Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки --
Что я порой не слушалась тебя-я!..
На минуту притихли было: Степана целиком захватило сильное чувство содеянного добра и любви к людям. Он заметно хмелел.
А я думала-а, что тюрьма д это шутка.
И этой шуткой сгубила д я себя-я! --
пел Степан.
Песня не понравилась - не оценили полноты чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их... И саму грешницу как-то трудно было представлять.
- Блатная! - с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, который считал, что в лагерях - сплошное жулье. - Тихо, вы!
- Чо же сынок, баб-то много сидят? - спросила мать с другого конца стола.
- Хватает. Целые лагеря есть.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там не сладко.
- И вить, дети небось пооставались!
- Детей - в приюты...
- А я бы баб не сажал! - сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок. - Я бы им подолы на голову - и ремнем!..
- Не поможет, - заспорил с ним Ермолай. - Если ты ее выпорол - так? - она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную.
Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...
Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.
Три дня, три ноченьки старался --
Сестру из плена выруча-ал...
Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.
Злодей пустил злодейку пулю
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-я!..
Степан крепко припечатал кулак в столешницу, заматерился с удовольствием.
- Ты меня не любишь, не жалеешь! - сказал он громко. - Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь - кто-то предусмотрительный смотал за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезли из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в половицу.
Бабы образовали круг и пошли, и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась - она была счастлива.
- Верка! Ве-ерк! - кричал изрядно подпивший мужичок. - Ты уж тогда спой, ты спой, что же так-то ходить! - Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке - просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
- Ка-ак она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо дунула:
"К добру!"
Пожилая баба покачала головой.
- К добру?
- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
- Упредила.
- Упредила, упредила. А я ишо подумай вечером-то: "К какому же добру, думаю, мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается - он вот он, на пороге.
- Господи, Господи, - прошептала пожилая баба и вытерла концом платка повлажневшие глаза. - Надо же!
Бабы, плясавшие кругом, вытащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думал, пошел выколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал:
"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та..." И вколачивал, и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.
- Давай, Ермил! - кричали Ермолаю. - У тя седня радость большая - шевелись!
- Ат-та, оп-па, - приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго ждал этого дня, без малого три года.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь...
- Давай, тять...
- Давай - батька с сыном! Шевелитесь!
- А Степка-то не изработался - взбрыкивает!
- Он же говорит - им там хорошо было. Жрать давали...
- Там дадут - догонют да еще дадут.
- Ат-та, оп-па!.. - приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну...
Люблю сани с подрезами,
Воронка - за высоту,
Люблю милку за походку.
А еще - за красоту! --
вспоминал Ермолай из далекой молодости.
И Степан тоже спел:
Это чей же паренек
Выделывает колена;
Ох, не попало бы ему
Березовым поленом.
Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям это нравится; смотрели на них с удовольствием.
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо, наверное, явиться Степану в сельсовет - оформлять всякие бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.
- Ты что, одурел, парень? - спросил он, вглядываясь в лицо Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся.
- Чудно?.. Ничего...
- Тебе же три месяца сидеть осталось!
- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папироску, закурил сам.
- Пошли.
- Пошли.
- Может, скажешь дома-то? А то хватятся...
- Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.
- Три месяца не досидеть и сбежать!.. - опять изумился милиционер. - Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.
- А?
- Чего?
- Зачем ты это сделал-то?
- Сбежал-то? А вот - пройтись разок... Соскучился.
- Так ведь три месяца осталось! - почти закричал участковый. - А теперь еще пару лет накинут.
- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили- каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
- Нда... - раздумчиво сказал участковый.
Долго они шли молча, почти до самого сельсовета.
- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
- Трое.
- А те где?
- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
- И сколько же ты добирался?
- Неделю.
- Тьфу... Ну, черт с тобой - сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан сидел у стола, напротив, задумчиво смотрел в темное окно. Хмель покинула его голову.
- Оружия никакого нет? - спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
- Сроду никакой гадости не таскал с собой.
- Чем же ты питался в дороге?
- Они запаслись... те двое-то...
- А им по сколько оставалось?
- По много...
- Но им хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул? - в последний раз поинтересовался милиционер.
- Ладно, надоело! - обозлился Степан. - Делай свое дело, я тебе не мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
- Я думал, ошибка какая-нибудь - не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
- Небось смеялись над тобой те двое-то? - не вытерпел и еще спросил словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго с любопытством смотрел на него. Сказал:
- А по лицу не скажешь, что дурак. - И ушел окончательно в протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела испуганными глазами на милиционера, на брата...
- Мэ-мм? - спросила она брата.
Степан растерялся.
- Ты зачем сюда?
- Мэ-мм? - замычала сестра, показывая на милиционера.
- Это сестра, что ли? - спросил тот.
- Но...
Немая подошла к столу; тронула участкового за плечо и, показывая на брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?"
Участковый понял.
- Он... Он! - показал на Степана. - Сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот так!.. - Участковый показал на окно и "показал", как сбегают. - Нормальные люди в дверь выходят, в дверь! А он в окно - раз и ушел. И теперь ему будет... - Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. - Теперь ему опять вот эта штука будет! Два, - растопырил два пальца и торжествующе потряс ими. - Два года еще!
Немая стала понимать. И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и замер - тоже смотрел на сестру.
- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди... Братья ваши небось не сделали бы так.
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на шее.
- Убери ее, - хрипло попросил Степан. - Убери!
- Как я ее уберу?..
- Убери, гад! - заорал Степан не своим голосом. - Уведи ее, а то я тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рванулась к нему и мычала. И трясла головой.
- Скажи, что ты обманул ее, пошутил... Убери ее!
- Черт вас!.. Возись туг с вами... - ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. - Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! - пытался он втолковать ей. - Счас он придет! - Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вытолкнуть. - Ну, здорова! - Он закрыл дверь на крючок. - Фу-у... Вот каких делов ты натворил - любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку - в пол.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.
- Вызываю машину - поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные какие-то.
А по деревне, серединой улицы, шла, спотыкаясь, немая и горько мычала - плакала.
Летит степью паровоз. Ревет.
Деревеньки мелькают, озера, перелески... Велика Русь.