- Да я хочу только тебя видеть, больше ничего!.. Ну, а теперь поцелуй меня в последний раз... знаешь, пламенней, как ее будешь целовать.
И она сама обняла Бакланова и замерла на его губах долгим поцелуем.
- Сегодня ты еще принадлежишь мне, - говорила она и гладила Бакланову волосы, лицо, и целовала его.
Он сидел как школьник в ее объятиях. Потом она, как бы совсем обеспамятев, вскочила и убежала.
К этим внезапным ее уходам Бакланов давно уже привык. Просидев немного и думая, что дело его совершенно испорчено, он уехал домой... Он не знал еще, до какой степени любящее сердце Казимиры было исполнено самоотвержения.
Она спала в одной комнате с Евпраксией и ту же ночь до самого утра говорила с ней о Бакланове.
А Евпраксия, приникнув своею хорошенькою головкой к батистовому белью подушки, лежала молча, но не спала. 23.!
Не много слов, но много дела.
В семействе Сабакеевых все происходило как-то необыкновенно просто.
Казимира сделала Евпраксии решительное предложение от Бакланова. Евпраксия поутру сказала о том матери. Несмотря на это, в доме не было ни шушуканья ни таинственных лиц. Старуха так же, как и каждодневно, сходила к обедне; дочь так же, как и прежде, взяла уроки на фортепиано.
Казимира начала уже замирать от радости, что авось они не примут предложения Бакланова; но вечером однако она нечаянно подслушала разговор между матерью и дочерью.
- Он очень, кажется, честный человек! - говорила Евпраксия.
- Да, - подтвердила мать; потом, помолчав, прибавила: - Все вл власти Божией!
Разговор на некоторе время пресекся.
- И он наконец здесь лучше всех, кого я знаю, - прибавила дочь.
- Да, - подтвердила и мать опять.
Разговор снова прервался.
- Тебе отдам этот дом, а сама перетащусь опять в Москву, - заговорила снова старуха.
- Зачем же!.. Это будет очень скучно мне, - возразила дочь, но совершенно как бы слегка.
- Нет! нет! - перебила ее старуха. - Матери в браке только помеха: ничего от нас добра не бывает.
- Не знаю, я этого еще не испытала, - сказала дочь с улыбкой.
- Потому-то и говоришь, что не знаешь, - подтвердила мать.
И снова молчание.
- Вы мне здешнее имение отдадите? - спросила дочь, совершенно не женируясь.
- Да, тебе здешнее, а московское Валерьяну, - отвечала Старуха, тоже, по-видимому, не удивленная нисколько этим вопросом.
Валерьян был младший ее сын и учился в Москве.
На этом разговор совершенно прекратился.
Старуха села за гран-пасьянс, а Евпраксия пошла заниматься музыкой. Недаром, видно, ее в городе называли ледешком, а мать - философкою.
Казимира, что бы ни чувствовало собственное сердце ее, написала обо всем этом разговоре Бакланову.
Он не замедлил сию же минуту приехать.
Старуха все еще продолжала раскладывать гран-пасьянс.
Бакланов сел против нее.
Но как тут с этою спокойною физиономией было заговорить?
- Погадайте-ка на мои мысли! - сказал он наконец.
- Мне бы самой надо ваши мысли отгадать, - отвечала старушка полушутя.
- О, они совершенно чисты и открыты перед вами! - воскликнул Бакланов.
- Ну, то-то же, смотрите! - сказала она и погрозила ему пальцем.
- Так как же, Анна Петровна, да или нет? - спросил уж Бакланов.
- Чтой-то, да поди - у ней спрашивай; я уж за тебя не пойду, - сказала Сабакеева.
- Значит, можно? - волкликнул Бакланов и пошел в ту комнату, где Евпраксия сидела за работой. Напротив ее помещалась Казимира, почти нечесаная и вряд ли в застегнутом платье. Она целый день жаловалась то на занятия, то на нездоровье.
Бакланов подмигнул ей. Она, потупив голову и с грустною усмешкой, вышла.
У Александра губы и щеки дрожали.
- Евпраксия Арсентьевна, - начал он: - я имел честь делать вам предложение. Скажите вы мне прямо и откровенно, как пряма и откровенна ваша прекрасная натура, нравлюсь ли я вам, и согласны ли вы отдать мне вашу руку и сердце?
Евпраксия несколько времени смотрела ему прямо в лицо.
- А вы будете любить меня? - спросила она и как бы нарочно поспешила улыбнуться, чтобы смягчить свой недоверчивый вопрос.
- Я буду любить вас всю жизнь, если бы вы даже не любили и разлюбили меня, - проговорил Бакланов с чувством.
- Ну, я-то уж не разлюблю, кого полюблю, - сказала Евпраксия и слегка покраснела.
- О, и я! Ручку вашу! Да?
- Ну, смотрите же, не обманите меня! - сказала Евпраксия, подавая ему руку. - Я в вас с первого же раза почувствовала какую-то веру.
- Веру?
- Да! Подите к maman, я должна одеваться!
Бакланов хотел попросить у ней поцелуя, но не посмел.
В тот же день была "пятница", и часов в девять начали съезжаться гости.
Бакланов съездил домой и надел фрак.
За ужином было объявлено, что mademoiselle Eupraxie помолвлена за monsieur Бакланова. 24..
Испытание.
В городе про Евпраксию говорили: "это невеста не пылкая и не страстная". Бакланов тоже, желая с ней сблизиться, не мог достигнуть этого в той степени, в какой желал бы.
