Но и тут не обошлось без длительной и гневной перебранки; и та и другая сторона орала, грозила друг другу кулаками, защелкали даже взводимые курки винчестеров и пистолетов.
Но храбрый шериф не дрогнул, Рейгарт держался весьма мужественно, хозяин гостиницы и несколько молодых плантаторов выказали должную отвагу -- и закон восторжествовал.
Да, волею судеб и благодаря вмешательству десятка благородных людей закон восторжествовал, иначе мне ни за что не уйти бы живым с этой поляны.
Судья Линч вынужден был отступить перед судьей Клейборном, и жестокий приговор первого был на время отменен.
Одержавший победу шериф и его отряд окружили меня, и мы тронулись в путь.
Но хотя мои кровожадные судьи уступили, они могли еще передумать и попытаться вырвать меня из рук правосудия. Поэтому шериф велел дать мне лошадь и сам ехал рядом со мной, а с другой стороны меня охранял его испытанный помощник. Рейгарт и плантаторы старались держаться поближе к нам, а кричащая и ругающаяся толпа замыкала шествие, кто на лошадях, а кто и просто пешком.
В таком порядке мы проследовали через лес и поле, спустились по дороге, ведущей в Бринджерс, и наконец прибыли в резиденцию сквайра Клейборна -- мирового судьи округа.
К дому его примыкала большая комната, где сквайр имел обыкновение отправлять правосудие. Этот ``судебный зал'' сообщался с домом простой дверью, и, кроме двух-трех скамеек да стоящей в углу невысокой кафедры, ничто не указывало на его назначение.
За этой кафедрой судья улаживал мелкие ссоры, снимал за четверть доллара показания под присягой и вершил прочие гражданские дела. Но чаще всего его судейская деятельность сводилась к тому, чтобы назначать строптивому негру соответствующее количество плетей по жалобе совестливого хозяина, ибо несчастный раб, хотя бы теоретически, находился под защитой закона.
В эту-то комнату и ввел меня шериф и его помощники; толпа ввалилась за нами, и скоро там яблоку негде было упасть. Глава LXXIX. РАЗВЯЗКА
Как видно, судья был оповещен заранее, ибо мы застали сквайра Клейборна в его судейском кресле готовым выслушать стороны. В худом седовласом и благообразном старце я сразу признал достойного представителя закона -- одного из тех почтенных судей, которые внушают уважение не только в силу преклонного возраста и занимаемого поста, но прежде всего своими высокими добродетелями. Несмотря на окружавший меня шумный сброд, я прочел в ясном и твердом взгляде судьи решимость оставаться до конца беспристрастным.
Теперь я уже не боялся. В пути Рейгарт успел сказать мне, чтобы я не падал духом. Он шепнул мне что-то о новом, неожиданном повороте дела, но я плохо расслышал его и не понял, что он имел в виду, а в спешке и сумятице мне не представилось случая его переспросить.
-- Не падайте духом! -- сказал он, когда, подстегнув свою лошадь, поравнялся со мной. -- И не бойтесь. Все будет хорошо. Это довольно необычное дело, и кончится оно необычно и кое для кого весьма неожиданно. Ха-ха-ха!
К моему удивлению, Рейгарт захохотал -- казалось, он чему-то искренне радовался. Я с недоумением взглянул на него.
Но мне так ничего и не удалось узнать, потому что в эту минуту шериф повелительным тоном запретил вести разговоры с арестованным, и нас разлучили. Как ни странно, но я не рассердился на шерифа. Что-то подсказывало мне, что грубость его притворная и что шериф Хикмен прибег к этой уловке, желая умиротворить толпу.
Когда меня подвели к кафедре, шериф и судья не без труда водворили в зале порядок. Судья, воспользовавшись относительным затишьем, наконец приступил к делу.
-- Итак, джентльмены! -- произнес он твердым официальным тоном. -- Я готов выслушать выдвинутые против этого молодого человека обвинения. В чем он обвиняется, полковник Хикмен? -- обратился он к шерифу.
-- В краже негров, насколько я понимаю, -- ответил тот.
-- Кто предъявляет обвинение?
-- Доминик Гайар! -- раздался голос из толпы, и я узнал его: это был голос самого адвоката.
-- Присутствует ли здесь мсье Гайар лично? -- осведомился судья.
Голос ответил утвердительно, и лисья физиономия моего врага вынырнула из толпы.
-- Мсье Доминик Гайар, -- произнес судья, -- в чем обвиняете вы арестованного? Изложите ваше обвинение подробно и под присягой.
Покончив с формулой присяги, Гайар изложил свой иск со всеми тонкостями и вывертами, достойными прожженного крючкотвора.
Мне незачем здесь воспроизводить все его юридические хитросплетения. Достаточно сказать, что обвинение состояло из нескольких пунктов.
Во-первых, я будто бы подстрекал к мятежу и пытался взбунтовать невольников плантации Безансонов, помешав ``справедливому'' наказанию одного из негров. Во-вторых, я подучил другого невольника ударить надсмотрщика, после чего склонил его бежать в лес и помог ему скрыться. Имелся в виду тот самый Габриэль, который сегодня был пойман вместе со мной. В-третьих -- и тут Гайар дошел до самого выигрышного пункта своего обвинения...
