А была б моя воля, - весь город перетряхнул бы: сдавай книги, тудыть! А тесть не дает, сдерживает: умерься, зять, всех лечить заберем - кто работать будет? Дороги чистить, репу садить, туеса плести? Подход у тебя негосударственный: все норовом! Все рывком! да сразу! да сейчас! - так только народ перепугаешь, разбегутся! Ты мышей ловил? Науку знаешь? - то-то!..
Верно, ловил в свое время. Прикармливал. Да. Разбогател даже на час. А потом? - сошло все, как и не бывало! От всего богатства - одни ватрушки, и те подгоремши!
А ноги бы надо размять. В зверинец зашел. Бескультурье... Запах такой звериный, тяжелый. Козляки блеют. Тетеря с приятелями, как всегда, в карты режется:
- А мы вам вальта!
- А мы его червонцем!
- Спятил, что ли?
- А козырная!
- Что ж, что козырная? Червонец прошел! Скинули червонец-то! Жулит он, ребята!
Как всегда - ни навоз не убрали, ничего.
- Тетеря! Поди сюда. Запрягайся.
- Погоди, доиграем.
- Что значит погоди? У тебя отдых был - предостаточно.
- Тэк-с... Бабец, и еще бабец! Вот вам!
- Тетеря!
- У меня пересменка... Берешь? - и вальта тебе впридачу.
- Тетеря!!! - затопал ногами Бенедикт.
- Ну, чего, чего... Разорался... У саней полозья погнумши.
- Не ври! Всегда одно и то же! Обувайся, кататься поеду. Пять минут тебе на сборы!..
Бенедикт пошел вдоль клетей. Тут воробьи. Мелкая птица, вроде мыши, а вкусная. Только костей много. Тут соловьи были. Съели соловьев, надо новых ловить. Это весной. Сейчас они попрятамшись. Тут - что у нас. Тут древяница.
- Древяница! - позвал Бенедикт. - Выйди!
Не выходит.
- Выходи, сукина дочь!
Не хочет. Подгреб, ухмыляясь, Терентий.
- А ты громче.
Крикнул громче.
- Да ты еще громче.
- Дре-вя-ни-цааааааааааааааааааааааа!!!
Не идет, что такое!
- А ты так крикни, чтоб кишки лопнули. Она и выйдет. С кишок.
Бенедикт посмотрел с сомнением: скотина ржет,
довольный:
- Гы! Вы ж ее съели!
- Разве? Так что ж ты мне тут!..
Шутки дурацкие... Так и голос сорвешь на морозе. Бенедикт оглядел клети. Вся птица, что послабей, в дупле хоронится. Слеповран нахохлился, голову под крыло. Птицы-блядуницы в стайку сбились, друг друга греют. Страдают! А, то-то! Будете знать, как на головы гадить! Ведь до чего птица мусорная! И мясо у нее мусорное, жилистое, это уж только перерожденцев кормить, а люди не едят. И в лесу она жить не хочет, а только в городе, блядуница эта.
В дальней клети, где дерево голое, сук голый тож, - никого не видать. Кто в ней жилец - незнамо. А он в дупле. А может, и нету никого: клеть чистая, ни помета, ни перьев. А может, съели его.
...Эвон, древяницу-то съели! А он и не заметил, читамши. Так он и не разглядел ее толком. Теперь когда еще другую поймают. Она в руки не дается, древяница.
- Поехали, - поторопил Тетеря. - Мерзну.
- Будешь, тварь, еще мне указывать! Надо - так и померзнешь!
Ногой пнул гадину в бок, в сани сел, медвежьей шкурой укрылся.
- Пшо-о-ол! Галопом - и с песнями!
ЧЕРВЬ
...Никита Иваныч и с ним другой Прежний, Лев Львович, из диссидентов, сидели за столом и пили ржавь. Видать, давно пили и набрались хорошо: личики красные, бормочут чепуху.
Бенедикт снял шапку.
- Доброго здоровьичка.
