- Папа, но как...
- Ништяк, все продумано. Революцию сделаем. Только тебя и жду. Ночью полезем, он ночью-то не спит, а стража будет умаямши. Лады?
- Но как же ночью, ночью темно!
- А я на что? Али я не светоч?
Тесть пустил глазами луч и засмеялся довольно.
Чисто и ясно, льдисто было на душе. Без неврозов.
ЯТЬ
В Красном Тереме запах такой с плеснецой, - знакомый, волнующий... Ни с чем не спутаешь. Старая бумага, древние переплеты, кожа их, следы золотой пыльцы, сладкого клея. У Бенедикта немножко подкашивались и ослабевали ноги, будто шел он на первое свидание с бабой. С бабой!.. - на что ему теперь какая-то баба, Марфушка ли, Оленька ли, когда все мыслимые бабы тысячелетий, Изольды, Розамунды, Джульетты, с их шелками и гребнями, капризами и кинжалами вот сейчас, сейчас будут его, отныне и присно, и во веки веков... Когда он сейчас, вот сейчас станет обладателем неслыханного, невообразимого... Шахиншах, эмир, султан, Король-Солнце, начальник ЖЭКа, Председатель Земного Шара, мозольный оператор, письмоводитель, архимандрит, папа римский, думный дьяк, коллежский ассессор, царь Соломон, - все это будет он, он...
Тесть освещал дорогу глазами. Два сильных, лунно-белых луча обшаривали коридоры, - пыль то загоралась и плавала в столбах света, то погасала на миг, когда тесть смаргивал, - голова у Бенедикта кружилась от частых вспышек, от запаха близких книжных переплетов и сладковатой вони, шедшей из тестевой пасти, - тот все подергивал головой, словно его душил ворот. Тени, как гигантские буквицы, плясали по стенам, - "глаголь" крюка, "люди" острого колпака Бенедикта, "живете" растопыренных, осторожных пальцев, ощупывающих стены, шарящих в поисках потайных дверей. Тесть велел ступать тихо, ногами не шуркать.
- Слушай революцию, тудыть!..
Революционеры крались по коридорам, заворачивали за углы, останавливались, озирались, прислушивались. Где-то там, у входа, валялась жалкая, теперь уже бездыханная, охрана: что может бердыш или алебарда против обоюдоострого, быстрого, как птица, крюка!
Прошли два яруса, поднимались по лестницам, на цыпочках пробегали висячие галереи, где сквозь оконные пузыри сильно и страшно светила луна; черными валенками бесшумно пробежали по лунным половицам; раскрылись внутренние, высокие и узорные сени, где похрапывала, - ноги взразвалку, шапки на грудях, - пьяная внутренняя охрана. Тесть тихо заругался: ни порядку в государстве, ничего. Все Федор Кузьмич развалил, слава ему! Быстро, сильно тыкая, обезвредили охрану.
После сеней опять пошли коридоры, и сладкий запах приблизился, и, глянув вверх, Бенедикт всплеснул руками: книги! На полках-то - книги! Господи! Боже святый! Подогнулись колени, задрожал, тихо заскулил: жизни человеческой не хватит все перечитать-то! Лес с листьями, метель бесконечная, без разбору, без числа! А!.. А!!!.. А!!!!!!!!! А может... а!.. может тут где... может и заветная книжица!.. где сказано, как жить-то!.. Куда идтить-то!.. Куда сердце повернуть!.. Может, ту книжицу Федор Кузьмич, слава ему, уже нашел, разыскал да читает: на лежанку прыг, да все читает, все читает! Вот он ее нашел, ирод, да и читает!!! Тиран, бля!
- Не отвлекайся! - дохнул в лицо тесть.
Коридоры ветвились, загибались, раздваивались, уходили в неведомые глубины терема. Тесть крутил глазами - только книжные корешки мелькали.
- Должон простой ход быть, - бормотал тесть. - Где-то тут простой ход быть должон. Быть того не может... Где-то мы тут сбилися...
