Смекни!
smekni.com

- Зачем же ты за него вышла? - спросил Павел, глядя на сестру.

- Богу так угодно! Нас сосватала тетушка: она уговорила батюшку и матушку, насказавши им о бесчисленном богатстве моего мужа.

- И что ж? Это вышло правда?

- Правда, - отвечала с горькою улыбкою молодая женщина.

- Помнишь, что ты мне говорила?

- Что я тебе говорила?

- Что ты...

Молодая женщина улыбнулась.

- Это давно уж прошло, - отвечала она, вспыхнув.

- Тебя не уговаривали выйти за другого?

- Нет, Поль, я сама первая согласилась, - отвечала молодая женщина.

- Не может быть!

- Отчего ж не может быть?.. Но, впрочем, перестанем говорить об этом, Поль... Это была глупость и больше ничего.

- А я на днях еще встретил Бахтиарова.

Лизавета Васильевна вдруг побледнела.

- Разве он здесь? - спросила она, стараясь скрыть внутреннее волнение; но голос ее дрожал, губы слегка посинели...

Павел молчал и только внимательно посмотрел на сестру.

- Лучше поговорим о тебе, - начала Лизавета Васильевна, стараясь переменить предмет разговора. - Что ты с собой хочешь делать?

Этот вопрос, в свою очередь, смутил Павла.

- Не знаю, - отвечал он после минутного молчания.

- Ты думаешь здесь служить?

- Нет.

- Так, стало быть, ты хочешь уехать, опять с нами расстаться надолго?

- Да мне надобно бы было ехать.

- Но матушка? Как ты ее оставишь?

Павел задумался.

- Мое положение, - начал он, - очень неприятно... Я думал непременно ехать.

- Поживи, братец, с нами.

- Нельзя, Лиза, мне бы хотелось поподготовить себя и выдержать на магистра.

- Ну, а потом что?

- А потом... потом может быть очень хорошо... это лучшая для меня дорога.

- Так поезжай.

- А матушка?..

Лизавета Васильевна несколько минут ничего не отвечала.

- Ей, может быть, сделается лучше, - начала она, - и ты поедешь; она тоже к тебе приедет.

Разговор этот был прерван приездом Перепетуи Петровны.

- Лизанька! Друг мой! Ты ли это? - вскрикнула она, почти вбежавши в комнату, и бросилась обнимать племянницу; затем следовало с полдюжины поцелуев; потом радостные слезы.

- Давно ли ты, милушка моя, приехала? - говорила тетка, несколько успокоившись и усаживаясь на диване.

- Сегодня утром.

- Ну, слава богу, слава богу! Что сестричушка-то? Я и не спросила об ней.

- Матушка заснула, - отвечал Павел.

- Ну, слава богу, слава богу! Пусть ее почивает. Здравствуй, Паша. Я тебя-то и не заметила; подвинь-ка мне скамеечку под ноги; этакий какой неловкий - никогда не заметит. - Павел подал скамейку. - Погляди-ка на меня, дружочек мой, - продолжала Перепетуя Петровна, обращаясь к племяннице, - как ты похорошела, пополнела. Видно, мать моя, не в загоне живешь? Не с прибылью ли уж? Ну, что муженек-то твой? Я его, голубчика, уж давно не видала.

- Он дома остался; слава богу, здоров, - отвечала Лизавета Васильевна, целуя у тетки руку.

Перепетуя Петровна больше любила племянницу, чем племянника, потому что та была к ней ласковее.

- Что деточки-то твои? Михайло Николаич писал, что они просто милашки.

- Я завтра их привезу к вам, тетушка.

- Непременно привези! Смотри же, одна и не езди! Паша, полно сидеть букой-то; пододвинься, батюшка, к нам, поговори хоть с сестрой-то; ведь, я думаю, лет пять не видались?

- Мы с ним уж, тетушка, наговорились и наплакались.

- Счастье твое, мать моя! А со мной - так он не больно говорлив. О чем это с тобою-то говорил?

- Рассказывал свои обстоятельства.

- Мне никогда ни слова не говорил. Какие же его обстоятельства? Да скажи, батюшка, хоть что-нибудь. Что ты скрываешь? Что, я тебе чужая, что ли? Зла, что ли, я тебе желаю? Я, кажется, ничего тебе не показывала, кроме моего расположения: грех тебе, Паша! Какие же это обстоятельства?

- Сестра вам лучше расскажет; она знает все, - отвечал Павел, с величайшим терпением выслушивавший претензии тетки.

- Какие же обстоятельства? - спросила снова любопытная Перепетуя Петровна, уже обращаясь к племяннице.

- Вот видите, тетушка, брату нужно ехать в Москву.

- Это зачем? - почти вскрикнула Перепетуя Петровна.

- Ему надобно выдержать на магистра.

- Что же это, должность, что ли, какая?

- Все равно что должность, - отвечал Павел.

- А жалованье велико ли?

- Жалованья нет.

- Так какая же это должность? Этаких-то должностей и здесь много. Как же ты мать-то оставишь?

- Это-то меня и беспокоит, тетушка.

- Отчего ты не хочешь здесь служить? Не хуже тебя служит Федосьи Парфентьевны сын; уж именно, можно сказать, прекрасный молодой человек, с обращением: по-французски так и режет; да ведь служит же; скоро, говорят, чин получит; а тебе отчего не служить? Ты вспомни мать-то свою, чем она для тебя ни жертвовала? Здоровья своего, что называется, не щадила; немало с тобой возилась, не молоденькая была; а тебе не хочется остаться успокоить ее в последние, что называется, минуты. Лиза... конечно! Ну, да что же делать? Она ту меньше любила, да ведь она уж и отрезанный ломоть: у нее свои обязанности, свое семейство: иной бы раз и рада угодить матери, да не может, впору и мужу угождать да тешить его, а ты свободный человек, мужчина! Нет, сударь, не следует; за это бог тебе всю жизнь не даст счастия! Нечего супиться-то, я правду говорю.

