Поседки.
Кузьмищево, казенная деревня, расположенная по большой дороге, тянулась в длину версты на две. Во всех окнах изб мелькали огоньки, и в одной из них, довольно большой, свет был как-то поярче. На улице была совершенная тишина: изредка проедут запоздалые извозчики, или выведет кто-нибудь из мужиков лошадь попоить к колодцу, или наконец быстро промелькнет какая-нибудь женская тень с пряслицей и устремится к этой именно избе. Александр и Иона Мокеич, выехав откуда-то с задов, тоже подъехали к ней.
- Прежде всего, друг сердечный, надо подкрепиться! - сказал, кряхтя и вылезая из своей повозки, Иона и вытаскивая из корзинки бутылку, из которой заставил Александра выпить целый стакан, а сам выпил два. Потом они вошли в сени, оставив Гаврилу у лошадей. В довольно большой избе, по всем передним лавкам, сидели молодые женщины и девушки, по большей части все недурные собой.
Под полатями стояли молодые парни, а некоторые из них, по преимуществу имевшие в руках гармоники, сидели промеж девушек, но те всегда при этом старались их выпихнуть и выжить от себя.
- Не примете ли странником, идем из далеких мест: обносились, обовшивели! - сказал, входя, Иона Мокеич. Корзинку он захватил с собой.
Хозяйка избы, довольно молодая женщина, сейчас же его узнала.
- Милости просим! - сказала она, смеясь, и, согнав с одной скамейки ребятишек, предложила ее гостям.
- Чей такой - молодой-то барин? - сказала она Ионе, указывая на Александра.
- Дворянин Нищин, из усадьбы Огородова, под пряслом родился, на тычинке вырос и теперь на коле верхом изволит русскую землю объезжать!.. - отрекомендвал его Иона Мокеич.
- Да полноте, лешие, это из Лопухов барин-то; я видела его... ягоды носила! - толковала другая баб в толпе.
- Какой нарядный! военный, знать! - замечали иные.
Александр не без удовольствия видел, что он составляет предмет общего внимания. Но, впрочем, взглянув в один из более темных и многолюдных углов, он увидел свою красавицу-крестьянку.
- Здравствуй! Мы с тобой несколько знакомы, - сказал он.
- Вы мне, что ль, это говорите? - сказала она приятным голосом.
- Тебе... Я тебя видел и восхищался тобой в Дубнах.
- Гм! - усмехнулась на это женщина.
Александр взял небольшой деревянный стул и сел против нее.
- Ты замужем?
- Али нет! - отвечала красавица, кидая на него лукавый взгляд.
- Где ж у тебя муж, в Питере?
- В Питере, чтоб бока повытерли! - отвечали за нее другие бабы и засмеялись.
Один из стоявших под полатями парней и как-то мрачно на все это смотревший подошел и зажег освещавшую лучину посветлее. Красавица Александра еще больше выглянула перед ним во всей своей красоте.
- О, ты дивно хороша! - воскликнул он, ероша свои курчавые волосы.
- Ну, вот что! Какой он! - говорила, смеясь та.
Иона Мокеич между тем ходил и угощал наливкой.
- Выпей, душенька, - говорил он, подходя к Александру.
Тот в сильном волнении и не видя сам, что делает, выпил стакан залпом, а потом другой.
- А, краля писаная! - воскликнул Иона Мокеич, увидав бабу-красавицу. - Ну, выпей!.. Белогрудая, белозубая, пей! - говорил он ей.
Та отпила немного из стакана.
- Ой, не люблю я этого: крепкое какое, пес!
- Да что вы орехи-то бережете?.. давай орех-то, - сказали другие бабы, от глаза которых не ускользнули лежащие в корзине сласти.
- О, сейчас! - воскликнул Александр, вскакивая, и, схватив оттуда целый тюрик орехов, поднес их и стал перед своей красавицей на колени.
- Все тебе, царица души моей! все!
- Ой, девоньки, какой он! - смеялись бабы.
Иона Мокеич в это время суетился около других девушек и женщин.
- Пейте, мои голубушки, пейте! - говорил он им, угощая их пряниками и наливкой. Последняя, впрочем, больше за ним самим оставалась.
"Калинушка с малинушкой", - затянули наконец посидельщицы.
"Лазоревый цвет", - подхватил за ними Иона, довольно чистым тенором.
"Веселая беседушка", - пели те.
"Где милый мой пьет!" ух! - допевал Иона и затем так расчувствовался, что стал промеж девушек и двух, ближайших к себе, обнял и стал прижимать их к бокам своим. Одна из них колотила его при этом легонько кулаком в голову, а другая подносила к лицу зажженную куделю. Он только отфыркивался и повертывался от одной к другой.
Александр тоже не отставал от приятеля. Он декламировал перед своей красавицей:
"Все в ней гармония, все диво,
Все выше мира и страстей:
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей".
Девушки и женщины смеялись, а парни, напротив, все что-то между собой переглядывались, а некоторые даже перешептывались...
Иона Мокеич дошел наконец до полнейшего неистовства: он обнимал, хоть и не старуху, но безобразнейшую бабу и, припав к ее плечу головой, начал для чего-то слегка простанывать.
- Ох, ох, - говорил он, а потом вдруг всколчил и, выхватив лучину из светца, бросил ее на пол.
Тот же мрачный малый быстро подошел, поднял ее, разжег и вставил в светец.
- Пошто вы балуете? - почти крикнул он на Иону Мокеича.
- Оставь, погаси ее... погаси ее... - крикнул тот на него и опять было потянулся, чтобы погасить лучину.
