‑ Так вот Карп захочет, может быть, заняться и землей и рощами,‑ как ты думаешь? ‑ сказал барин, желавший от кормилицы выпытать все, что она знала про своих соседей.
‑ Вряд ли, батюшка,‑ продолжала кормилица,‑ старик сыну денег не открывал. Пока сам жив да деньги у него в доме, значит, все стариков разум орудует; да и они больше извозом займаются.
‑ А старик не согласится?
‑ Побоится.
‑ Чего ж он побоится?
‑ Да как же можно, батюшка, мужику господскому свои деньги объявить? Неравен случай, и всех денег решится! Вот с дворником в дела вошел, да и ошибся. Где же ему с ним судиться! Так и пропали деньги; а с помещиком‑то уж и вовсе квит как раз будет.
‑ Да, от этого... ‑ сказал Нехлюдов, краснея.
Прощай, кормилица.
‑ Прощайте, батюшка ваше сиятельство. Покорно благодарим.
XIV
"Нейти ли домой?" ‑ подумал Нехлюдов, подходя к воротам Дутловых и чувствуя какую‑то неопределенную грусть и моральную усталость.
Но в это время новые тесовые ворота со скрипом отворились перед ним, и красивый, румяный белокурый парень лет восемнадцати, в ямской одежде, показался в воротах, ведя за собой тройку крепконогих, еще потных, косматых лошадей, и, бойко встряхнув белыми волосами, поклонился барину.
‑ Что, отец дома, Илья? ‑ спросил Нехлюдов.
‑ На осике, за двором,‑ отвечал парень, проводя, одну за другою лошадей в полуотворенные ворота.
"Нет, выдержу характер, предложу ему, сделаю, что от меня зависит",подумал Нехлюдов и, пропустив лошадей, вошел на просторный двор Дутлова. Видно было, что со двора недавно был вывезен навоз: земля была еще черная, потная, и местами, особенно в воротищах, валялись красные волокнистые клочья. На дворе и под высокими навесами в порядке стояло много телег, сох, саней, колодок, кадок и всякого крестьянского добра; голуби перепархивали и ворковали в тени под широкими, прочными стропилами; пахло навозом и дегтем. В одном углу Карп и Игнат прилаживали новую подушку под большую троечную окованную телегу. Все три сына Дутловы были почти на одно лицо. Меньшой, Илья, встретившийся Нехлюдову в воротах, был без бороды, поменьше ростом, румянее и наряднее старших; второй, Игнат, был повыше ростом, почернее, имел бородку клином и, хотя был тоже в сапогах, ямской рубахе и поярковой шляпе, не имел того праздничного, беззаботного вида, как меньшой брат. Старший, Карп, был еще выше ростом, носил лапти, серый кафтан и рубаху без ластовиков, имел окладистую рыжую бороду и вид не только серьезный, но почти мрачный.
‑ Прикажете батюшку послать, ваше сиятельство? ‑ сказал он, подходя к барину и слегка и неловко кланяясь.
‑ Нет, я сам пройду к нему на осик, посмотрю его устройство там; а мне с тобой поговорить нужно,‑ сказал Нехлюдов, отходя в другую сторону двора, с тем чтоб Игнат не мог слышать того, что он намерен был говорить с Карпом.
Самоуверенность и некоторая гордость, заметная во всех приемах этих двух мужиков, и то, что сказала ему кормилица, так смущали молодого барина, что ему трудно было решиться говорить с ними о предполагаемом деле. Он чувствовал себя как будто виноватым, и ему казалось легче говорить с одним братом так, чтоб другой не слышал. Карп как будто удивился, зачем барин отводит его в сторону, но последовал за ним.
‑ Вот что,‑ начал Нехлюдов, заминаясь,‑ я хотел тебя спросить: много у вас лошадей?
‑ Троек пять наберется, жеребятки есть тоже,‑ развязно отвечал Карп, почесывая спину.
‑ Что, братья твои на почте ездят?
‑ Гоняем почту на трех тройках, а то Илюшка в извоз ходил; вот только вернулся.
‑ Что ж, это вам выгодно? Сколько вы этим зарабатываете?
‑ Да какая выгода, ваше сиятельство? По крайности кормимся с лошадьми ‑ и то слава богу.
‑ Так зачем же вы другим чем‑нибудь не займетесь? Ведь можно бы вам леса покупать или землю нанимать.
‑ Оно, конечно, ваше сиятельство, землю нанять можно, когда б где сподручная была.
‑ Я вот что хочу вам предложить: чем вам извозом заниматься, чтоб только кормиться, наймите вы лучше землю десятин тридцать у меня. Весь клин, что за Саповым, я вам отдам, да заведите свое хозяйство большое.
1000 И Нехлюдов, увлеченный своим планом о крестьянской ферме, который он не раз сам с собою повторял и передумывал, уже не запинаясь стал объяснять мужику свое предположенье о мужицкой ферме.
Карп слушал очень внимательно слова барина.
‑ Мы много довольны вашей милостью,‑ сказал он, когда Нехлюдов, замолчав, посмотрел на него, ожидая ответа. ‑ Известно, тут худого ничего нет. Землей заниматься мужику лучше, чем с кнутиком ездить. По чужим людям ходит, всякого народа видит, балуется наш брат. Самое хорошее дело, что землей мужику заниматься.
‑ Так как ты думаешь?
‑ Поколи батюшка жив, так я что ж думать могу, ваше сиятельство? На то воля его.