- Беня?! Беня! Да ты ли это?! - Обрадовался, засуетился. - Сколько лет, сколько зим! Нет, правда? Год, два?.. С ума сойти... Знакомы? Бенедикт Карпов, наш скульптор, народный Опекушин.
Лев Львович посмотрел с сомнением, будто и не узнал, будто сам когда-то пушкина нести не помогал; личико покривил:
- Кудеяровых зять?
- Ага.
- Слышал, слышал про ваш мезальянс.
- Спасибо, - поблагодарил Бенедикт. Даже растрогался. Слышали, значит.
Сел, Прежние подвинулись. Теснота, конечно. Вроде избушка с прошлого раза меньше стала. Свечка чадит, натекает, тени пляшут. Стены закопченные. На столе тоже нищета: жбан, да кружки, да горошку тарелка. Налили Бенедикту.
- Ну, что же ты?.. Как?.. Ну ты подумай... А мы сидим вот, выпиваем... О жизни беседуем... О прошлом... То есть, конечно, и о будущем тоже... Вот о Пушкине нашем... Как мы его ваяли, а? Как воздвигали! Какое событие! Эпохальное! Восстановление святынь! Историческая веха! Теперь он снова с нами. А ведь Пушкин, Беня, Пушкин - это наше все! Все! Вот ты об этом подумай, запомни и усвой... Но - представляешь, жалость какая. Он уже требует реставрации...
- Чего он требует?!.. - привстал Бенедикт.
- Чинить, чинить его надо! Дожди, снег, птицы... Вот если б он был каменный! О бронзе я уж молчу, до бронзы еще дожить надо... И потом народ - народ совершенно дичайший: привязали веревку, вешают на певца свободы белье! Исподнее, наволочки, - дикость!
- Да вы ж сами хотели, чтоб народная тропа не зарастала, Никита Иваныч! А теперь жалуетесь.
- Ах, Боже мой, Беня... Ну это же в переносном смысле.
- Пожалуйста, перенесем куда скажете. Холопов пригоню. На санях тоже можно.
- О Боже мой, Господи, царица небесная...
- Нужен ксерокс, - это Лев Львович, мрачный.
- Не далее, как сто лет назад вы говорили, что нужен факс. Что Запад нам поможет. - Это Никита Иваныч.
- Правильно, но ирония в том...
- Ирония в том, что Запада нету.
- Что значит нету! - рассердился Лев Львович. - Запад всегда есть.
- Но мы про это знать не можем.
- Нет уж, позвольте! Мы-то знаем. Это они про нас ничего не знают.
- Для вас это новость?
Лев Львович еще больше помрачнел и ковырял стол.
- Сейчас главное - ксерокс.
- Да почему же, почему?!
- Потому что сказано: плодитесь и размножайтесь! - Лев Львович поднял длинный палец. - Размножайтесь!
- Ну как вы мыслите, - Никита Иваныч спрашивает, - ну будь у вас и факс и ксерокс. В теперешних условиях. Предположим. Хотя и невероятно. Что бы вы с ними делали. Как вы собираетесь бороться за свободу факсом? Ну?
- Помилуйте. Да очень просто. Беру альбом Дюрера. Это к примеру. Черно-белый, но это не важно. Беру ксерокс, делаю копию. Размножаю. Беру факс, посылаю копию на Запад. Там смотрят: что такое! Их национальное сокровище. Они мне факс: верните национальное сокровище сию минуту! А я им: придите и возьмите. Володейте. Вот вам и международные контакты, и дипломатические переговоры, да все что угодно! Кофе, мощеные дороги. Вспомните, Никита Иваныч... Рубашки с запонками. Конференции...
- Конфронтации...
- Гуманитарный рис шлифованный...
- Порновидео...
- Джинсы...
- Террористы...
- Обязательно. Жалобы в ООН. Политические голодовки. Международный суд в Гааге.
- Гааги нету.
Лев Львович сильно помотал головой, даже свечное пламя заметалось:
- Не расстраивайте меня, Никита Иваныч. Не говорите таких ужасных вещей. Это Домострой.
- Нет Гааги, голубчик. И не было.