- "Северный Вестниииииик"!!! Восьмой номееееееер!!! - завопил Бенедикт. Рванулся, толкнув Кудеяр Кудеярыча; тот споткнулся, ударился о стену; падая, уперся рукой; стена подалась и оборотилась полкой, полка рухнула и посыпалась, и се, - раскрылась взгляду палата большая-пребольшая, по стенам все шкафы да полки, а в палате столы без счету, книгами завалены, а у главного стола, в полукольце тысячи свечей, тубарет высокий, а на тубарете сам Федор Кузьмич, слава ему, с письменной палочкой в деснице; личико к нам оборотил и ротик разинул: удивился.
- Почему без доклада? - нахмурился.
- Слезай, скидавайся, проклятый тиран-кровопийца, - красиво закричал тесть. - Ссадить тебя пришли!
- Кто пришел? Зачем пропустили? - забеспокоился Федор Кузьмич, слава ему.
- "Кто пришел", "кто пришел"! Кто надо, тот и пришел!
- Тираны мира, трепещите, а вы мужайтесь и внемлите! - крикнул и Бенедикт из-за тестева плеча.
- Чего "трепещите"-то? - Федор Кузьмич понял, скривил личико и заплакал. - Вы чего делать-то хотите?
- Кончилась твоя неправедная власть! Помучил народ - и будя! Сейчас мы тебя крюком!
- Не надо, не надо меня крюко-ом! Крюком больна-а!
- Ишь ты! Он еще будет жалкие слова говорить! - закричал тесть. - Бей его! - И сам ударил наотмашь. Но Федор Кузьмич, слава ему, горошком скатился с тубарета и отбежал, так что попал тесть по книге, и книга та лопнула.
- Зачем, зачем вы меня ссаживаете-е-е-е?
- Плохо государством управляешь! - закричал тесть страшным голосом. Бросился с крюком к Набольшему Мурзе, долгих лет ему жизни, но Федор Кузьмич, слава ему, опять нырнул под тубарет, оттуда под стол, и перебежал на другую сторону горницы.
- Как умею, так и управляю! - заплакал с той стороны Федор Кузьмич.
- Развалил все государство к чертовой бабушке! Страницы из книжек выдираешь! Лови его, Бенедикт!
- У пушкина стихи украл! - крикнул тоже и Бенедикт, распаляя сердце. - Пушкин - наше все! А он украл!
- Я колесо изобрел!
- Это пушкин колесо изобрел!
- Я коромысло!..
- Это пушкин коромысло!
- Я лучину!..
- Вона! Еще упорствует...
Бенедикт бросился ловить Федора Кузьмича с одной стороны стола, тесть кинулся в обход с другой стороны, а Набольший Мурза, долгих лет ему жизни, опять нырнул под стол и перебежал назад.
- Не трогайте меня, я добрый и хороший!
- Юркий, гнида! - закричал тесть. Рукой о стол оперся и прыгнул, прямо одним прыжком столешницу перемахнул. Федор Кузьмич, слава ему, визгнул, порскнул под шкаф и забился там в глубину куда-то.
- Лови его! - хрипел тесть, шаря и тыкая крюком под полками. - Уйдет! Уйдет! У него тут ходы всюду прорыты!
Бенедикт подбежал на подмогу. Вместе, мешая друг другу, тыкали крюками, шарили, запыхались.
- Чего-то держу, вроде попался... Ну-к, ты помоложе, нагнись погляди... Не подцепить никак... Он, нет?..
Бенедикт встал на четвереньки, завернул голову под шкаф, - темно, клочья какие-то.
- Не видать ничего... Кудеяр Кудеярыч, вы бы посветили!
- Выпустить боюсь... Ну-ка, крюк перехвати у меня... Ч-черт, не пойму...
Бенедикт перехватил крюк; тесть встал на карачки, пустил под шкаф свет, кряхтел .
- Пылишша... Не видать ничего... Пылишшу развел...