- Все это хорошо... и я сам знаю, тетушка, - возразил Павел.

- Нет, видно, не знаешь, коли хочешь делать другое.

- Я думаю ехать, если матушка сама мне это позволит, а после и ее к себе перевезти.

Перепетуя Петровна при этих словах покраснела, как вареный рак.

- Нет уж, Павел Васильич, извините, - начала она неприятно звонким голосом, - этого-то мы никак не допустим сделать: да я первая не позволю увезти от меня больную сестру; чем же ты нас-то после этого считаешь? Чужая, что ли, она нам? Она так же близка нашему сердцу, может быть, ближе, чем тебе; ты умница, я вижу: отдай ему мать таскать там с собой, чтобы какой-нибудь дряни, согрешила грешная, отдал под начал.

- Тетушка! - начал было Павел.

- Не смейте, сударь, этого и думать! - возразила Перепетуя Петровна. - Она, конечно, человек больной... пожалуй, он это сделает, увезет ее... Да вот, дай господи мне на этом месте не усидеть: я первая до начальства пойду, ей-богу! Губернатору просьбу подам...

- Успокойтесь, тетушка! - сказала Лизавета Васильевна.

- Что это, сударыня, как это возможно? Вишь какой финти-фант! Пожалуй, гляди ему в зубы-то... Пусть один едет, уморит ее: по крайней мере на совести-то у нас не будет лежать. Ему, я думаю, давно хочется ее спровадить.

Павел весь вспыхнул...

- Бог с вами, тетушка! - проговорил он и ушел к себе в комнату.

Больная в это время простонала.

- Матушка-то моя простонала, - заговорила вдруг совершенно другим голосом Перепетуя Петровна и вошла в спальню к сестре. - Здравствуй, голубушка! Поздравляю тебя с радостью; вот у тебя обе твои пташки под крылышками. О голубушка моя! Какая она сегодня свежая; дай ручку поцеловать.

При этих словах Перепетуя Петровна поцеловала у сестры руку.

- Позови, матушка, Павла-то сюда, - прибавила она, обращаясь к племяннице.

Лизавета Васильевна пошла за братом. Павел стоял, приклонясь к окну; слезы, неведомо для него самого, текли по его щекам.

- Братец! Пойдем к матушке, - сказала тихо Лизавета Васильевна.

Павел, как бы пробудившись от сна, вздрогнул; потом, увидев, что это была сестра, обнял ее, крепко поцеловал, утер слезы и пошел к матери.

- Вот тебе и Паша! Подойди к матери-то, приласкайся, - говорила Перепетуя Петровна, усевшаяся на кровати рядом с сестрою.

Больная, не обращая внимания на ее слова, взяла сына за руку и начала глядеть на него.

- Будь спокойна, матушка-сестрица, он не поедет, - заговорила Перепетуя Петровна, - как ему ехать? Он не может этого и подумать; его бог накажет за это.

На глазах старухи показались слезы.

- Не уедет, матушка, ей-богу, не уедет! Как это возможно? Мы все его не отпустим. Скажи, сударь, сам-то, что не поедешь. Что молчишь?

Больная сначала расхохоталась, потом перешла к слезам и начала рыдать.

- Что это, Павел Васильич! - вскрикнула Перепетуя Петровна, вышед из себя. - До чего ты доводишь мать-то? Бесстыдник этакий! Бога не боишься!

- Поль! Успокой маменьку, - сказала Лизавета Васильевна брату.

- Я не поеду, матушка, - проговорил, наконец, Павел.

Но старуха не унималась и продолжала плакать.

- Я не уеду, матушка, я всю жизнь буду при вас, - говорил он, целуя мать.

Лизавета Васильевна и Перепетуя Петровна плакали; последняя даже рыдала очень громко, приговаривая:

- Давно бы так, сударь, что это за неблагодарность такая, за нечувствительность?

Еще с полчаса продолжалась эта сцена. Наконец, больная успокоилась и заснула. Тетка уехала вместе с Лизаветой Васильевной, за которой муж прислал лошадей, а Павел ушел в свою комнату.

- Господи! Что мне делать? - сказал он, всплеснув руками, и бросился на постель.

Целый час почти пролежал он, не изменив положения; потом встал и, казалось, был в сильном волнении: руки его дрожали; в лице, обычно задумчивом и спокойном, появилось какое-то странное выражение, как бы все мышцы лица были в движении, темные глаза его горели лихорадочным блеском. Он начал разбирать свои бумаги и, отложив из них небольшую часть в сторону, принялся остальные рвать. Через несколько минут все мудрые рукописи, как-то: лекции, комментарии, конспекты, сочинения, были перерваны на несколько кусков. Павел принялся было и за книги, но корешковые переплеты устояли против его рук, и он удовольствовался только тем, что подложил их к печке, видно, с намерением сжечь их на другой день. Этот энергический припадок, кажется, был не в духе Павла: он, видно, не был похож на тех горячих людей, которые, рассердившись, кричат, колотят стекла, часто бьют своих лакеев и даже жен, если таковые имеются, а потом, через четверть часа, преспокойно курят трубку. Мой студент после варварского поступка с своими тетрадями упал в изнеможении на постель; в полночь, однако, он встал и, кажется, несколько успокоился, потому что бережно начал собирать разорванные бумаги и переложил книги от печки на прежнее место. Заснул он, впрочем, уж утром.