‑ Проведи‑ка меня на осик; я поговорю с ним.
‑ Сюда пожалуйте,‑ сказал Карп, медленно направляясь к заднему сараю. Он отворил низенькую калитку, ведущую на осик, и, пропустив в нее барина и затворив ее, подошел к Игнату и молча принялся за прерванную работу.
XV
Нехлюдов, нагнувшись, прошел через низенькую калитку, из‑под тенистого навеса, на находившийся за двором осик. Небольшое пространство, окруженное покрытыми соломой и просвечивающими плетнями, в котором симметрично стояли покрытые обрезками досок улья с шумно вьющеюся около них золотистою пчелою, было все залито горячими, блестящими лучами июньского солнца. От калитки протоптанная тропинка вела на середину к деревянному голубцу с стоявшим на нем фольговым образком, ярко блестевшим на солнце. Несколько молодых лип, стройно подымавших выше соломенной крыши соседнего двора свои кудрявые макушки, вместе с звуком жужжания пчел, чуть слышно колыхались своей темно‑зеленой свежей листвой. Все тени, от крытого забора, от лип и от ульев, покрытых досками, черно и коротко падали на мелкую курчавую траву, пробивавшуюся между ульями. Согнутая небольшая фигурка старика с блестящей на солнце, открытой седой головой и плешью виднелась около двери рубленого, крытого свежей соломой мшеника, стоявшего между липами. Услышав скрип калитки, старик оглянулся и, отирая полой рубахи свое потное, загорелое лицо и кротко‑радостно улыбаясь, пошел навстречу барину.
В пчельнике было так уютно, радостно, тихо, прозрачно; фигура седого старичка с лучеобразными частыми морщинками около глаз, в каких‑то широких башмаках, надетых на босую ногу, который, переваливаясь и добродушно, самодовольно улыбаясь, приветствовал барина в своих исключительных владениях, была так простодушно‑ласкова, что Нехлюдов мгновенно забыл тяжелые впечатления нынешнего утра, и его любимая мечта живо представилась ему. Он видел уже всех своих крестьян такими же богатыми, добродушными, как старик Дутлов, и все ласково и радостно улыбались ему, потому что ему одному были обязаны своим богатством и счастием.
‑ Не прикажете ли сетку, ваше сиятельство? Теперь пчела злая, кусает,сказал старик, снимая с забора пахнущий медом грязный холстинный мешок, пришитый к лубку, и предлагая его барину. ‑ Меня пчела знает, не кусает,прибавил он с кроткой улыбкой, которая почти не сходила с его красивого загорелого лица.
‑ Так и мне не нужно. Что, роится уж? ‑ спросил Нехлюдов, сам не зная чему, тоже улыбаясь.
‑ Коли роиться, батюшка Митрий Миколаич,‑ отвечал старик, выражая какую‑то особенную ласку в этом названии барина по имени и отчеству,‑ вот только, только что брать зачала как след. Нынче весна холодная была, изволите знать.
‑ А вот я читал в книжке,‑ начал Нехлюдов, отмахиваясь от пчелы, которая, забившись ему в волоса, жужжала под самым ухом,‑ что коли вощина прямо стоит, по жердочкам, то пчела раньше роится. Для этого делают такие улья из досок... с перекладин...
‑ Вы не извольте махать, она хуже,‑ сказал старичок,‑ а то сетку не прикажете ли подать?
Нехлюдову было больно: но по какому‑то детскому самолюбию ему не хотелось признаться в этом, и он, еще раз отказавшись от сетки, продолжал рассказывать 1000 старичку о том устройстве ульев, про которое он читал в "Maison rustique" и при котором, по его мнению, должно было в два раза больше роиться; но пчела ужалила его в шею, и он сбился и замялся в средине рассуждения.
‑ Оно точно, батюшка Митрий Миколаич,‑ сказал старик с отеческим покровительством, глядя на барина,‑ точно в книжке пишут. Да, может, это так, дурно писано,‑ что вот, мол, он сделает, как мы пишем, а мы посмеемся потом. И это бывает! Как можно пчелу учить, куда ей вощину крепить? Она сама по колодке норовят, другой раз поперек, а то прямо. Вот извольте посмотреть,‑ прибавил он, оттыкая одну из ближайших колодок и заглядывая в отверстие, покрытое шумящей и ползающей пчелой по кривым вощинам,‑ вот эта молодая; она, видать, в голове у ней матка сидит, а вощину она и прямо и вбок ведет, как ей по колодке лучше,‑ говорил старик, видимо, увлекаясь своим любимым предметом и не замечая положения барина. ‑ Вот нынче она с калошкой идет; нынче день теплый, все видать,‑ прибавил он, затыкая опять улей и прижимая тряпкой ползающую пчелу и потом огребая грубой ладонью несколько пчел с морщинистого затылка. Пчелы не кусали его; но зато Нехлюдов уж едва мог удерживаться от желания выбежать из пчельника; пчелы местах в трех ужалили его и жужжали со всех сторон около его головы и шеи.
‑ А много у тебя колодок? ‑ спросил он, отступая к калитке.
‑ Что бог дал,‑ отвечал Дутлов, посмеиваясь,‑ считать не надо, батюшка: пчела не любит. Вот, ваше сиятельство, я просить вашу милость хотел,продолжал он, указывая на тоненькие колодки, стоящие у забора,‑ об Осипе, кормилицыном муже; хоть бы вы ему заказали: в своей деревне так дурно делать по соседству, нехорошо.