Иродиада, тоже в стройном и, по случаю праздника, белом платье, засучив кокетливо рукава, убирал госпоже волосы.
Софи, впрочем, на этот раз не с обычным вниманием занималась своим туалетом, не прикладывала и не примеривала свои волосы, как им лежать следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.
- Александр Николаич надолго сюда приехали-с? - спросила та вдруг.
- Надолго... Он служить здесь будет, - отвечала Софи.
Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.
- Я, может быть, замуж за него выйду, - прибавила Софи, улыбаясь.
Иродиада молчала.
- Нравится он тебе? - прибавила Софи.
- Барин молод-с! - отвечала Иродиада.
Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.
- Александр решительно меня спасет... - проговорила Софи, как бы больше сама с собою.
Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.
- Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! - проговорила она каким-то холодным голосом.
- Ну, заложи там что-нибудь! - отвечала Софи беспечно.
- Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи тоже; не платье же нести, - отвечала Иродиада.
На лице Софи изобразилась тоска.
- У Эммануила Захарыча можно взять-с! - произнесла с некоторою расстановкой Иродиада.
Софи взглянула на нее с испугом.
- Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на час, на минуту вас видеть.
Софи сидела и терла себе лоб.
- Ну, хорошо, поди возьми!.. Скажи, чтобы приписал там к прежнему счету, - проговорила она торопливо.
Иродиада однако не уходила.
- Когда же им приехать-то прикажете?
Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.
- Завтра что ли-с? - продолжала Иродиада.
- Нет, завтра у меня Александр будет! - воскликнула Софи, как бы испугавшись.
- Ну, послезавтра-с.
Софи ничего на это не возразила.
4. Чувствительный еврей.
Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке, которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по тротуару.
Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом выбравшись из погребка:
- Ай, батюшки, советница наша, советница! - проговорил он, стыдливо закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.
По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа на нее, особенно с глаз.
Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой-нибудь принц, - можно было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора питейно-акцизного откупа.
Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке, обложенном позументом.
- Здравствуйте-с! - сказала она, дружески мотнув ему головой.
- Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? - спросил ее тот несколько таинственно.
- К Эммануилу Захарычу, - отвечала Иродиада.
- Он там у себя, в кабинете теперь, - сказал швейцар, вежливо отворяя двери.
Иродида, как вступила туда, так и пошла по превосходному английскому ковру. Мебель в первой комнате была зеленая, кожаная. В углах стояли мраморные статуи в своей бесцеремонной наготе, отчего Иродиада, проходя мимо них, всякий раз тупилась.
Далее, в самом кабинете шли ореховые полки по стенам с разными, поддерживающими их, львиными рожами и лапами. Окна полузакрывались толстою ковровою драпировкой.
Но что собственно в этой комнате составляло предмет всеобщего внимания и зависти, так это невзломаемый и несгораемый шкап со скудными лептами откупа, около которого, сверх его собственной крепости, клались еще на ночь спать два, нарочно нанимаемые для того, мужика.
Сам Эммануил Захарович, в ермолке, в шелковом сюртуке, в шитых золотом туфлях, сидел перед огромным письменным столом. Он был мужчина лет пятидесяти, с масляными, приподнятыми вверх глазами, отчасти кривошей и сутуловатый - признак несовсем здорового позвоночного столба, и вообще всею своею физиономией он напоминал тех судей, которые сооблазняли Сусанну.
- Ах, бонжур! - проговорил он, увидев входящую Иродиаду, и даже взял и пожал ее руку.
Буква з у него, так же как и у поверенного его, сильно слышалась в произношении.
- Софья Петровна приказала вам кланяться, - начала та: - и велела вам сказать, что вчера они не могли вас принять, так как не очень здоровы были. Сегодня доктор тоже велел им ванну взять, а завтра - чтобы вы пожаловали.
- Ну сто-з... хоть и завтра, - произнес с грустью Эммануил Захарович.
- Еще Софья Петровна приказали, - продолжала Иродиада тем же бойким тоном: - так как им таперича денег очень долго не высылают из деревни, - чтобы вы денег пожаловали... Пусть там уж, говорят, к общему счету и припишет.
- Денег, - произнес Эммануил Захарович с тем неуловимым выражением, которое появляется у человека, когда его тронут за самую чувствительную струну: - я все делаю!.. все!.. - прибавил он.
- Они очень хорошо это и чувствуют-с, - отвечала Иродиада.
- Где зе чувствуют, где? Не визу я того...
- Молоды еще, сударь, они очень! - отвечала Иродиада.
- Ты зе любись Иосифа, любись?
Иродиада улыбнулась и грустно потупилась.
- И меня-то Бог не помилует за то... - сказала она.
