он наконец заговорить искреннее.
- Нет! - отвечала она.
Бакланов явственно слышал, что голос ее был грустен и полон значения.
- Значит, я в самом деле могу к вам приехать? - продолжал он.
- Пожалуйста. У меня вечера по средам, - сказала Софи.
Самый ответ и голос ее при этом ничего уже не выражали.
Бакланов видел одно, что Софи была ни весела ни счастлива.
Это же самое заметил и подошедший к ней инженерный офицер, премолоденький и преглупый, должно быть.
- Вы с каждым днем, как заря вечерняя, все становились грустней и грустней, - сказал он.
- Стареюсь! - отвечала ему Софи с улыбкой.
- О, нет, вы прелестны еще, как гурия, - объяснил прапорщик, пожимая плечами.
- Что за пошлости вы говорите! - сказала ему без церемонии Софи и встала.
В это время кадриль кончилась.
- Я буду у вас, - повторил еще раз Бакланов.
- Пожалуйста! - повторила Софи и опять совершенно равнодушным голосом.
Бакланов ушел в другие комнаты и сел играть в карты.
Молодые люди не давали Софи вздохнуть. Ее беспрестанно приглашали на вальс, на польки, на кадриль, наконец к ней разлетелся и сам Эммануил Захарович, в белом жилете, в белом галстуке, отчего рожа его сделалась еще чернее. Софи взмахнула на него неприветливо глазами: отказать ему не было никакой возможности. Он пригласил ее при всех и вслух.
Они стали.
По лицам большей части гостей пробежала улыбка, но музыка в это время заиграла, и пары задвигались.
- Что это вы, с ума сошли! - сказала шопотом и бешеным голосом Софи своему кавалеру, хотя по наружности и улыбалась.
- Сто зе? - спросил ее робко почтенный еврей.
За деньги, он полагал, что вежде и все может делать.
- Я не позволю вам нигде бывать, где я бываю, - шептала Софи.
- Сто зе я сделал? - спрашивал тот в недоумении.
- Вы осел, дурак, потому и не понимаете, - продолжала Софи, делая с ним шен.
Эммануил Захарович краснел в лице.
- Извольте сейчас же итти и просить других дам, чтобы танцовала с вами не я одна!
Эммануил Захарович, кончив кадриль, пошел ко всем дамам; но с ним согласилась протанцовать одна только жена Иосифа Яковлевича, очень молоденькая дама, на которой тот только что женился.
- Эммануилка-то все со своими возится! - заметил вслух и на всю почти залу Никтополионов.
Софи после кадрили немедля уехала.
Она была взбешена, как только возможно, и проплакала всю ночь.
Бедная женщина! Она тоже, хоть читать ничего не читала, но зато от ездивших к ней молодых людей беспрестанно слышала: "подлость!..", "гадость!", "подкуп!..". И с каждым их словом она все более и более начинала сознавать весь ужас своего положения.
То, что Бакланова сбивало с панталыку, ее наводило на путь истинный: при нахлынувшем со всех сторон более свободном воздухе, в ком какие были инстинкты, те и начинали заявлять себя.
7.. Сокровища приобретены.
Не более как через неделю Никтополионов снова поймал Бакланова в клубе и стал стыдить его при всех.
- Вот вам, рекомендую, господа, - говорил он, показывая на него евреям, грекам, армянам и русским: - вот господин, у которого сто тысяч в кармане, и он их держит за две копейки в банке.
Греки, армяне и русские при этом усмехнулись, а евреи даже воскликнули:
- Зацем зе это он так делает со своими деньгами?
- Но где же сто тысяч! - возражал стыдливо Бакланов и, возвратясь домой, решился сделать то, что ему все советовали.
Но прежде, впрочем, ему надобно было переговорить с женой.
- Что за вздор такой, пускаться в эту игру? - возразила ему Епвраксия с первых же слов.
Согласись она с ним и не оспаривай, Бакланов, может быть, еще подумал бы и вообще сделал бы это дело несколько омотрительней; но тут он рассердился на жену и потерял всякий здравый смысл.
- Ведь это не осторожность, а одна тюленья неповоротливость только! - развивал он мысль Никтополионова.
Евпраксия на это, по обыкновению, молчала.
Бакланова это еще более выводило из терпения...
- Дайте мне мои деньги. Я не намерен их бесполезно держать, как поленья, в своем шкапу, - говорил он.
Евпраксия пошла и принесла ему.
- Ваших вы мне, конечно, не доверите, потому что я ведь дурак... ничего не смыслящий... способный только разорить семью... беру эти деньги на карточную игру, на любовниц!
- Нате вам и мои деньги, если вы полагаете, что это меня останавливает! - сказала Евпраксия и подала ему и свои приданые пятьдесят тысяч. - А остальные двадцать пять тысяч не мои, а детские; я не могу им располагать! - сказала она.
- Стало быть, я мужем еще сносным могу быть, а отцом нет, - благодарю хоть и за то! - сказал он, кладя деньги в карман.
Евпраксия наконец рассердилась.
- Что это за страсть, Александр, у вас перетолковывать каждый мой шаг, каждое слово? Если что вы находите дурным во мне, скажите прямо... К чему же все эти колкости-то?
- Ну, поехала! только этого недоставало!.. - отвечал Бакланов и, хлопнув дверьми, ушел из комнаты.
Евпраксия поспешила отереть слезы и села на све место.
На другой день Бакланов, заплатив огромную премию, накупил акций - все больше общества "Таврида и Сирена".
- Вот извольте-с, не промотал ни копейки! Все обращено только в более производительную форму, - говорил он, раскладывая акции и любуясь их купонами, нарисованными на них пароходами и так внушительно выставленными цифрами их стоимости.
Евпраксия однако совершенно равнодушно и холодно приняла все эти бумаги и положила их в комод.