- Ты любишь меня? - спрашивал он ее.
- Люблю! - отвечала односложно Евпраксия.
- Но, знаешь, несколько уж очень спокойно: хоть бы поревновала меня или покапризничала надо мной!..
- Да зачем же? - возразила Евпраксия с улыбкой: - если бы ревновать была причина, так я бы лучше не пошла за тебя, а если бы я капризна была, так ты бы, верятно, не женился на мне.
Бакланов должен был согласиться, что все это весьма справедливо и умно.
Раз он принес к ней "Бориса Годунова" Пушкина и стал ей читать сцену у фонтана.
- Ты хладнокровная Марина Мнишек, а я пылкый самозванец! - говорил он ей, и в том месте, где Григорий приходит в себя, он даже вскочил и продекламировал перед невестой:
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы ополчила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я...
Бакланов при этом заметил, что Евпраксия усмехнулась.
- Тебе смешно только! - проговорил он с досадой.
- Да как же не смешно! Вдруг я Марина Мнишек, а он Самозванец! Тут и в чувствах даже ничего нет общего.
"Она чорт знает как умна!" - подумал Бакланов; но вслух однако проговорил:
- Очень уж вы, Евпраксия Арсентьевна, рассудительны.
- Не рассудительна, а только слов пустых не люблю, - отвечала она, по обыкновению своему, спокойно.
Больше еще всего, кажется, Евпраксия любила музыку. Она играла правильно, отчетливо, со смыслом; но и тут Бакланову казалось, что она мало увлекается, а только проиграет иногда огромную пьесу и потом на несколько минут глубоко-глубоко задумается.
Что она в эти минуты думала, Бог ее знает: никогда не сказывала, хоть Бакланов и часто спрашивал ее.
- Не люблю я про это говорить, - отвечала она.
- Вообще про то, что чувствуешь?
- Да! - отвечала Евпраксия.
Бакланов, оставаясь с невестой наедине, принимался ее целовать в лицо и в шею. Евпраксия, нисколько не женируясь, отвечала ему тоже поцелуями.
Однажды он стал перед ней на колени и прильнул губами к ее выставившейся ножке.
Евпраксия, кажется, и не поняла этого страстного с его стороны движения и только посмотрела на него с удивлением.
Перед уходом Бакланов обыкновенно прижимал ее к груди своей и долго-долго целовал ее в лоб.
Евпраксия ему повиновалась. 25..
Банковский билет.
Последнее время Софи целые дни сидела дома. О, как она была печальна!
Раз, вечером, к ней вошла Иродиада.
- Куда ты целый день пропадаешь? - говорила ей с досадою Софи: - довольно уж этой любовью своей заниматься.
- По городу немножко погуляла: на свадьбу смотрела-с, - отвечала та.
- На чью?
- Нашего Александра Николаича.
Софи побледнела.
- А сегодня свадьба?
- Сегодня-с! Сейчас венчать будут у Спаса.
- А что меня в церковь-то пустят? - спросила Софи, устремляя на горничную какой-то странный взгляд.
- Отчего ж не пустить? - отвечала та.
- Давай мне одеваться... давай все лучшее!.. - говорила Софи и начала сама приводить в порядок свои волосы.
Дело это горело у нее в руках: ни один парикмахер не сумел бы так скоро и так к лицу причесать ее роскошные локоны. Иродиада принесла ей великолепнейшее визитное платье.
- Выкупили бы, сударыня, ваши вещи-то, а то надеть вам нечего! - говорила она, подавая госпоже в самом деле всего одну небольшую брошку.
- Все выкуплю, все! Не на радость только! - отвечала Софи, небрежно застегивая этою брошкой платье на груди. Надевая французские перчатки, она одну из них изорвала. Толстые ботинки ее громко стучали по паркету.
В этом наряде Софи, казалось, точно сейчас только воротилась с какого-нибудь вакхического вечера.
Коляска ее уже была подана к крыльцу.
- К Спасу, - сказала она.
Венчанье Бакланова происходило в небольшом, темноватом приделе приходской церкви.
Софи, войдя, остановилась у колонны, почти в самых дверях.
Всю церемонию она простояла неподвижная, как статуя.
Венчал духовник старухи Сабакеевой, высокий, сухощавый, с мрачным и неподвижным лицом священник. В конце он говорил проповедь и все стращал новобрачных, если не будут любить друг друга, страшными адскими муками.
Выходя, молодые прямо очутились лицом к лицу против Софи.
- Je vous felicite, monsieur Бакланов! - сказала она. - Je vous felicite, madame! - прибавила она и молодой.
Бакланов побледнел. На лице Евпраксии тоже отразилось беспокойство: ее очень поразила великолепная и в одно и то же время печальная наружность Софи.
Бакланов поспешил усадить жену в карету и сам вскочил за нею.
Софи вышла вслед за ними на паперть. Небрежно убранные волосы ее развевались ветром; заколотая в платье брошка расстегнулась и повисла.
- Madame, вы потеряете вашу вещь! - сказал было ей один из молодых людей.
- Merci, - сказала Софи, вряд ли и слышавшая, что ей сказали, и так, не поправив брошки, села в экипаж.
Приехав домой и войдя в будуар, она порывисто сбросила с себя шаль и начала разрывать платье, корсет, а потом, залившись вся слезами, упала на постель.
- Хотела бы я быть порядочным существом, но Бог не привел, - стонала она.
- Полноте-ка, сударыня: есть о чем плакать! - утешала ее Иродиада.