- Не Бога зе она боится!
- Бога не Бога, а что в свое еще спокойствие и удовольствие жить желают.
- В свое удовольствие! - повторил досадливо Эммануил Захарович и, встав, подошел к заветному шкапу.
- Сколько зе тебе? - прибавил он, вынимая оттуда не совсем спокойною рукой тысячную пачку денег.
- Всю уж пожалуйте, - отвечала, проворно подходя к нему, Иродиада и почти выхватывая у него из рук пачку и опуская ее в карман.
На лице Эммануила Захаровича опять промелькнуло какое-то неуловимое выражение.
- Я приеду! - сказал он каким-то угрожающим голосом.
- Приезжайте-с! - сказала Иродиада и пошла.
Но Эммануил Захарович опять прикликнул ее.
- Ты из насих? - спросил он ее.
- Чего-с?
- Из евреев?
- Нет-с!
- А я думал. сто из евреев!.. - продолжал он, устремляя на нее недоверчивый взгляд, а потом перенес его на висевшую на стене картину, изображающую жертвоприношение Авраамом сына. Как тому для Бога, так ему для своей любви ничего, видно, было не жаль.
В сенях Иродиаду опять остановил швейцар.
- Иосиф Яковлевич просил вас зайти к нему на минуточку, - сказал он.
- Может и сам к нам прийти; мне еще некогда! - отвечала она бойко и, выйдя на улицу, сейчас же взяла извозчика и поехала домой.
- Привезла, барыня, - сказала она с восторгом, входя и подавая Софи пачку ассигнаций.
Софи только усмехнулась.
- Что же он говорил? - спросила она.
- Приедут послезавтра вечером.
Софи сделал недовольную мину.
- Вы уж полюбезничайте с ним, - сказала Иродиада.
- Как же, сейчас! - отвечала Софи и, когда Иродиада вышла, она всплеснула почти в отчаянии руками.
- Господи, когда меня Бог развяжет с этим человеком! - произнесла она.
5.. Воркованье голубков.
Вечера на юге наступают ранее и быстрее.
Софи сидела с Баклановым в кабинете ее покойного мужа, после смерти которого она сейчас велела вынести все хоть сколько-нибудь напоминающие его вещи и оставила один портрет его, и то потому, что он был превосходно написан и вставлен в щегольскую золотую раму. На изображении этом покойный Ленев был представлен в совершенно ему несвойственной величественной позе и как бы с презрением смотревшим на оставленный им теперь мир.
Большое створчатое окно, выходившее в сад, было растворено.
Молодые люди сидели - один по одну его сторону, а другая по другую.
С густых и далеко разросшихся деревьев опахивало вечерней свежестью.
- "Ночь лимоном и лавром пахнет!" - продекламировал Бакланов, навевая на себя рукою в самом деле благоухающий воздух.
- А ты все так же любишь стихи? - спросила Софи, лаская его по плечу.
- Ужасно!.. А тут, пожалуй, и сам поэтом сделаешься... Посмотри в эту сторону! - воскликнул он, показывая ей на запад, где, в самом деле, облака натворили Бог знает каких чудес: то понаделали они из себя как бы людей-великанов в шлемах, с щитами, то колесницы, то зверей с открытыми пастями, и все это было с позлащенными краями.
- А здесь еще! - обернула его Софи в другую сторону.
Там, неведомо от чего, шла целая полоса света, и вообще в небе был тот общий беспорядок, когда догорающий день борется с напирающими на него со всех сторон тучами. Вдли уже погремливало.
- Ты любишь гром? - спросила Софи.
- Люблю... В гром любить сильней можно.
- Отчего?
- Оттого, что сама любовь есть не что иное, как электричество.
- Вот как! - сказала Софи и выставилась в окно подальше, чтобы посмотреть, где именно гремит. При этом грудь ее очутилась на руке Бакланова.
- А у тебя сердчишко порядочно бьется! - сказал он, дотрагиваясь до того места, где должно было быть у нее сердце.
- Еще бы! - отвечала Софи, отодвигая его руку и вообще садясь попрямей. - А помнишь ли, ты меня все Тамарой назывл? - прибавила она после нескольких минут молчания.
- Да, "Прекрасна, как ангел небесный, как демон коварна и зла!" - воскликнул Бакланов.
- А может быть, я и в самом деле такая, - подхватила Софи лукаво.
- Ничего! Я готов хть сейчас же купить ценою жизни ночь твою... Вот пусть в это же окно и вышвырнут.
Софи отрицательно покачала головой.
- Я не хочу того, - отвечала она.
- А я хочу.
- Ни! - возразила Софи по-малороссийски.