- Не трожьте ее! Али вы самотко и здесь эту срамоту завести хотите? Срамники! - проговорил парень и оттолкнул Иону.
Тот наскочил и ударил его по лицу; парень тоже не остался в долгу: как хватил наотмашь кулаком, так барин и растянулся на полу.
- Что такое? - воскликнул Александр, приподнимаясь и обертываясь, но все-таки еще оберегая рукой свою красавицу.
В это время в избе затрещала рама.
- Барина бьют! - раздался голос, и в избу влезал Гаврила.
Все это было делом одной минуты.
- Ты что, чорт, делаешь? - обратился он прямо к молодому парню, и оба потом, не говоря ни слова, схватились, как два дикие зверя, и начали возиться по избе, издавая по временам злобные звуки и ругательства.
- Хорошенько его, хорошенько! - кричал с полу Иона.
- Робя, бьют! - произнес наконец парень, почти с треском костей упалая на пол под железным натиском Гаврилы. Несколько человек бросились к нему на помощь, но Гаврила так с ними распоряжался, что как толкнет огромным спожищем своим кого в рыло, кого в грудь, кого в брюхо, - так тот в углу избы очутися. Отбитые таким образом, они накинулись на поднимавшегося Иону и начали его тузить и даже драть за волосы.
- О-о-ой! о-о-ой! - кричал он, повертывая им то тот бок, то другой и хватаясь за голову.
- Перестаньте, перестаньте! - кричал Александр.
Но суматоха сделалась всеобщая. Девки и бабы, под поднятыми кулаками мужиков, убегали из избы. Красавица его тоже юркнула вон.
- Прочь! - закричал наконец Александр, пробираясь сквозь толпу, чтобы спасти как-нибудь Иону, и при этом выхватил охотничий кинжал.
- Коли так, робя, берись в колья! - раздалось снова, и в ту же минуту, Бог знает откуда, появились в воздухе поленья и палки. Александр чувствовал, что вся кровь прилила ему в голову. Он выхватил свой маленький охотничий пистолет.
- Если кто-то хоть с меята пошевелится, я сейчас пущу пулю, и в тебя... и в тебя... и в тебя... - говорил он, переводя пистолет с рожи одного мужика на другого, на третьего.
Те сейчас же начали отступать.
- Он, паря, и в сам-деле стрельнет.
- Если кто слово произнесет! - кричал Александр, дрожа всем телом, и, с помощью Гаврилы, который своего врага вышвырнул в сени и даже за лестницу, вытащил охающего и все-таки продолжающегося ругаться Иону Мокеича из избы и стал укладывать его в тележку.
При этом один из бивших его парней даже подсоблял им это делать.
Александр, сев на лошадь и выехав из селенья, был как сумасшедший.
- Это чорт знает что такое! - говорил он, хватая себя за голову.
- Такой буян народ, - пояснил ему Гаврила, впрочем, совершенно спокойно севший на облучок: - каждый праздник, что немножко, сейчас же в колья. Ну, тоже и к нам когда попадут, так угощаем тоже.
- Тоже? - спросил Александр с удовольствием.
- Тоже. У нас из бедных этих дворянчиков, пожалуй, такие есть лоботрясы, что и чорта уберут.
Александр беспокоился об Ионе Мокеиче.
- Чтоб он не умер! - сказал он.
- Нет, вон он, чу, спит уж! - отвечал Гаврила. - Не в первый ведь раз: завтра в баню сходит, и все пройдет.
- Ну, так я поеду домой?
- Поезжайте, - успокоил его Гаврила. 13.
Побег от собственной совести.
На другой день Бакланов сидел у себя в комнате; голова у него трещала; ему представлялось, что, верятно, теперь узнается по всей губернии, как они приезжали на поседки пьные, произвели там драку; наконец, сами мужики могут на него жаловаться, потому что он обнажал оружие. Словом, его мучили те разнообразные страхи, кторые обыкновенно бывают у человека с расстроенным пищеварением, так что, когда к нему в комнату зашел гайдук Петруша и проговорил каким-то не совсем обыкновенным голосом: "пожалуйте на минуточку суда-с!" - он даже задрожал.
- Что такое? - спросил он, вставая.
- Маша вас там спрашивает-с, поговорить ей нужно с вами-с.
Бакланов глядел в лицо гайдука.
- Где же она? - спросил он.
- В овине, на гумне дожидается-с.
Александр пошел. Ему не совсем приятно было это объяснение. "Пожалуй, еще чувствительность выражать будет! На что глупа, а это уж понимать начинает!" - думал он.
В овине, совсем почти темном, Маша сидела на кучке дров и плакала.
- Что это такое? О чем? - спросил Бакланов.
- Маменька ваша-с, - отвечала Маша: - призывала меня вчера к себе-с.
- Н-ну?
- По щекам прибила-с... "Мерзкая, говорит, ты..." - замуж приказывает итти-с за Антипова сына.
- Но ведь ты не хочешь?
- Нет-с, что хотеть-то-с!.. Я к крестьянству, помилуйте, совсем тоже, как есть, не прилучена... дом тоже бедный...
- Ну, и не ходи, если не хочешь!
- Выхлестать хочет, коли, говорит, не пойдешь: а я, помилуйте, чем виновата? Не своей охотой шла-с.
- Вздор!.. Не ходи!.. Я не позволю тебе этого! - говорил Бакланов и пошел к матери.
Но как было заговорить о подобном предмете?
- Вы там, маменька... девушка у нас Марья есть... Вы хотите ее насильно замуж выдать?..