Лев Львович заплакал пьяными слезами, стукнул кулаком по столу, - горошек подскочил на тарелке:
- Неправда! Не верю! Запад нам поможет!
- Сами должны, собственными силами!
- Не первый раз замечаю за вами националистические настроения! Вы славянофил!
- Я, знаете...
- Славянофил, славянофил! Не спорьте!
- Чаю духовного возрождения!
- Самиздат нужен.
- Но Лев Львович! Но самиздат у нас и так цветет пышным цветом. Вы же сами в свое время настаивали, не правда ли, что это основное. И вот, пожалуйста, - духовной жизни никакой. Значит, не в том дело.
- У меня жизнь духовная, - кашлянув, вмешался Бенедикт.
- В каком смысле?
- Мышей не ем.
- Ну, и?. .
- В рот не беру. Только птицу. Мясо. Пирожок иногда. Блины. Грибыши, конечно. Соловей "марешаль" в кляре, хвощи по-савойски. Форшмак из снегирей. Парфэ из огнецов а-ля-лионнэз. Опосля - сыр и фрукты. Все.
Прежние молчали и смотрели на него в четыре глаза.
- А сигару? - осклабился наконец Лев Львович.
- Цыгару курить в другую палату переходим. К печке. Теща моя, Феврония, за столом не велит.
- Помню Хавронью, - заметил Лев Львович. - Папашу ее помню. Дебил. Дедушку. Тоже был дебил. Прадедушка - тоже.
- Совершенно верно, - подтвердил Бенедикт. - Стариннейшего роду, из французов.
- Плодились и размножались, - захихикал пьяненький Никита Иваныч. - Вот вам! А? Лев Львович!
- А вот вам ваш духовный ренессанс, Никита Иваныч!
Налили ржави.
- Ну ладно... За возврат к истокам, Лев Львович!
- За вашу и нашу свободу!
Выпили. Бенедикт тоже выпил.
- Отчего бы это, - сказал Никита Иваныч, - отчего это у нас все мутирует, ну все! Ладно люди, но язык, понятия, смысл! А? Россия! Все вывернуто!
- Не все, - поспорил Бенедикт. - Вот разве если сыру съешь, то да, внутрях мутирует и выворачивает. А если пирожок - то ничего... Никита Иваныч!.. А я к вам с подарком.
Бенедикт пошарил за пазухой и вынул, в чистую тряпицу завернутые, "Виндадоры", - жалко было, по-честному, до слез, но - нельзя же без приношения.
- Вот. Это вам. Книга.
Никита Иваныч изумился, Лев Львович всполошился:
- Это провокация!.. Никита Иваныч!..
- Это стих, - пояснил Бенедикт. - Здеся все про нашу жизнь в стихах. Вы вот спорите, сейчас подеретесь, - а вы читайте. Я наизусть выучил. - Бенедикт завел глаза в темный потолок, - а так всегда вспоминать легче, ничего не отвлекает, - "Поросеночек яичко снес! Куропаточка бычка родила! Виндадоры, виндадоры..."
- Не надо, - попросил Лев Львович.
- Сами любите? Я тоже больше сам, глазами... чтоб никто не мешал... Канпоту себе нацедишь, - и читать!
- Где взял? - поинтересовался Никита Иваныч.
Бенедикт выразил неопределенность: челюсть выдвинул вперед, рот завинтил, будто для поцелуя, брови поднял повыше, сколько кожа позволила, и глаза скосил на плечо; руками тоже пошевелил туда-сюда в разных направлениях.
- Взял... и взял. У нас вообще библиотека большая.
Налили еще ржави; Прежние на Бенедикта не смотрели, да и друг на друга не смотрели, а в стол.
- Спецхран, - сказал Лев Львович.
- Духовная сокровищница, - поправил Никита Иваныч.
- Но я уже все прочел, - сказал Бенедикт. - Я, это... с просьбой. Может, у вас что почитать найдется, а? Я аккуратно... ни пятен, ничего. Я книгу уважаю.
- У меня книг нет, - отрекся Никита Иваныч. Правда нет, ай врет?..