-- В-третьих, -- продолжал он, -- проникнув в мой дом в ночь на восемнадцатое октября, арестованный выкрал оттуда невольницу Аврору Безансон...
-- Ложь! -- прервал его чей-то голос. -- Ложь! Аврора Безансон не невольница!
Гайар вздрогнул, словно его ударили ножом.
-- Кто смеет это утверждать? -- осведомился он, но уже без прежнего апломба.
-- Я! -- отвечал тот же голос, и в то же мгновение молодой человек вскочил на скамью; теперь он на голову возвышался над толпой. Это был д'Отвиль!
-- Я утверждаю! -- повторил он так же твердо. -- Аврора Безансон не невольница, а свободная квартеронка! Судья Клейборн, -- продолжал д'Отвиль, -- сделайте милость, прочтите этот документ! -- С этими словами он передал стоявшему рядом человеку сложенный вчетверо пергамент, а тот передал его дальше.
Шериф вручил документ судье; тот развернул бумагу и прочел ее вслух.
Это оказалась ``вольная'' квартеронки Авроры -- свидетельство о том, что она отпускается на волю, составленное по всем правилам и подписанное ее покойным хозяином Огюстом Безансоном. Старик приложил его к своему завещанию.
Толпа окаменела от изумления, никто не мог вымолвить ни слова. Настроение в зале явно переменилось.
Все глаза обратились к Гайару. А он, запинаясь от смущения, произнес только:
-- Я протестую!.. Эту бумагу выкрали из моего секретера и...
-- Тем лучше, мсье Гайар! -- снова прервал его д'Отвиль. -- Тем лучше! Признавая, что бумагу выкрали у вас, вы этим самым признаете ее подлинность. Но скажите, сударь, почему, имея на руках этот документ и зная его содержание, вы осмеливаетесь утверждать, что Аврора Безансон -- ваша невольница?
Гайар был сражен. Его мертвенно-бледное лицо сделалось зеленовато-серым, и обычно злобное выражение уступило место растерянности и страху. Чувствовалось, что он дорого бы дал, чтобы очутиться за тридевять земель отсюда, да и сейчас он уже прятался за спины стоявших возле него мужчин.
-- Постойте, мсье Гайар! -- продолжал неумолимый д'Отвиль. -- Я еще не кончил. Вот, пожалуйста, судья Клейборн, еще один документ, который не лишен для вас интереса. Попрошу вас уделить ему внимание.
С этими словами д'Отвиль вынул из кармана другой сложенный лист пергамента, который передал судье, и тот, развернув бумагу, огласил ее содержание.
Это было дополнительное распоряжение к завещанию Огюста Безансона, по которому тот оставлял своей дочери, Эжени Безансон, пятьдесят тысяч долларов, каковые, по достижении совершеннолетия, должны были быть выплачены ей обоими опекунами -- господином Домиником Гайаром и Антуаном Лере, причем существование этих денег должно было храниться от подопечной в тайне до дня их выплаты.
-- А теперь, мсье Доминик Гайар, -- продолжал д'Отвиль, лишь только судья дочитал бумагу, -- я обвиняю вас в присвоении этих пятидесяти тысяч долларов, равно как и других сумм, о которых будет сообщено особо. Я обвиняю вас в том, что вы утаили самый факт существования этих денег и не показали их в активе состояния Безансонов, в том, что вы попросту украли их!
-- Это весьма тяжкое обвинение! -- произнес судья Клейборн; он, видимо, не сомневался в истинности всего сказанного и намеревался дать ход делу. -- Но позвольте узнать ваше имя, сударь? -- мягко осведомился он у д'Отвиля.
Я впервые видел д'Отвиля при дневном свете. До сих пор мы встречались с ним лишь в ночных сумерках или при искусственном освещении. Правда, сегодня утром мы провели несколько минут вместе, но нас окутывал полумрак леса, и я лишь смутно различал его черты.
Теперь, когда из окна на него лился яркий свет солнечного дня, я мог хорошенько его разглядеть. И снова мне показалось, что я уже встречал его где-то. Чем пристальнее я в него вглядывался, тем больше убеждался в этом, и когда он ответил на вопрос судьи, ответ его не так уж потряс меня, как можно было предположить.
-- Позвольте узнать ваше имя, сударь, -- повторил судья.
-- Эжени Безансон!
В то же мгновение шляпа и черный парик были сорваны с головы, и на плечи прекрасной креолки упала волна золотых волос.
Зал отвечал дружным ``ура'', в котором не участвовали лишь Гайар и двое или трое отпетых головорезов из его шайки. Я понял, что свободен!
Все изменилось, как по мановению волшебного жезла: обвинитель стал обвиняемым. Волнение в зале еще не улеглось, как шериф, побуждаемый Рейгартом и другими, направился к Гайару и, положив руку ему на плечо, объявил, что он арестован.
-- Это все ложь! -- кричал Гайар. -- Все это подстроено, нарочно подстроено! Документы подложные! Подпись подделана!
-- Нет, господин Гайар, -- веско произнес судья, -- документы не подложные. Это почерк Огюста Безансона. Я имел честь хорошо знать его и могу засвидетельствовать это лично.