Под крюком дернулось, вроде как одежда треснула, Бенедикт тыкнул с поворотом, но поздно: туку-туку-туку, - мелкие шажочки перебежали вдоль стены за полками куда-то вглубь палаты.
-Упустил, чорт! - крикнул тесть с досадой. - Учил ведь тебя, учил!
- А чего всегда я!.. Вы сами за одежу зацепили!
- Придавить надо было! Где он теперь... А ну, выходи, Федор Кузьмич! Выходи по-хорошему!
- Нечестно, нечестно! - крикнул Федор Кузьмич, слава ему, из-под полок.
- Там он! Давай!
Но Федор Кузьмич опять перебежал.
- Не надо меня ловить, маленького такого!..
- Тыкай!.. Тыкай сюда, тудыть!..
- Почему настаиваете?.. Уходите отсюда! - пискнул Федор Кузьмич из третьего места.
- ...Плохие люди! - крикнул из четвертого.
Тесть озирался, Бенедикт озирался, вытянув шею, склонив голову, - вот шуркнуло под дальним шкафом; повернул голову к дальнему шкафу; вот прошелестело под полками; мягким длинным прыжком Бенедикт прыгнул к полкам; если закрыть глаза, звуки лучше слышно; закрыл глаза, поводил головой из стороны в сторону; еще бы уши прижать, - совсем хорошо бы: ноздри раздулись, - можно и по запаху... где он пробегает, там его запах... Вот он!
- Вот он! - крикнул Бенедикт, прыгая, наваливаясь и крутя крюком; под крюком пронзительно, тонко завизжало. - Держу-у-у-у!
Лопнуло что-то; звук такой тихий, но отчетливый; на крюке напряглось и обмякло. Бенедикт крутанул и выволок из-под полки Набольшего Мурзу, долгих лет ему жизни. Тельце чахленькое, а сколько возни было. Бенедикт сдвинул колпак, обтер рукавом нос. Смотрел. Видать, хребтина переломилась: головка набок свернута, и глазки закатимши.
Тесть подошел, тоже посмотрел. Головой покачал.
- Крюк-то запачкамши. Прокипятить придется.
- Ну а теперь чего?
- А счисть его вон хоть в коробку.
- Руками ?!
- Зачем руками? Боже упаси. Вон бумажкой давай. Бумажки-то тут полно.
- Э, э, книги не рвите! Мне читать еще!..
- Тут без букв. Картинка одна.
Тесть вырвал портрет из книжки, свернул кульком, руку просунул и счистил Федора Кузьмича, слава ему, с крюка. И крюк обтер.
- Так вот, - бормотал тесть. - Никому тиранить не дозволено! Ишь, моду взяли: тиранить!
Бенедикт что-то вдруг устал. В висках заломило. А потому что нагибался с непривычки. Сел на тубарет отдышаться. На столе книг куча понаразложена. Ну, все. Все теперь его. Осторожно открыл одну.
Весь трепет жизни, всех веков и рас,
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
Стихи. Захлопнул, другую листанул.
Кому назначен темный жребий,
Над тем не властен хоровод.
Он, как звезда, утонет в небе,
И новая звезда взойдет.
Тоже стихи. Господи! Боже святый. Сколько еще всего не читано! Третью открыл:
Каким ты хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?
Четвертую:
Все ли спокойно в народе?
- Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
Чего-то все про одно. Видно, тиран себе подборочку готовил. Открыл пятую, из которой портрет-то попортимши об Федора Кузьмича, слава ему:
На всех стихиях человек -
Тиран, предатель, или узник.
Тесть вырвал книгу у Бенедикта, бросил.
- Занимаешься чепухой! Сейчас о государстве думать нужно!
- А, о государстве?.. А чего?
- Чего! Мы с тобой государственный переворот сделали, а он: чего. Порядок наводить нужно.
Бенедикт оглянул палату: верно, все перевернуто, тубареты кверху днищем, столы сдвинуты, книжки валяются как ни попадя, с полок попадамши, пока они за Набольшим Мурзой, долгих лет ему жизни, бегали. Пыль оседает.